В июне 2012 г. мир отметил 300-летие со дня рождения великого политика и мыслителя Жан-Жака Руссо. 15 июня в Институте философии РАН прошло заседание, посвященное этому знаменательному событию. После кратких приветственных слов представителей Швейцарского и Французского посольств директор Института акад. А.А. Гусейнов напомнил о демократических и гуманистических устремлениях великого женевца. Исходным принципом своего выступления А.А. Гусейнов взял слова Л.Н. Толстого «Руссо не стареет». Известно, что Толстой всегда восхищался Руссо; он часто говорил о сходстве своих взглядов со взглядами Руссо, так что ему казалось, будто он сам написал некоторые страницы «Эмиля». Руссо открыл, во-первых, эмоциональное измерение личности, основу её индивидуальной свободы. Во-вторых, он привлек пристальное внимание к проблемам демократии и республики. Весьма примечательно, что эти проблемы А.А. Гусейнов связал также с Россией и её демократическим будущим.

На заседании был сделан ряд интересных докладов, затрагивающих разные аспекты творчества Руссо.

Н.В. Мотрошилова в своем докладе «Удивительная актуальность идей Руссо» сделала акцент на многих важных и недостаточно еще разъясненных тезисах великого мыслителя. Недостаточно разъяснены они потому, что текст Руссо, как правило, был прочитан не по-французски. Поэтому содержательные тонкости текста в ряде случаев осмысливались не вполне адекватно. С точки зрения проблемно-содержательной стороны дела, Руссо «хочет раскрыть и обосновать возможность легитимного и одновременно прочного управления обществом». Иными словами, теоретическая задача, поставленная Руссо, не только не устарела, но сделалась более актуальной, поскольку превратилась в социально-практическую норму-требование, норму-цель, приобретя впервые в истории универсальный цивилизационный характер и смысл. Поэтому знаменитый Трактат Руссо не просто актуален, но злободневен. Такая злободневность, в частности, принадлежит высказыванию «человек рожден свободным» и остается свободным и равным в правах. И чем дальше движется история, тем сознательнее человечество признает  непреходящий смысл этих слов. Понятие «l’ordre» имеет много опорных значений: это и социальный порядок, и различные уровни упорядоченности и приведения в порядок общественных дел. И тогда это выражение – не расплывчатое, а глубокое понятие, где основное – именно «социальный порядок». Это священное право людей наводить порядок не диктаторскими методами, а просто противостоять анархии, безответственности и т. п. И только в таком значении «социальный порядок» может стать основанием «всех других прав». Как замечает Н.В. Мотрошилова, Руссо стремится отличить «социальный контракт» как нечто фундаментальное от многих актов, в которых не соблюдалось бы положение о договоре равных с равными.

Такого «совершенного» социального контракта - пакта в истории не было и не будет; снова поэтому формулируется нечто совершенное и  нормативное, создаются условия, равные для всех. Речь идет о нескольких существенных для индивидов и их объединениях надежного обеспечения безопасности для жизни, прочности повседневного бытия. Здесь естественное равенство заменяется «моральным и легитимным», основанным на законе. Руссо говорит и о смене одних форм угнетения на протяжении истории другими. Но без многих соглашений не может сложиться обширный, фундаментальный «социальный пакт»; с другой стороны, такой пакт никто в истории никогда не заключал. Но это не предполагал и сам Руссо, что тем не менее не сбивало его с мысли об историческом его значении, так как в целом люди ведут себя так, как если бы они подписывали такой пакт. Стремление договориться действовало всегда, и всегда люди совершали согласительно-договорные действия. Н.В. Мотрошилова подчеркивает, что парадоксы концепции Руссо на самом деле – парадоксы самой истории. Гениальность Руссо в том, что он через основной парадокс теории вынес  «на свет» один из парадоксов истории, о чем шла речь. Принимаются в этом контексте конституции государств, международные соглашения; действуют определенные  организации (ООН, ЮНЕСКО). Правда, надо заметить, что на деле сколько-нибудь точного выражения общенародной воли не было. Но Руссо, когда хочет доказать силу возрастающих социально-контрактных структур, берет общественный договор в единстве с конвенциями и другими аспектами, где высвечиваются социально-договорные стороны. Наиболее успешные долговременные акты, по Руссо, удерживают народ в духе институций и заменяют силой привычки силу власти. Медленно, но накапливаются согласительные тенденции. Руссо делает акцент также на морально-ценностной стороне соглашений: голос долга заменяет естественный инстинкт. Преимущество гражданского состояния для Руссо бесспорно.

