От редакции. Публикуя размышления о последней книге нашего давнего и постоянного автора – Леонида Наумовича Столовича (22 июля 1929 – 4 ноября 2013), редакция и редколлегия журнала выражают глубокое соболезнование по поводу смерти философа. «Размышления» уже были в работе, когда мы получили внезапное известие о смерти нашего друга и коллеги. Леонид Наумович был человеком чрезвычайно талантливым: философ-эстетик, мемуарист, историк философии, кантовед, а в последние годы он поразил своих читателей, не очень близко знавших автора, сборниками своих стихов и афоризмов.

Пережив ребенком ленинградскую блокаду, он c начала 1953 г., как многие наиболее независимые от властей ленинградцы, переехал в Тарту (Эстония), работал в Тартуском университете преподавателем эстетики, с 1956 г. преподавателем кафедры философии, с 1967 г. профессором этой кафедры. В 1994 г. Столович стал Почетным профессором (Professor Emeritus) Тартуского университета. Его друг и коллега из Тартусско-питерского хронотопа Б.Ф. Егоров сказал про Столовича так: «Эстетик, поэт и один из создателей философской ауры в Тарту». В эстетике в те годы работали Лосев, Лифшиц, Давыдов, Шрагин, Зись, Ильенков, Кантор, Каган, Столович.

Леонид Наумович был любителем хохм, шуток, пародийных стихотворений и еврейских анекдотов. Неслучаен, вероятно, афоризм Л.Н. Столовича в одной из его последних книг: «Граница компромисса: отступать некуда – позади говно!» (Столович Леонид. Размышления. Tallinn-Tartu: INGRI, 2007. С. 127). Он дружил с Егоровым, с Лотманами, ему принадлежит сложенный из морских камешков портрет Юрия Михайловича, который очень понравился портретируемому и вошел в разные издания о Лотмане. Л.Н. Столович написал много книг – теоретических работ и учебников, стал издателем забытых философов (дорогого стоит его борьба за издание тома трудов А. Штейнберга, знаменитого философа 20-х годов). Замечательны его находки неопубликованного Канта, о котором – его поэтические строки:

А думал Кант, что беды отвратит

Категорический императив.

Смеясь над кёнигсбергским пацифистом,

При этом ближнего не возлюбя,

Растормошенный разумом нечистым

Весь мир в себе вдруг вышел из себя.

Но мудрая случайностей причуда

Могилу Канта сохранила чудом.

Гранит надгробный, словно вещь в себе,

Непостижимая в своей судьбе.

Ему принадлежит и заслуга (пусть не покажется она мелкой) – обнаружить в анатомическом кабинете ТГУ и обнародовать посмертную маску Канта, которую медики держали как образ смерти, не подозревая о величии человека, с которого была снята эта маска. Леонид Наумович был исследователь по натуре, но еще больше он был очень активный человек, общительный и дружеский.

И горько думать, что его больше нет.

Впрочем, сам он сказал:

В чём смысл этой жизни тленной?

Чтоб раствориться во Вселенной?

Возможно, так. Но еще он остается в сердцах знавших его людей.

 Светлая ему память.

Вспоминается 2002 год, когда Л.Н. Столович приехал в Саратов на конференцию, в рамках которой была организована неокантианская секция, и все доклады были посвящены философии Германа Когена и его русских учеников[1]. Секция оказалась довольно представительной: помимо ведущих отечественных специалистов из Института философии РАН и Калининградского университета приехали члены когеновского общества из Германии и Италии. Леонид Наумович, без преувеличения, стал «душой» этой секции, причем как официальной, так и неофициальной ее части. Всегда, когда брал слово Л.Н. Столович, скучно не было: он привез сообщение о малоизвестном талантливом ученике В. Виндельбанда, Г. Риккерта и Э. Ласка А. Штейнберге, незаслуженно преданном у себя на родине почти полному забвению, на неофициальной части Леонид Наумович «блистал» юмором.

В таком же стиле, глубоком и остроумном одновременно, выдержана и новая книга Л.Н. Столовича[2]: философия сочетается с поэзией, юмор анекдотов с философским осмыслением экзистенциального смысла «смеховой культуры». И это не только дань методу «системного плюрализма», который отстаивает в своих работах Л.Н. Столович, но и, осмелюсь заявить, его жизненное кредо: ничто серьезное не принимать настолько серьезно, чтобы стать от него фанатично зависимым, но ничто несерьезное не принимать настолько несерьезно, чтобы не понять и его серьезности.

