Вопросы философии. 2016. № 11.

Информационная война в информационном обществе

А.П.Алексеев, И.Ю.Алексеева

Авторы статьи исследуют онтологию информационной войны, принимая во внимание взаимосвязь кибервойн, информационно-психологических и экономических войн. Используя язык философии сложности, авторы описывают информационную войну как особого рода взаимодействие сложных систем и ставят вопрос об условиях жизнеспособности системы, существенно уступающей противоборствующей стороне по стандартным параметрам мощности. Важнейшее из таких условий – интеллектуальный суверенитет, обеспечиваемый качеством интеллекта, которое не может быть определено в ходе измерительных процедур. Серьезным препятствием интеллектуальной мобилизации системы становится усиливающееся подчинение научно-образовательной сферы правилам «псевдоэкономической» языковой игры.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: информационное общество, информационная война, онтология информационной войны, философия сложности, информационная безопасность, интеллектуальный суверенитет, псевдоэкономический позитивизм.

АЛЕКСЕЕВ Александр Петрович – доктор философских наук, профессор, Москва, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, философский факультет, кафедра философии гуманитарных факультетов, заведующий кафедрой.

АЛЕКСЕЕВА Ирина Юрьевна – доктор философских наук, Москва, Институт философии Российской академии наук, сектор междисциплинарных проблем научно-технического развития, ведущий научный сотрудник.

Цитирование: Алексеев А.П., Алексеева И.Ю. Информационная война в информационном обществе // Вопросы философии. 2016. № 11. .

Voprosy Filosofii. 2016. Vol. 11.

Information Warfare in the Information Society

Aleksandr P. Alekseev, Irina Yu. Alekseeva

The authors of the paper explore ontology of information warfare taking into consideration interconnections of cyberwarfare, psychological and economic warfare. In the language of “philosophy of complexity” the authors describe the information warfare as a special way of interaction of complex systems, and put a question about factors of vitality of the system that has lesser standard parameters than the fighting one. Intellectual sovereignty of the system is the most important of the vitality factors. It is caused with quality of intelligence that is not suitable to measuring. Meanwhile subordination of science and education to the rules of “pseudo-economic” language game obstructs intellectual mobilization in the system.

KEYWORDS: information society, information warfare, ontology of information warfare, philosophy of complexity, information security, intellectual sovereignty, pseudo-economic positivism.

ALEKSEEV Aleksandr P. – DSc in Philosophy, Professor, Chairman at Department of Philosophy for Humanities, in Philosophical Faculty of Lomonosov Moscow State University, Moscow.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

ALEKSEEVA Irina Yu. – DSc in Philosophy, Leading Research Fellow at Sector of Interdisciplinary Problems of Science and Technology Development in Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, Moscow.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Citation: Alekseev A.P., Alekseeva I.Yu. Information Warfare in the Information Society // Voprosy Filosofii. 2016. Vol. 11.

Начало XXI в. ознаменовалось подписанием лидерами разных государств совместных заявлений о решимости построить глобальное информационное общество, где новейшие технологии используются во благо людей и народов, способствуют укреплению демократии и достижению социального согласия, преодолению международной разобщенности, повышению прозрачности и ответственности в международных делах, экономической и финансовой стабильности. Глобальное информационное общество рисовалось как обеспечивающее социальный и экономический прогресс, утверждающее демократические ценности, в ряду которых – свобода обмена информацией и знаниями, взаимная терпимость, уважение к особенностям других людей [Окинавская хартия 2000 web]. Такие декларации представлялись как своего рода идеологическая платформа для разработки национальных и межгосударственных стратегий и программ, направленных на развитие информационно-коммуникационных технологий и обеспечение их доступности для всех слоев населения. На решение практических задач создания информационной инфраструктуры была ориентирована «Стратегия развития информационного общества в Российской Федерации» [Стратегия 2008 web] и разработанная на ее основе Государственная программа Российской Федерации «Информационное общество (2011–2020 годы)».

Следует подчеркнуть, что идея информационного общества, возникшая в середине XX в., была неразрывно связана с осознанием новых возможностей, открываемых компьютерными технологиями, и предвидением революционного характера изменений, которые будут произведены в жизни человека и общества электронными средствами хранения, передачи и переработки информации. Учитывая данное обстоятельство, идеи и концепции информационного общества следовало бы более точно характеризовать как идеи и концепции информационно-технологического общества. Что же касается информации как таковой, то на ее основе люди принимали решения во все исторические эпохи, хотя различия в качестве информации, способах ее передачи и представления могли быть весьма значительны.