Ответ Руссо на вопрос: как можно добиться всенародной поддержки, таков: это очень трудно, но возможно и даже необходимо, делая это постоянно и настойчиво, преодолевая все затруднения. Подобная поддержка нужна не только народу, но и власти, делая её более прочной и легитимной. К сегодняшнему времени, замечает Н.В. Мотрошилова, выработаны незнакомые прошлому методы и институты, способные проводить «общественные мнения» в невиданных ранее масштабах.

Идет разговор и об общей воле, изобретенной именно Руссо: она стремится к пользе широких масс народа, но иногда может заблуждаться. Для устранения этого Руссо и вводит фигуру Законодателя. Кроме того, могут существовать «частичные ассоциации», препятствующие достижению всеобщего согласия, и речь  даже может идти о диктатуре одной партии. Но это все преодолимо. Докладчик указывает и на будущее: история сейчас как бы поместила всех нас на один корабль, который может спастись от бурь только при совместной солидарности. В обеспечении этого состоит главный пафос теории Руссо.

Выступление М.М. Федоровой «Суверенитет народа: парадоксальная судьба революционного принципа в постреволюционную эпоху» было посвящено не только содержанию суверенитета, но и отношению к нему представителей различных либеральных партий. Автор отмечает, что Руссо заметил то, что не заметили ни Гоббс, ни другие мыслители XVIII в.: общая воля противостоит воле всех, подобно тому, как свобода противостоит деспотизму. Вместе с тем М.М. Федорова выделяет такие существенные черты суверенитета: после заключения договора получается целое, а его члены становятся гражданами. Современники увидели в этом оправдание идеи революции, хотя именно так был поставлен вопрос о смысле и характере демократического процесса. Центральным в полемике стал вопрос о суверенитете народа. Критика консерваторов состояла в развенчании понятий общей воли и суверенитета с позиций божественного права. Но, по мнению выступавшей, Ж. де Местр пришел к выводу о том, что суверенитет народа приводит к полному отчуждению народа от власти. А Луи де Бональд увидел в принципе суверенитета источник деспотических тенденций и противопоставил ему монархию, основанную на божественном праве и уничтожающую разделение административных функций в обществе. Он попытался спасти общую волю, сведя ее к принципу единства и всеобщего блага.

Либералы консервативного толка не признавали и божественного права; Шатобриан не верил в суверенитет народа. А Ф.Гизо в своем незавершенном Трактате отказывается от всех руссоистских предложений, в том числе от суверенитета; он заменяет его суверенитетом Разума. Все решения должны соотноситься с Разумом, Справедливостью, Истиной. Следует отбросить иллюзии, будто какая-либо власть способна отвечать интересам всего общества, пишет Гизо. Человек рожден для того, чтобы подчиняться истинному закону. Человек подчиняется власти, но её легитимность носит только возможный характер. Другой путь либеральной критики связан с идеей ограничения политического всевластия общей волей; он представлен фигурами Б.Констана и Ж. де Сталь. В суверенитете народа они видят слишком большую угрозу индивиду. Выход – в ограничении политической власти «справедливостью и правами индивида». Для других либералов проблема – то общественное состояние, в котором они живут. Оно не данность, а загадка. Общество изменчиво, и к нему не применимы схемы, разработанные на все времена. Сочинения Руссо были вдохновлены античными идеалами, но общество XVIII–XIX вв. значительно эволюционировало, что исключает народ в его руссоистском понимании. Оно деперсонифицировано, и Гизо использует здесь понятие «массы», способной к импульсивным поступкам; это новая форма связи и идентичности.

Далее, общество еще стало и слишком сложным; об этом пишет А.де Токвиль. Становится возможным прорыв для соединения либеральной идеи прав и свобод личности с демократической идеей, причем общественного состояния. В этом новом обществе политика существует через общество. Индивиды вступают в отношения не благодаря законам, а, напротив, законы выражают предсуществующие общественные отношения. Таким образом, либералы приходят к выводу о том, что власть больше не является регулирующей и организующей инстанцией. В ней переплетены страсти, интересы, и политическая власть эффективна только тогда, когда взаимодействует со всеми этими элементами.