Книга примечательна еще тем, что она достаточно автобиографична, это своего рода философская автобиография автора. Следует, однако, уточнить, что это развитие его философских взглядов происходит не конъюнктурно, но подчиняясь внутренней логике духовной зрелости и имея своим стержнем две взаимосвязанные проблемы – проблему ценностей и проблему истины.

Другой особенностью книги является насыщенный историко-культурный контекст: автор оказался непосредственным или опосредованным участником многих знаменательных событий в жизни страны, которая пережила времена жесткого идеологического диктата, короткое время «оттепели», так называемой «перестройки», демократических реформ и многого другого.

И, наконец, еще одной особенностью книги является то, что она  представляет собой своеобразный итог философской деятельности автора, которая продолжается уже 60 лет. Значение ее для самого автора лучше всего, на мой взгляд, передает анекдот, приведенный им в этой книге:

“Некий художник продал свою новую картину за 10 000 долларов. Но потом покупатель узнал, что над этой картиной художник работал всего один день. Тогда покупатель обратился с жалобой на художника в суд, считая, что один день труда не может стоить 10 000 долларов. Судья задал самому художнику вопрос: сколько же он времени работал над такой дорогой картиной?

Ответ прозвучал следующий:

–– Я работал над этой картиной один день... и всю жизнь!

Исходя из подобной логики, автор этой книги может сказать, что работал над ней 5 лет и всю предыдущую творческую жизнь” (с. 11).

В первом разделе привлекает внимание история развития эстетической мысли в отечественной философии в советский и постсоветский период. Л.Н. Столович подробно рассказывает об интересной дискуссии вокруг сущности эстетического и природе красоты, которая развернулась в середине 60-х гг. прошлого века. В ходе этой дискуссии выделилось три основных противостоящих друг другу концепции: природническая (Н.А. Дмитриева), объективно-субъективная (А.И. Буров, М.С. Каган) и общественная (Л.Н. Столович, В.В. Ванслов и Ю.Б. Борев). Особую остроту дискуссии придавал идеологический фактор: третья и вторая концепции отражали гуманистическую сущность эстетического отношения человека к миру, что в партийных кругах воспринималось как отход от классово ориентированного марксизма-ленинизма. Хотя, как отмечает Л.Н. Столович, сторонники общественной и объективно-субъективной концепций совсем не игнорировали марксизм, но опирались на раннего Маркса периода «Экономическо-философских рукописей 1844 года».

Еще одной особенностью этих двух концепций было использование ими понятия «ценности», что в то время носило поистине революционный характер, поскольку аксиология считалась отраслью буржуазной, то есть идеологически враждебной, философии. Проанализировав несколько наиболее известных интерпретаций ценности как зарубежных (Э. Гуссерль, Г. Риккерт, М. Шелер, Ф.-И. Фон Ринтелен, Н. Гартман, Р. Ингарден, М. Дюфренн), так и отечественных авторов (Г.Г. Шпет, А.Ф. Лосев, Н.О. Лосский, М.М. Бахтин, М.С. Каган, Н.С. Розов, В.К. Шохин, Л.В. Баева, Л.А. Микешина), Л.Н. Столович в конце прошлого века предложил понятие «аксиосфера» для обозначения всего мира ценностей:

“Термин «аксиосфера» обозначает всю область ценностного отношения человека к миру и мира к человеку. Он включает, во-первых, мир ценностей (как бы его ни трактовать); во- вторых, субъективную реальность ценностного сознания в виде ценностных представлений, оценок, вкусов, идеалов, норм, канонов, образцов. Все духовные состояния человека, связанные с актуализацией ценностей, обладают «двойным бытием»: и в качестве способа освоения ценности, и в виде самой ценности. Человеческие чувства, эмоции могут выступать в разных аспектах и как оценочное переживание, и как сами ценности (ценность любви, совести, хорошего вкуса т. п.). В-третьих, в «аксиосферу» включены результаты творческой деятельности, осваивающей объективные ценности и благодаря ценностному сознанию создающей новые ценности. Понятие «аксиосфера» подразумевает единство ценностных явлений, системно-структурную связь между ними, которую стремится уловить та или иная классификация ценностей” (с. 50-51).