В рамках наиболее влиятельных сегодня трактовок информационного общества, лежащих в основе практически реализуемых стратегий и программ, информационное общество выглядит как обладающее, по крайней мере, следующими чертами. Во-первых, это высокий уровень развития компьютерной техники, информационных и телекоммуникационных технологий, наличие мощной информационной инфраструктуры. Во-вторых (и вследствие первого), широкие возможности получения, передачи и распространения информации благодаря доступу к информационно-телекоммуникационной инфраструктуре большинства (а в идеале всех) членов общества. В-третьих, осознание роли информации и знаний как стратегического ресурса общества, сопоставимого по значению с ресурсами природными, людскими и финансовыми. В экономическом аспекте это предполагает формирование рынка информации и знаний наряду с рынками природных ресурсов, труда и капитала. Информационное общество в таком понимании стало реальностью для многих стран мира, а для измерения степени развития информационного общества в той или иной стране сегодня используются разного рода рейтинги. Например, Международный телекоммуникационный союз «измеряет информационное общество» [Measuring 2014] с помощью индекса развития информационных технологий, при вычислении которого используются показатели, характеризующие доступность Интернета, распространение мобильной связи, вложения в телекоммуникационный сектор и т.д. Очевидно, что измерения подобного рода дают представление о весьма важной для современного общества части техносферы, однако не о всей техносфере и тем более не об обществе в целом.

Вопросы построения информационного общества как реализации «компьютерной утопии» не входят в область компетенции таких организаций, как Международный телекоммуникационный союз. Между тем в интеллектуальных кругах сохраняют определенную силу представления об информационном обществе как о новой стадии социального развития, предполагающей не только технический, но также и нравственный прогресс и приобретающей порой черты утопии, или «компутопии» [Masuda 1983]. С таких позиций стадия информационного общества выглядит еще не достигнутой или вовсе недостижимой.

Судьбе угодно было распорядиться таким образом, что ни многообещающие совместные заявления лидеров мировой политики, ни успехи, достигнутые на пути реализации соответствующих программ, не привели к созданию мирного и процветающего глобального информационного общества. Напротив, сегодня мы живем в условиях мировой информационной войны, театры действий которой едва ли не во всех секторах глобальной информационно-телекоммуникационной инфраструктуры, в сфере производства и потребления различных видов инфокоммуникационных технологий и услуг. «К сожалению, информационная война – это тоже феномен информационного общества… Этот феномен пока слабо осмыслен учеными», – пишет Т.В. Ершова, главный редактор журнала «Информационное общество». [Ершова 2014, 3]. Соглашаясь с данным суждением в целом, следует отметить, что к настоящему времени тем сравнительно небольшим числом специалистов, которые изучают феномен информационной войны, накоплен ценный опыт и достигнуты значимые результаты. На этот опыт и результаты мы опираемся, пытаясь сделать шаг на пути философского осмысления состояния информационной войны и положения человека и общества в такой войне.

Онтология информационной войны

Прежде всего, следует подчеркнуть, что в случаях, когда речь идет о войне информационной, слово «война», как правило, употребляется в переносном смысле. Считается, что информационная война, где главным средством противоборства, как явствует уже из названия, является информация, существенно отличается от войны как таковой своим «бескровным» характером. Действительно, это не вооруженная борьба – в привычном понимании – между государствами или социально-политическими группами внутри государств. Тем не менее, учитывая возможные последствия информационной войны, ее не случайно характеризуют как «бескровную, но смертельную».

Информационная война может вестись в отсутствие «настоящей», «горячей» войны, а может быть частью таковой. В том или ином виде информационное обеспечение принятия решений и информационные средства воздействия присутствовали во всех войнах. Однако начавшееся во второй половине XX в. интенсивное развитие электронно-вычислительной техники, вскоре конвергировавшей с техникой средств связи, привело к формированию глобального информационно-технологического пространства, охватывающего информационные ресурсы, процессы и системы, без которых немыслимо существование современных государств и жизнь современных людей.