В итоге либералы окончательно разрывают с руссоистскими парадигмами; у либералов основа – политическая, делает выводы М.М. Федорова; власть перестает быть непосредственным осуществлением суверенитета народа. Если человек разделен между свободой и зависимостью, между своим «Я» и другими «Я», то он должен сам определять собственные цели, идею блага, сам распоряжаться своей жизнью. Индивидуализм разрушает схему заданного однородного сообщества, преследующего единую цель. Надо еще учесть, что французские либералы сделали шаг вперед в плане осмысления демократической идеи.

Мнения французских социалистов вообще-то разделились. Консидеран отрицает представительство народной воли в парламенте. Луи Блан называет его возрождением жирондистского духа. Без предварительного образования и воспитания самого народа прямая демократия может привести только к подавлению меньшинства большинством, считает А.Блан.

Итак, общее значение дискуссий состояло, по мнению М.М. Федоровой, в развитии концепции демократии:

1) как всемогущества народа, позволяющее ему все, в том числе и тиранию;

2) такой ситуации, когда права народа ограничены правами индивида; это царство не суверенитета, но права.

На заседании были представлены не только собственно философские разработки идей Руссо, но и филолого-философские интерпретации его романов, что значительно расширило и углубило наше восприятие Руссо. Так, Н.Т. Пахсарьян в выступлении «Идиллия и утопия в романе Руссо “Юлия, или Новая Элоиза”» попыталась раскрыть связь идиллии, утопии и пасторали в романах великого женевца и их влияние на построение сюжета и характера героев.

Это отмечают и современные зарубежные  исследователи Руссо, в частности, А.Хатценбергер. Сам Руссо нечасто использует слово «утопия» – главным образом, в проекте Конституции для Корсики. Есть, конечно, близость понятий “пастораль” и “утопия”, и для характеристики работ Руссо вполне можно употреблять понятие «пастораль». Оно означает изображение жизни пастухов, воплощающих гармоническое взаимодействие человека и природы в небольшом, отгороженном от остального мира пространстве.

Руссо любил пасторальный роман д’Юрфе «Астрею», и во многом с неё писал свою «Юлию»; « Астрея» повлияла и на концепцию любви в этом романе. Но есть и существенные различия: у Руссо нет ни пастушек, ни хижин, ни стад, ни нимф; он хочет показать зажиточным людям, что и в сельской жизни, и в земледелии есть свои радости. Желая дать «естественную» историю Юлии и Сен-Пре, Руссо не рисует её в особом «пасторальном месте», в Аркадии ренессансной пасторали. У него это маленький городок у подножия Альп, хотя он близок пасторальному изображению. Ведь пасторальная жизнь, по его мнению, это первая жизнь человека, самая мирная, самая естественная. У д’Юрфе герои – благородные господа, избравшие пасторальный образ жизни не из-за необходимости прокормить себя. В то же время в «Астрее» везде присутствует любовь и любовные переживания, что роднит его с романом Руссо. Правда, есть одно существенное различие: роман Руссо погружен не в мифопоэтическое прошлое, а в социокультурное настоящее. Как человек XVIII столетия, Руссо размышляет не столько о добродетельной любви, сколько о принципах счастливой жизни, ибо счастье – это цель человеческого существования. Это счастье он видит в браке (хотя сам прожил без брака с Терезой много лет).

Н.Т. Пахсарьян замечает и парадоксы Руссо: с одной стороны, равенство для него – равенство принцев, крестьян и даже философов; они думают и чувствуют одинаково. С другой же стороны, он признает элиту, т.е. речь идет лишь о некотором равенстве. То же противоречие характеризует и свободу. Во-первых, это иллюзорные верования людей, которые использует законодатель, во-вторых, это совпадение воли человека с универсальной волей. Поэтому Вольмар, муж Юлии, всеми воспринимается как отец семейства. Счастья добивается мудрец Вольмар. Подобно тому, как гражданин в «Общественном договоре» подчиняется общей воле, работники Кларана подчиняются Вольмару. Но утопический мир Руссо не укладывается в однозначное противостояние патриархального – прогрессивного; писатель проблематизирует утопическую модальность, придавая ей романное измерение.