При анализе проблемы ценностей Леонид Наумович, конечно же, не мог обойти молчанием такую знаковую фигуру, как Кант. Надо заметить, что Кант и кантовская традиция в целом – это сквозные темы для всего творчества нашего философа. Л.Н. Столович не только отдает дань уважения философскому гению немецкого мыслителя, но и прилагает немало сил для сохранения и актуализации его наследия. Поистине детективная история произошла с частью архива великого немецкого философа, привезенного в Тарту учеником Канта Йеше, а ее счастливый конец стал возможен благодаря кропотливым и последовательным усилиям профессора Столовича.

Оригинальным сюжетом книги является исследование еврейского элемента в русской культуре. Автор тем самым затрагивает достаточно непростой вопрос о национальном компоненте в различных культурах. Л.Н. Столович обращается к истории развития культуры западноевропейских народов, отмечая весомый вклад в это развитие еврейских ученых, писателей, живописцев, музыкантов. Конечно, даже перечисление одних имен этих деятелей культуры в истории Западной Европы заняло бы не одну страницу, поэтому автор книги ограничился лишь несколькими именами. Однако, на мой взгляд, незаслуженно вскользь прозвучало в этом сравнительно небольшом ряду имя выдающегося немецкого и еврейского философа, главы марбургской школы неокантианства Германа Когена (1842 – 1918). Во-первых, Коген немало своих работ посвятил проблеме национальности в культуре и национальной политики Германии. И, во-вторых, один из главных героев данного раздела, да и всей книги, А.З. Штейнберг, являлся горячим почитателем Г. Когена[3], и вполне вероятно, что свою позицию в отношении темы «русское еврейство» сформировал и под влиянием позиции марбургского неокантианца.

Герман Коген стремился определить свою философскую и гражданскую позицию как независимую от проявлений сионизма и антисемитизма, крайне вредных, по его мнению, для понимания идей истинного иудаизма. Поэтому он в свое время вступил в научную полемику сразу на два фронта: против влиятельного немецкого историка Генриха фон Трейчке, с одной стороны, и Мартина Бубера, с другой. Как отмечает современный немецкий исследователь М. Пашер, во второй половине XIX столетия в Германии на политической сцене появилась новая форма антисемитизма, которая «направляла свою враждебность не против еврейской религии, а против этнически-национальной и тогда против “расовой идентичности” евреев. Антисемитизм в этой новой форме блокировал возможность синтеза между еврейской религией и немецкой культурой, что было главной целью усилий Когена»[4]. Трейчке как раз и стал одним из вдохновителей этой новой формы антисемитизма.

В сионизме Коген видел опасную попытку принизить роль этического ядра в иудейской религии, свести ее значение к узко-национальному и государственному. Свои взгляды на проблемы, возникающие в связи с сионизмом, он изложил в статье «Религия и сионизм». В ней марбургский философ выступил против двух неверных, по его мнению, отождествлений, осуществляющихся в сионистских воззрениях: отождествления религии и национальности и отождествления государства и национальности. Что касается первого отождествления, то Коген, не причисляя себя в этом аспекте к антисионистам, обратил внимание на то, что национальность не тождественна религии, а является «антропологическим средством для распространения религии»[5]. Более существенную роль здесь играет не национальность, а семья, которую он метафорически определял как «колыбель религии». Что же касается отождествления государства и национальности, то здесь Коген также находил научные несоответствия. В частности, он полагал важным в этом вопросе развести понятия национальности и нации: «Не нации объединяет государство, но национальности. Государство впервые учреждает и основывает одну нацию, с которой себя отождествляет. А уже эта, государством определенная нация может объединять в себе многие национальности»[6].

В другой своей статье, последовавшей как ответ на открытое письмо Мартина Бубера, Герман Коген уточнял, что, если «национальность остается нравственным природным фактом», «нация впервые конструируется государством посредством чистого акта политической нравственности»[7].

Сведя все свои рассуждения о государстве, религии, нации и национальности в свете сионистской позиции Бубера, Коген следующим образом декларировал свою позицию в этом вопросе: «… мы не хотим образовывать никакого собственного государства, следовательно не хотим быть никакой отдельной нацией, поскольку современное государство является национальным государством. Но у нас есть собственная религия и мы с ней остаемся. И для ее сохранения мы принципиально есть и остаемся отдельным племенем, отдельной национальностью»[8]. В решении этнических и политических вопросов еврейского народа и еврейского государства марбургский философ предлагал исходить из существа еврейской религии.