М. Либицки, автор одного из первых получивших широкую известность исследований феномена информационной войны, утверждал, что попытки специалистов разного профиля определить, что такое информационная война, напоминают известную притчу о слепых, каждый из которых хотел понять, что такое слон, ощупывая одну из частей тела животного: в результате тот, кто трогал ногу, говорил, что слон – это дерево, а трогавший хвост считал слона веревкой. Полагая, что поиск общего определения информационной войны – дело неперспективное, М. Либицки предложил различать семь форм информационной войны. Однако, как справедливо отмечает А.В. Бедрицкий [Бедрицкий 2008, 86], речь в данном случае идет не столько о формах войны как таковых, сколько о направлениях и методах ведения войны. М. Либицки относит к разряду «форм информационной войны» действия, направленные на обезглавливание вооруженных сил противника путем уничтожения командных структур или разрушения коммуникаций, обеспечивающих связь командования с войсками (Cоmmand-and-Сontrol Warfare), использование аппаратуры с искусственным интеллектом для сбора и анализа разведданных (Intelligence-Based Warfare), радиоэлектронную борьбу с использованием криптографических технологий (Electronic Warfare), психологическую войну (Psychological Warfare), хакерскую войну (Hacker Warfare), экономическую информационную войну (Economic Information Warfare), а также кибервойну (Сyberwarfare) [Libicki 1996]. Логическая неряшливость подобного деления очевидна, однако не может быть объяснена только лишь особенностями мышления автора. Недостатки любых типологизаций, относящихся к феномену информационной войны, обусловлены, прежде всего, сложным характером современного информационного пространства, где соединяются и сплавляются воедино разнородные компоненты, явления и процессы, четкую грань между которыми трудно, а то и невозможно провести.

В книге М. Либицки, написанной вскоре после первой войны США против Ирака, информационная война рассматривалась главным образом как составная часть «горячей» войны или дополнение к такой войне. Позже российскими учеными была предложена общая характеристика межгосударственной информационной войны, предполагающая, что такая война может вестись и при отсутствии собственно боевых действий, и между формально не воюющими между собой сторонами. В предложениях по разработке международных принципов предотвращения информационных войн, внесенных Российской Федерацией в Организацию объединенных наций, информационная война определяется как «противоборство между государствами в информационном пространстве с целью нанесения ущерба информационным системам, процессам и ресурсам, критически важным структурам, подрыва политической и социальной систем другого государства, а также массированной обработки населения и дестабилизации общества» [Документы Генеральной ассамблеи 2001, 304]. Информационное пространство характеризуется здесь как «сфера деятельности, связанная с созданием, преобразованием и использованием информации, включая индивидуальное и общественное сознание, информационно-телекоммуникационную инфраструктуру и собственно информацию» [Документы Генеральной ассамблеи 2001, 314]. Следует отметить, что на общее определение информационного пространства, предложенное в упомянутых документах, существенным образом повлияли концепции информационной среды, развивавшиеся с середины XX в. советскими и российскими учеными.

В США разработки общего характера нашли практическое применение в прикладных программах информационного преобладания (“information superiority”) как части «доминирования по всему спектру» (“full-spectrum dominance”). Уже первая война американской коалиции против Ирака продемонстрировала необыкновенные возможности современных инфотелекоммуникационных технологий в создании и реализации стратегии глобального информационного превосходства США. Сказанное в полной мере относится и к информационно-психологическим аспектам такого превосходства. А.В. Бедрицкий обращает внимание на приемы, обеспечившие зачаровывающее действие поступавших из коалиционного пресс-центра видеоизображений, снятых с головок самонаведения ракет или бортовых систем самонаведения самолетов. Возможности оперативной связи, обработки и монтажа звуковой и визуальной информации позволяли создавать такие образы поражения объектов, что даже эксперты не были уверены в том, какие именно объекты поражались, и насколько подлинной была «картинка». Однако все это способствовало убеждению общественности во «всеведении» американских военных, наличии у них неограниченных возможностей получения информации и обладании «свехоружием», способным гарантированно поражать любые объекты противника [Бедрицкий 2008, 111].

