Появление новой книги В.К. Кантора обнаруживает значимую тенденцию в области философских и культурологических исследований. Попытка осмысления роли интеллектуальной и духовно-художественной традиций в сложении типологических черт той или иной национальной культуры приводит к созданию работ, посвященных проблеме целостности русской культуры с точки зрения ее ценностно-смысловых констант. Эту проблему В.К. Кантор раскрывает как проблему становления философского пространства в России. Новая заявка автора, собирающего многообразие жанров философского дискурса в России в единое духовно-интеллектуальное пространство. Между тем сама проблематика не является чем-то принципиально новым для философского самопознания русской культуры. Ее блестящая разработка проведена выдающимися представителями русской религиозной философии второй половины XIX – первой половины XX вв. Возвращение к этой теме на современном этапе развития культурфилософского знания представляется необходимым и весьма своевременным.

Книга продолжает начатую В.К. Кантором многолетнюю работу по реконструкции русской философской мысли. Она отражена в ряде фундаментальных исследований, которые и в жанровой логике, и с точки зрения постановки проблем и развертывания тем можно назвать философским «пятикнижием», начиная с известного «Русского европейца как явления культуры»[1]. В.К. Кантор ставит перед собой предельно сложную исследовательскую задачу – наладить механизм философской рефлексии национального культурного предания, артикулировав узловые темы и проблемы  русской традиции философствования. В рецензируемой книге предметом рассмотрения оказывается русская философия периода 1860–1930-е годов, представленная наиболее значимыми именами русской интеллектуальной культуры. Их список избирателен, но репрезентативен для общей задачи проблематизации истории русской философии. Это мыслители разных идеологических лагерей – А.И. Герцен и К.Н. Леонтьев, представители русского религиозно-философского ренессанса, художники слова Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, В. Хлебников, Е.И. Замятин, русские интеллектуалы-эмигранты Ф.А. Степун, П.Б. Струве, С.Л. Франк, Г.П. Федотов, А. Койре, историк русской философии Г. Шпет, знатоки античной культуры Вяч. Иванов и С. Аверинцев…

Книгу отличает очень мощный «бэкграунд» знания истории русской философии, которая говорит с читателем множеством голосов и настраивает его на диалог. Авторский способ изложения не довлеет над читателем – он может войти в горизонт размышлений исследователя или самостоятельно оценить то или иное мнение, высказанное русскими мыслителями. Другими словами, высокая исследовательская мотивация научно-просветительского типа не предопределяет направление и результат рефлексии читателя. Автор увлечен своими героями, но старается выдерживать объективный тон. В то же время не уходит он и от полемически заостренных оценок.

В.К. Кантор предлагает оригинальную интерпретацию проблемы становления философского пространства в России  через процедуру развенчания «кумиров» и избавления от «соблазнов», расшифровывая смысл используемых религиозно-философских понятий. Учитывая ситуацию до сих пор не установленного консенсуса в признании русской философии как самостоятельной высокой интеллектуальной практики, автор рассматривает проблему единства философского пространства в общем контексте русской культурной истории, выбирая «оселок», на котором, собственно, и проверяет его существование. Им становится умное (=разумное) постижение реальности. При этом В.К. Кантор выявляет гносеологические различия между понятиями  «мудрость» и «разум», настаивая на рациональном типе философской рефлексии, который только и дает право анализировать мистическую линию, релевантную религиозным константам русской культуры (см. с. 27). Это дает возможность автору раскрывать парадоксы русской ментальности и культурного самосознания, выявляя противоречия общественной жизни в России, равно как и самого субъекта интеллектуально-художественного творчества на разных этапах российской истории.

В книге избран, на наш взгляд, продуктивный методологический ход. Исследователь аранжирует историю русской философии через духовно-интеллектуальный конфликт – борьбу двух мировоззрений, или ментальных установок по отношению к культурно-историческому феномену России – понимание и отказ от понимания. Именно за отказом от понимания сущности России, выраженным смешанным чувством восторга и отчаяния в крылатой формуле Федора Тютчева, что Россия постигается только верой, стоит традиция мифологизации истории, ее магическая интерпретация.