Акцентируя внимание на феномене «русского еврейства» в русской культуре, Л.Н. Столович стремится не только всесторонне, философски рассмотреть непростые проблемы роли еврейского элемента в «плавильном тигле» русской культуры, но и открыть новые незаслуженно забытые или малоизвестные имена русско-еврейских философов. Одним из таких, без преувеличения, открытых профессором Столовичем философов и общественных деятелей стал уже упомянутый выше Аарон Захарович Штейнберг (1891 -1975)[9]. Выученик гейдельбергского университета, один из организаторов и активных участников знаменитой Вольной Философской Ассоциации (Вольфилы), Штейнберг, несомненно, обладал высокой философской культурой. Л.Н. Столович особо выделяет книгу Штейнберга «Система свободы Достоевского» (1923), где ее автор задолго до М.М. Бахтина обращается к теме диалогизма романов Достоевского. Компаративистский анализ подходов двух отечественных философов к диалогической основе романов великого русского писателя не может не привлечь к себе внимание читателей. Правда, почему-то оказался забытым и ни разу не упомянутым ни в списке русско-еврейских философов, ни в связи с творчеством М.М. Бахтина другой малоизвестный автор Матвей Исаевич Каган (1889 – 1937), ученик Г. Когена и П. Наторпа, ближайший друг М.М. Бахтина, ставший для того своеобразным мостом, связующим с традицией немецкой, прежде всего неокантианской, философии[10].

Обращение Л.Н. Столовича к истории русской философии носит у него не только чисто историко-культурный и философский интерес, но и интерес методологический: он разрабатывает и утверждает продуктивность метода «системного плюрализма». Проведя скрупулезный анализ видов и качеств разного рода концепций плюрализма, автор приходит к убеждению в том, что только понятие «системного плюрализма» в наибольшей степени соответствует истинному значению философского плюрализма[11].

Так же как интерес к эстетике, интерес к поэзии у Л.Н. Столовича экзистенциален – он философ и поэт одновременно, причем драматична и динамична связь этих интересов. Как пишет сам автор книги, интерес к философии у него родился из увлечения поэзией. А занятие эстетикой стало своеобразным компромиссом между философией и поэзией. Правда, стихи он на долгое время писать перестал, но интерес к поэтическому творчеству с философских позиций год от года только рос и укреплялся. Вообще, сочетание в творчестве одного субъекта философской и поэтической деятельности есть наглядное проявление «системного плюрализма». И со стороны философии, и со стороны поэзии интерес друг к другу не праздный, он опирается на общую для них основу, которая включает в себя познавательную и ценностно-ориентационную компоненту. “Что касается философов, то их обращение к поэзии носит особый характер. Специфическая особенность философии как формы человеческого сознания, на мой взгляд, заключается в том, что она «располагается» между двумя полюсами таких видов человеческой деятельности, как познавательная и ценностно-ориентационная. Между этими полюсами находятся и другие формы сознания: наука, религия, искусство, тяготея или к познавательной деятельности, как наука, или же к ценностно-ориентационной деятельности, как религия. Искусство же, подобно философии, включает в себя оба вида деятельности. Взаимодействие философии с другими формами сознания проявляется в том, что в самой философии существуют различные стили: логико-рациональный, эстетически-образный и религиозно-мистический” (с. 208-209).

И, наконец, еще одна интересная тема книги – философское понимание смеха. Юмор, смех помогал настоящим мыслителям, как правило, не вписывающимся в идеологическое «прокрустово ложе» марксизма-ленинизма, не впадать в уныние и депрессию в советские годы, а в более позднее временя «разгула» демократии – не терять достоинства и оставаться самими собой.

В заключении хотелось бы привести стихотворение Александра Кушнера, посвященного Леониду Столовичу:

Минерва спит, не спит ее сова,

Всё видит, слышит темными ночами,

Все шорохи, все вздохи, все слова,

Сверкая раскаленными очами,

Ни шепот не пропустит, ни смешок

И утром всё Минерве перескажет,

А та на голове ее пушок

Пригладит и к руке своей привяжет.

Минерва покровительствует тем,

Кто пишет, выступает на подмостках,

Создателям поэм и теорем,

Участье принимая в их набросках,

В их формулы вникая и ряды

Созвучий, поощряя мысль и чувство.

Сама она не любит темноты,

Но есть сова: тьма тоже часть искусства! (с. 252)

Конечно, рассмотреть и оценить по достоинству все темы и сюжеты книги в небольшой рецензии не представляется возможным. Поэтому пытливого читателя, не говоря уже о профессиональных философах, культурологах, социологах и историках, отсылаю к самой книге, содержащей богатейший философский и социокультурный материал.

В.Н. Белов (Саратов)