«Доминирование по всему спектру» приобрело статус ключевого понятия военного строительства США в начале XXI в. [Joint Vision 2000, 6]. Такое доминирование предполагает, что на основе технологических достижений должно быть обеспечено глобальное превосходство США в принятии решений практически в любой области. Информационное преобладание над любым возможным противником, конкурентом или оппонентом определяется как реальная возможность накапливать, обрабатывать и беспрепятственно распространять информацию, затрудняя при этом выполнение подобных функций соперником или используя действия и ресурсы последнего в своих интересах [Joint Vision 2000, 8]. При этом предусмотрен целый набор способов информационного воздействия, в числе которых информационный мониторинг, информационное давление и информационное сдерживание [Роговский 2009 web]. В идеале субъект информационного доминирования обладает огромной осведомленностью и самыми эффективными методами использования всей доступной информации для прогнозирования меняющейся ситуации в мире и влияния на будущие события. Субъект информационного доминирования увеличивает имеющийся потенциал, принимая и выполняя решения быстрее и лучше, чем это может сделать кто-либо другой, и при этом изменяя в собственных интересах восприятие окружающей реальности противником.

Не следует забывать, что выражение «информационная война» используется не только применительно к действиям, которые ведут друг против друга разные государства, но и (пожалуй, чаще) применительно к действиям коммерческих организаций, конкурирующих за рынок, а также разных политических сил одной страны – например, в ходе избирательных кампаний [Почепцов 2000, 20].

Общие подходы, описывающие информационную войну как поведение систем, позволяют, в принципе, охватить информационные войны между субъектами или субъектными системами любого типа, включая не только государства, но и самые разные организации, в том числе террористические, чья деятельность запрещена законодательно в тех или других странах. Так, А.В. Раскин рассматривает информационную войну как особого рода целенаправленные воздействия информационных систем друг на друга. Речь идет об информационных системах в широком смысле слова, включающем, помимо прочего, «объединение знаний, гипотез, процессов принятия решений и технических информационно-управляющих систем» [Раскин 2015, 18]. Мы можем дополнить данную характеристику, принимая во внимание не только воздействие системы непосредственно на противоборствующую систему, но и на среду, в которой данные системы находятся. В последнем случае целью воздействия становится такое изменение среды, которое будет способствовать причинению ущерба системе-противнику и выигрышу воздействующей системы.

Следует согласиться с А.В. Раскиным в том, что важную роль в информационном противоборстве играют воздействия на модели мира, имеющиеся у самообучающихся систем. Возникающие в результате таких воздействий искажения целей, фактов, правил поведения могут запускать процессы ослабления и даже саморазрушения системы, облегчая победу над ней не только в информационном, но и в любом другом виде противоборства. Например, такую сложную информационную систему, как человек, можно «вывести из строя», активизируя определенные желания и мысли, провоцируя поступки, ведущие к саморазрушению. Справедливо подчеркивает этот автор необходимость наличия соответствующих средств моделирования поведения противника, равно как определения и реализации «алгоритма» собственного поведения. Речь в данном случае идет не только об объемах собираемой, хранимой и перерабатываемой информации, но также о знании и понимании соответствующих систем [Раскин 2015, 18 –20].

Сегодня человек вынужден искать те или иные формы самозащиты, позволяющие выживать в условиях информационно-психологической войны, развернутой в СМИ и социальных сетях. Привычными стали сетования на то, что из-за информационной войны трудно получить надежные сведения и адекватное представление о том или ином общественно значимом событии. Приемы и методы манипуляции сознанием, известные по информационным войнам между конкурирующими коммерческими организациями и политическими партиями, широко используются в международной информационной войне. Однако в последнем случае мы имеем дело не только с иными масштабами информационных операций, но и с иными стратегическими целями. В упоминавшейся выше работе М. Либицки психологическая война как одна из форм информационной войны между государствами характеризуется, кроме прочего, проведением операций против национальной воли (“national will”), а также противоборством культур (автор использует выражение “cultural warfare” и немецкое слово “kulturkampf”) [Libicki 1996, 35]. Следует отметить, что представление о национальной воле как важнейшем объекте воздействия в информационной войне вполне соответствует классическим трактовкам войны обычной, согласно которым главной задачей применения военной силы является преодоление воли противника [Клаузевиц 1937; Кокошин 2014].