Позиция  автора раскрывается в императиве – понимание есть национальная добродетель. Этот тезис нами вполне разделяется. Действительно, после всех опытов стягивания русской истории в непротиворечивый нарратив, подверстываемый под различные идеологии – от уваровской до ленинско-сталинской и, как правило, выстраиваемый в апокалиптической перспективе, доблестью и добродетелью обладает именно тот, кто принуждает себя понять Россию на основе четких разумно-прагматических и рациональных действий. На самом деле требование не ново. Этот призыв о  построении «срединной культуры» был выдвинут Н. Бердяевым, Ф. Степуном, П. Струве, Г. Федотовым – мыслителями христианско-либерального типа. Но он потонул в русской катастрофе и затем заново возник в философской «повестке дня» для русских изгнанников-интеллектуалов уже в период эмиграции. Сегодня, как считает В.К. Кантор, эта задача является нерешенной, а, следовательно, не просто доставшейся в наследство, но требующей новой актуализации ранее сформулированных проблем. «И от наших усилий зависит сегодня не просто беседовать (или «вести дискурсы» по поводу), но – понимать. Утверждая понимание России умом как национальную добродетель. Чтобы эта добродетель стала фактом культуры, способным к дальнейшей ретрансляции» (с. 28). Как настаивает В.К. Кантор, именно из этого опыта понимания русской истории и культуры усилием разума, который рационализирует и демифологизирует как события, так и смыслы, рождается философская мысль в России со всей специфичностью ее тем, нравственно-религиозной и историософской центрированностью.

Как можно заметить, возникает очевидная культурологическая параллель появления философской мысли в России с рождением философии в Греции, усомнившейся в лице своих парадоксально мыслящих пассионариев в истинности преданий о богах. Для русского мира сомнение также началось с постановки вопроса о месте культурной традиции в мировой истории, точнее - результатах вхождения Руси, а затем России в универсальное пространство христианской цивилизации. Следует согласиться с автором, подчеркивающим противоречия, существующие в понимании природы русской жизни как целостного социального и экзистенциального опыта бытия человека и общества. «Знание о стране в данном случае давалось непосредственным, бытовым, можно сказать, физиологическим соприкосновением с ней, сопереживанием, чувственной привязанностью с ее почвенными токами. Так утверждается в России специфический феномен знания помимо и вне понимания, враждебного воспитанию и образованию свободно и  самостоятельно мыслящего человека» (с. 21). Ставя таким образом проблему, В.К. Кантор указывает на методологические трудности в ее разработке и позиционирует свое исследование как кропотливую работу по демонтажу иррационально-почвенного комплекса русского самомышления.

Нет возражений и по поводу другого, не менее важного тезиса автора книги. Его можно интерпретировать следующим образом: проблемой нашего непонимания или недопонимания сложности российской истории и культуры по-прежнему выступает наше незнание, подчас прикрытое модными идеологиями. Различные идеологии – от большевистской до постмодернистской  – выталкивают саму потребность в интеллектуальных процедурах культуры с характерными для них типами рефлексий – философской и нравственной.  Это становится особенно заметно в истории ХХ в. Вспомним формулу Пушкина - «мы ленивы и не любопытны». В условиях постмодернистской игры дискурсами она опрокидывается  в постулируемый отказ от постижения смысла текстов – даже тех, которые конституируют русский культурный мир. Как пишет Кантор, все «суждения выносят до чтения», отчего классика превращается в склад ненужных и устаревших вещей: «Не случайно постмодернисты так решительно отвергают и не читают русскую классику.  Потому что русская классика от Пушкина до Бунина была одержима стремлением понять свою страну, свою действительность. А тем самым как бы переналадить механизм культуры, демифологизировать ее, десакрализировав все ее понятия и учреждения. Стремились понять и критически изобразить всех: от помещиков до чиновников (Гоголь), государства и церкви (Лев Толстой), купечества (Островский), интеллигенции и крестьянства (Чехов и Бунин), армии (Куприн и Замятин) и т.п.» (с.27).

Вообще в преемственности этой линии социально-философских опытов русской литературы, в этом критическом мышлении, на наш взгляд, следует видеть прививку от агрессивного релятивизма постмодерна с его практикой отказа от иерархии ценностей. Философствование в России вообще невозможно вне этики. Если этот болевой нерв будет удален, то единство философского пространства после исторических сломов ХХ в. восстановиться не сможет. Формулируя этическую проблему русской философии в духе традиций русской литературы, В.К. Кантор груз нравственной темы в прямом смысле переносит на плечи русских женщин, которые стали не только хранительницами философского наследия мужей, но и носителями русского типа духовности.  