С неожиданной стороной творчества Руссо мы сталкиваемся в выступлении А.В. Голубкова: он показывает нам, что Руссо разрабатывал принципы риторики. Для нас это неожиданно, поскольку мы привыкли смотреть на Руссо как на неразговорчивого, молчаливого, не желающего включаться в беседу человека и т. д. На примере «Исповеди» А.В. Голубков показывает, что это совсем не так, хотя риторические приемы скрыты в толще текста, что о Руссо как об ораторе писали многие исследователи, в частности, автор учебника «Французская риторика» Ж.Кривье.

Красноречие Руссо работает прежде всего в плане признания его другими. Поэтому Руссо имеет дело как бы с двойной публикой. Первая – это внешний читатель, к которому он как бы прямо обращается. Вторая – не реальный читатель, а как бы продукт воображения автора, т. е. читатель в тексте, адресат многочисленных обращений к нему автора, желающего получить от него одобрение. Это и есть фактический герой текста, именно его аффекты задают тон повествованию Руссо. Само название текста, по мысли А.В. Голубкова, отсылает к «Исповеди» Августина. Обращение к Богу на самом деле является обращением к себе подобным, от которых Руссо хочет получить одобрение. Этот образ читателя был встроен в сознание Руссо. Далее выступающий проводит параллель между «Исповедью» и плутовским романом XVIII в. В последнем оправдывается всякое плутовство, хитрости, даже ложь. В связи с этим А.Голубков оценивает «Исповедь» как ироническую хронику плутовского романа, причем используемую сознательно. В то же время есть и отличие: Руссо выстраивает генезис своей личности, чего нет в плутовском романе. Руссо пишет не столько исповедь, сколько проповедь, считает А.В. Голубков, и обращение к воображаемому читателю насквозь риторично. Важнейшая черта, которая играет основную роль в воспитании – это сострадание, по Руссо.

В выступлении Т.Б. Длугач «Руссо и Общественный Договор» внимание было сосредоточено на том, что гражданское общество находится между индивидами и государством. Руссо был предусмотрителен, предположив два договора, а не один. Т.Б. Длугач считает, что договоров должно быть столько, сколько раз угрожают его уничтожить. Выступавшая обратила внимание на предложенной Ю. Хабермасом модели взаимодействия легитимных партий, находящихся у власти и спускающих свои требования вниз, к народу, и неинституализированных органов народных, голоса общественности («Öffentlichkeit»), которые направляют свой голос наверх, легитимным организациям. Без встречи этих двух потоков нет демократии, как полагает Ю.Хабермас.

Т.Б. Длугач также остановилась на характеристиках суверенитета – общей воле, неотчуждаемости и неделимости суверенитета. Организаций снизу становится все больше и больше, они сильнее  влияют на легитимные организации. Внимание было уделено и гражданственной позиции членов общественного договора и их экономическому и политическому равенству.

В.П. Визгин попытался дать новую характеристику Руссо, связав его философские и филологические успехи. Он показал, что у Руссо читатель может найти художественность и экзистенциальный тонус, «без которых философия сегодня задыхается». Он сравнивает Руссо с Ницше и с Г.Марселем, которые создавали философию не только абстракциями, но и чувствами. Автор «Исповеди» жил природой и чувствами и был экзистенциальным писателем и мыслителем. Как полагает В.П. Визгин, современной философской культуре не хватает экзистенциальности тонуса и художественности манеры мысли, без которых невозможна и философия. Наука развивает аналитические и логические способности, литература же и искусство – вкус и тонкость мысли. Равняясь на Монтеня, Руссо развивает антропологическую, или гуманитарную традицию. Не был забыт в выступлении и Мен де Биран, в которого Руссо вселил смелость обращения к личному опыту как к первоисточнику философских открытий.

Новые французские философы дали философии только поверхностное «олитературивание»; глубокую же художественность дали Монтень, Руссо. Вот почему нужно вновь обращаться к опыту Руссо, литературность которого была не только красноречием, но экзистенциально тонированной мыслью.

О Руссо можно говорить бесконечно; можно находить у него все новые стороны. «Он не стареет», как сказал о нем Л.Н. Толстой. Но не только «не стареет». Наша эпоха высвечивает в его творчестве новые, не бросавшиеся раньше в глаза характеристики. Вот почему так важно было прошедшее в Институте философии РАН заседание: оно позволило открыть у Руссо черты, важные для сегодняшнего дня.

Но все еще впереди! Мы еще откроем у великого женевца много оригинального и необычного! Того, что необходимо нам именно сегодня и за что мы ему благодарны.