Определяя положение российского общества в современном мире в целом и в информационном пространстве в частности, было бы неразумно не учитывать официальные установки принятой в 2015 г. «Стратегии национальной безопасности» США. В тексте данного документа подчеркивается, что речь идет не о том, быть ли США глобальным лидером, а о том, как именно США должны осуществлять свое глобальное лидерство. Особое внимание российского экспертного сообщества привлекло содержащееся в документе утверждение, что в качестве одного из наглядных проявлений мирового лидерства США сегодня является то, что именно эта страна мобилизует и направляет глобальные усилия по противостоянию якобы имеющей место российской агрессии и «наказанию» России («We mobilized and are leading global efforts to impose costs to counter Russian aggression») [National Security Strategy 2015, 2].

Интеллектуальный суверенитет сложной системы

Возможно ли сохранение национальной воли как условие выживания и развития общественного организма в противоборстве с теми, кто имеет существенное преобладание в информационной сфере, финансах и промышленности, в военной силе и политическом влиянии? Склонность дать положительный или отрицательный ответ на этот вопрос – один из важных факторов, определяющих позиции участников противоборства, называемого иногда гражданской информационной войной в российском медиапространстве. При этом видение возможностей того или иного социального субъекта во многом зависит от языка описания ситуации. Как правило, такие языки содержат в себе смешение разнородных элементов – от сухой статистики до неотрадиционалистской романтики.

Философское описание также осуществляется с использованием различных языков, характерных для тех или иных направлений. Новые возможности описания и осмысления рассматриваемых нами проблем открывает язык философии сложности [Аршинов 2011] – направления, формирующегося в последние годы и пока еще не приобретшего широкой известности.

С позиций философии сложности мы рассматриваем информационную войну как форму противоборства между сложными системами, где каждая из сторон предпринимает целенаправленные действия для предотвращения реализации планов противника и обеспечения собственной безопасности. Под безопасностью вообще мы понимаем такое состояние системы и среды, когда отсутствуют внешние и внутренние угрозы существованию и успешному функционированию системы или имеется надежная защита от таких угроз. Это общее определение безопасности основывается на предложенном А.А. Малюком определении информационной безопасности, которое выглядит следующим образом: «Информационная безопасность – такое состояние рассматриваемой системы, при котором она, с одной стороны, способна противостоять дестабилизирующему воздействию внешних и внутренних информационных угроз, а с другой – ее функционирование не создает угроз для элементов самой системы и внешней среды» [Малюк 2004, 12]. Такой подход открывает возможности рассмотрения в различных ракурсах угроз, относящихся к самым разным информационным системам, включая наделенные естественным интеллектом. Очевидно, что полное отсутствие каких-либо угроз возможно лишь в идеальном состоянии. В реальности обеспечение безопасности предполагает как защиту от имеющихся угроз, так и предотвращение возникновения новых.

К системе, находящейся в состоянии войны (будь то война в прямом или переносном смысле), не применимо в полной мере такое условие безопасности мирного времени, как отсутствие угроз для внешней среды, которые создавались бы функционированием данной системы. Во-первых, поскольку ведение войны предполагает наличие противника, меняется картина среды: то, что прежде представлялось как один из элементов среды (пусть и весьма важный), теперь квалифицируется как субъект противоборства, а создание того или иного рода угроз такому субъекту становится необходимым условием обеспечения собственного выживания системы. Здесь уместно вести речь не просто о системе в среде, а о противоборствующих системах в среде и о минимизации угроз для среды со стороны этих систем. Во-вторых, сложность противоборства проявляется, кроме прочего, в сложном составе актуальных и потенциальных участников, неопределенности статуса многих из них, а также изменений статуса в течение относительно небольшого периода времени. Система, представляющаяся на данном этапе противоборства лишь частью среды, на последующих этапах может становиться участником противоборства, притом выступающим на стороне то одной, то другой из «основных» противоборствующих систем.

С позиций философии сложности социальные организмы, осуществляющие познание и самопознание (и в этом смысле «самообучающиеся»), могут рассматриваться как субъекты, выступающие в роли «наблюдателя» (Аршинов) как по отношению к себе самим, так и к более сложным системам, частями которых они являются. При этом, как справедливо подчеркивает В.И. Аршинов, важно учитывать «сложность наблюдателя сложности» [Аршинов 2011, 58]. Поведение «подсистем наблюдателя» (или «наблюдающих подсистем») может находиться в непростых отношениях с целями системы в целом. В разумных границах уместно использовать противопоставление наблюдателя, поведение которого определяется целями системы, и наблюдателя, поведение которого определяется собственными целями [Foerster 2003]. Однако следует принимать во внимание и случаи, когда поведение наблюдателя зависит не от целей системы «отсчета», а от целей другой, более мощной системы, включающей в себя важнейшие подсистемы первой (например, финансовую, торговую, правовую).

Интеллектуальный суверенитет современного общества предполагает право и реальную возможность выработки и использования знаний, необходимых для принятия решений, обеспечивающих жизнеспособность и успешное развитие данного общества. При этом критическое значение имеет самостоятельное определение ценностей, приоритетов и целей, механизмов достижения этих целей, процедур согласования концептуальных конструкций с данными опыта. Качественный характер подобных свойств принципиален, они несводимы к наборам вычисляемых величин, хотя от наличия или отсутствия данных свойств зависят в конечном счете и количественные показатели развития системы.

Трудно представить себе удовлетворение потребностей современного общества в информации и знаниях без коммуникации с другими обществами и сотрудничества с разного рода глобальными структурами. Однако не следует забывать, что попытки улучшения системы путем заимствования ценностей, установок и правил из других систем, пусть и превосходящих систему-реципиента по стандартным параметрам, могут на деле вести к деградации последней. Причиной такой деградации становится отсутствие адекватных механизмов интерпретации и условий реализации соответствующих установок, наличие в системе-реципиенте блокирующих императивов или критически важных подсистем, несовместимых с заемными элементами. Для предотвращения подобных последствий необходимы средства семиотической защиты, обеспечивающие верную оценку поступающей информации и аналитическое отношение к синкретическим информационным воздействиям. Однако защитные средства играют лишь вспомогательную роль. Решающая роль принадлежит творческой деятельности «наблюдателя сложности», создающего адекватную познавательно-ориентировочную основу работы системы. При этом стратегические цели управляющих центров «наблюдателя сложности» должны соответствовать целям данной системы и не подчиняться целям других систем (хотя знание и учет «чужих» целей необходимы).

Обеспечение интеллектуального суверенитета имеет особое значение для общества, вовлеченного в информационное противоборство с системой, обладающей превосходством по стандартным параметрам в важнейших сферах, включая глобальную инфосферу. Именно качество интеллекта, не поддающееся (как правило) измерительным процедурам, становится решающим фактором выживания и развития системы, уступающей по стандартным параметрам системе-«противнику». Необходимая в этих условиях интеллектуальная мобилизация предъявляет повышенные требования к научно-образовательному комплексу, важнейшие задачи которого должны определяться обеспечением жизнеспособности общества в целом. Однако не только выполнение, но и осознание таких задач чрезвычайно затруднено в условиях, когда «владельцами» смысла существования науки и образования становятся глобальные финансовые структуры, трактующие основные сферы жизни общества в духе псевдоэкономического позитивизма.

Под псевдоэкономическим позитивизмом (который следует отличать от позитивизма в экономической науке как таковой) понимается, прежде всего, особый тип мировоззрения, ориентированный на описание важнейших (едва ли не всех) сфер жизни общества с помощью точно определяемых, проверяемых и/или имеющих числовое выражение показателей, соотносимых с объемами материальных или финансовых средств. Псевдоэкономический позитивизм проявляется в таких формах, как «числовой редукционизм», «рейтинговый позитивизм», «библиометрический позитивизм» и другие. По сравнению с известными историческими формами позитивизма в философии науки («первый» позитивизм, эмпириокритицизм, логический позитивизм) псевдоэкономический позитивизм выглядит настолько примитивно и убого, что кажется не заслуживающим серьезного внимания. Тем более поразительными представляются его «успехи», быстрота, с которой он распространяется в сфере науки и образования, меняя образ и самосознание преподавателя и ученого. Профессиональным «портретом» работника научно-образовательной сферы становится комбинация достигнутых им показателей в библиометрических базах данных (прежде всего, учитывающих издания на английском языке), места в рейтингах, баллы в разного рода «измерительных» системах. На этом фоне отнюдь не выглядит невероятной перспектива перестройки в духе псевдоэкономического позитивизма курса истории и философии науки, читаемого нами для аспирантов. В соответствии с «модернизированным» мировоззрением история науки должна будет выглядеть как собрание историй успеха людей, которые смогли достичь высоких индексов цитирования.

Приверженцы прежних исторических форм позитивистского мировоззрения апеллировали к ученым, убеждая их в необходимости проделать колоссальную работу по перестройке всей системы научного знания, «очиститься от метафизики» ради прогресса науки и «экономить мышление» для новых открытий. Псевдоэкономический позитивизм прокладывает дорогу отнюдь не убеждением тех, кто науку делает. Условием утверждения и распространения этой формы мировоззрения становится заинтересованность структур, определяющих финансовую политику и рассматривающих образование и науку как объект расходов и инвестиций.

Об истоках псевдоэкономической активности в научно-образовательной сфере позволяют судить находящиеся в свободном доступе документы Всемирного банка, предоставляющего кредиты на реформы в развивающихся странах и странах с переходной экономикой (в число которых включена и Россия). В ознаменовавшем начало XXI в. докладе Всемирного банка «Формирование общества, основанного на знаниях. Новые задачи высшей школы» сказано: «Начиная с 1963 г. Всемирный банк активно содействует развитию и диверсификации систем высшего образования развивающихся стран и осуществлению важнейших образовательных реформ, направленных на повышение эффективности, равнодоступности и прозрачности высшего образования, его соответствия современным потребностям и способности реагировать на их изменение» [Формирование 2003, ix]. Главным ориентиром при перестройке образования провозглашается расширение участия страны в мировой экономике, а условием такого участия становится экспансия в сферу образования «глобально-банковских» идеалов и языка «экономикс». Глобальной мобильности рабочей силы соответствует мобильность студентов и преподавателей, стандартизации товаров и услуг – равноценность дипломов (достигаемая в значительной мере за счет операций с числовыми показателями), рыночной конкурентоспособности – конкурентоспособность университетов и ученых, определяемая на основе рейтингов и данных публикационной активности. Такая экспансия, на деле не только не гарантирующая экономических успехов страны, но и создающая дополнительные препятствия для их достижения, становится тем не менее реальностью. Государствам-участникам программ Всемирного банка рекомендуется «разработка механизмов обеспечения качества (оценка, аккредитация, национальные экзамены, рейтинги и публикация информации), норм финансового контроля, обязательного для государственных вузов» [Формирование 2003, xxiv]. Не удивительно, что ученые и преподаватели рассматриваются не как высокоинтеллектуальные творческие личности, выполняющие важнейшую миссию в культуре, а как фактор сопротивления, которое должно быть преодолено. Авторы доклада предупреждают: «Предполагаемые реформы, которые могут изменить устоявшуюся практику и затронуть групповые интересы, всегда встречают активное сопротивление и противодействие со стороны тех, чьим интересам будет нанесен наибольший ущерб в результате запланированного перераспределения власти и богатства» [Формирование 2003, xxvi]. Заметим, что, учитывая реальное положение интеллектуального класса, следовало бы вести речь не богатстве и власти в собственном смысле слова, а скудной оплате труда ученого и ограничении академических свобод в гражданских вузах.

Стремление ученых освободиться от власти подобных установок закономерно воспринимается продвигающими их структурами как угроза сужения сферы собственного контроля. Однако такое освобождение становится жизненной необходимостью для системы, оказавшейся объектом нарастающего внешнего давления, включая давление информационное.

На первый план в сложившейся ситуации объективно выдвигаются задачи мобилизации общественного интеллекта, поиска путей осуществления его творческих возможностей в самопознании и самопроектировании социума. Между тем подчинение интеллектуальной сферы правилам глобальной псевдоэкономической «языковой игры» ведет к повышению угроз когнитивной безопасности до уровня, недопустимого в условиях информационной войны.

Ссылки (References in Russian)

Аршинов 2011 – Аршинов В.И. Синергетика встречается со сложностью // Синергетическая парадигма. Синергетика инновационной сложности. М., 2011. С. 47–65.

Бедрицкий 2008 – Бедрицкий А.В. Информационная война: концепции и их реализация в США. М.: РИСИ, 2008.

Документы Генеральной ассамблеи 2001 – Документы Генеральной ассамблеи ООН по вопросу международной информационной безопасности // Информационные вызовы национальной и международной безопасности. М., 2001. С. 273–331.

Ершова 2014 – Ершова Т.В. Информационная война и вечные ценности // Информационное общество. 2014. № 1. С. 3–4.

Клаузевиц 1937 – Клаузевиц К. О войне. Пер. с нем. Т. I–II. Изд. четвертое. М.: Госвоениздат, 1937.

Кокошин 2014 – Кокошин А.А. Взаимодействие политики и военной стратегии: теоретические и прикладные вопросы // Вопросы философии. 2014. № 10. С. 3–13.

Малюк 2004 – Малюк А.А. Информационная безопасность: концептуальные и методологические основы защиты информации. М.: Горячая линия-Телеком, 2004.

Окинавская хартия 2000 web – Окинавская хартия глобального информационного общества // Федеральный справочник. Связь и массовые коммуникации в Российской Федерации. Т. 6 // http://federalbook.ru/projects/svyaz/structura-6.html

Почепцов 2000 – Почепцов Г.Г. Информационные войны. М.: Релф-бук, К.: Ваклер, 2000.

Раскин 2015 – Раскин А.В. Некоторые философские аспекты информационной войны // Информационные войны. 2015. № 3 (35). С. 18–21.

Роговский 2009 web – Роговский Е.А. Американская стратегия информационного преобладания // Россия и Америка в XXI веке. Электронный научный журнал. 2009. № 3 // http://www.rusus.ru/?act=archive&edition=18.

Стратегия 2008 web – Стратегия развития информационного общества в Российской Федерации // Российская газета. 2008. 16 февраля. Федеральный выпуск №4591(0) // http://rg.ru/gazeta/rg/2008/02/16.html

Формирование 2003 – Формирование общества, основанного на знаниях. Новые задачи высшей школы. Доклад Всемирного банка. М.: Весь мир, 2003.

References

Arshinov V. Synergetics Meets Complexity // Synergetic Paradigme. Synergetics of Innovative Complexity. M., 2011. P. 47–65 (in Russian).

Bedricki A. Information Warfare: Conception and Practice in the USA. M.: RISI, 2008 (in Russian).

Clausewitz C. von. Vom Kriege. Berlin, 1832–1834 (Russian translation 1937).

Constructing Knowledge Societies: New Challenges for Tertiary Education. Wash.: The World Bank, 2001 (Russian translation 2003).

Ershova T. Information Warfare and Timeless Values // Informatzionnoye Obschestvo. 2014. No 1. P. 3–4 (in Russian).

Foerster 2003 – Foerster H. von. Cybernetics of Cybernetics // Understanding Understanding: Essays on Cybernetics and Cognition. N.Y., 2003. P. 283–286.

Joint Vision 2000 – Joint Vision 2020. America’s Military: Preparing for Tomorrow. Wash.: United States Department of Defense, 2000.

Kokoshin A. Interaction and Mutual Influence of Politics and Military Strategy; Theoretical and Applied Questions // Voprosy Filosofii. 2014. Vol. 10. P. 3–13 (in Russian).

Libicki 1996 – Libicki M. What is Information Warfare? Wash.: National Defense Univ. etc.,1996.

Malyuk A. Information Security: Conceptual and Methodological Basis of Information Protection. M.: Goryachaya Liniya-Telecom, 2004 (in Russian).

Masuda 1983 – Masuda Y. Information Society as Post-Industrial Society. Wash.: World Future Society, 1981.

Measuring 2014 – Measuring of Information Society Report 2014. Geneva: ITU, 2014.

National Security Strategy 2015 – National Security Strategy.Wash. The White House. February 2015.

Okinawa Charter on Global Information Society. Ministry of Foreign Affairs of Japan // http://www.mofa.go.jp/policy/economy/summit/2000/documents/charter.html

Pocheptzov G. Information Wars. M.: Relf-Book; Kiev: Vakler, 2000 (in Russian).

Raskin A. Philosophical Aspects of Information Warfare // Informatzionye Voiny. Moscow, 2015. No 3 (35). P. 18–21 (in Russian).

Rogovskij E. American Strategy of information dominance // Rossia i Amerika v XXI veke. 2009. No 3 //  http://www.rusus.ru/?act=archive&edition=18 (in Russian).

Strategy of Information Society Development in the Russian Federation // Rossijskaya gazeta. 2008. 16 fevralya. № 4591(0) // http://rg.ru/gazeta/rg/2008/02/16.html (in Russian).

United Nations. A/55/140. General Assembly. Developments in the field of information and telecommunications in the context of international security. Distr.: General, 10 July, 2000 (Russian translation).