Выявляя драматическое переплетение и взаимодействие почвенного инстинкта и универсально-христианского в русской культуре, автор показывает путь избавления от тяжелого соблазна, который не один раз одолевал русское сознание – соблазна национализма как одной из личин «соблазна идолократии». «ХХ век, - пишет В.К. Кантор, -  продемонстрировал победу иррациональной народной стихии, где не было место разуму. Кумиры структурировали массовое сознание. Кумирные соблазны стали серьезно обсуждаемой темой. Семен Франк после Октябрьской революции создал одну из самых лучших своих книг «Крушении кумиров» (1924), в которой рассказал, как поклонение кумирам привело к разрушению России. На месте Российской империи выросла азиатская ленинско-сталинская деспотия, где принцип поклонения кумирам стал определяющим в духовной жизни общества, в том числе и кумиру национализма» (с. 167).

Высоко оценивая работу С.Л. Франка, современный российский исследователь, вступая «во владение» русского философского наследства, по сути, солидаризируется с рассуждениями русских мыслителей о сходстве причин варваризации европейской и русской культуры. Вообще, появление такой темы в современной философии может происходить только от метафизической озабоченности мыслителей, которые объединены общим чувством ускользающих основ бытия человека европейской культуры. Во «Введении в метафизику» М. Хайдеггер задаст парадоксальный вопрос, соединяя в нем онтологию и философию истории: «Есть ли бытие только словесный звук или судьба Европы?»[2] Историческую драму Европы, выпадающей из бытия, философ очертит границами цивилизаций, видя ее в тисках Америки и России – двух культурных монстров, растворивших метафизику в «безысходном неистовстве разнузданной техники и построенного на песке благополучия среднего человека»[3].

Но правда ли, что Россия является чуждой Европе, даже враждебной ей? То, что русская философия метафизична, кажется, ни у кого сомнений не вызывает. В своей книге В.К. Кантор последовательно решает этот вопрос, отстаивая европейскую основу России – ее цивилизационную идентичность через европейский код русской культуры – христианский универсализм.  Автор пытается удержать метафизические смыслы русской культуры, спасая их от мифологии, в его терминологии - «языческого бунта», от дехристианизации, альтернативой которой становится племенной национализм или дегуманизация самой христианской культуры Европы и России. Не старомоден ли такой умственный настрой исследователя в эпоху «распада связи времен» - всеобщей «деконструкции» национальных культур, духовных традиций, элементарного нравственного порядка и ценности личности, и как можно быть в «расшатавшемся веке»? Если переадресовать автору книги цитату из B.C. Соловьева, то смысл работы философа будет заключаться в том, чтобы «зло не разбушевалось окончательно»[4]. Является ли философское, равно как и художественное творчество миссией? Русская культура ответила утвердительно. И героев своей книги Кантор рассматривает именно в таком ключе. Скрытый пафос книги прочитывается в признании за словом просвещения, художественного пророчества, критической рефлексии и духовного сопротивления – слова правды, трезвого и спокойного. 

Интеллектуальная программа книги - философская критика исторического опыта Российской цивилизации. В этом контексте задачу комментирования, выполняемую Кантором-философом и историком культуры, можно определить как рефлексию над культурным преданием. Без этого акта самопознания культура не способна извлекать духовные смыслы из своей традиции и тем более не способна сделать их фундаментом своего дальнейшего развития. Утрата механизма смыслопроизводства влечет за собой «распыление» культуры во времени и пространстве, приводит к нарастанию в ней энтропийных процессов. И здесь проблема преемственности культурной традиции оказывается вопросом о единстве самой культуры. В.К. Кантор понимает свою задачу именно как культурную работу в выстраивании преемственности традиции через философское постижение истории. В этом заключается его философия культуры, ее идея. Книга направлена на сохранение единства смыслового поля отечественной культуры, ее «семиосферы», удерживающей исторический массив российской цивилизации в большом времени мировой культуры.

Философская интенция В.К. Кантора – в признании культуротворческого значения книжного слова, его роли в образовании смыслов культуры и создания на ее основе нации. Книга лежит в основе высокой русской культуры, подчеркивая общность христианских европейских корней и отчасти восполняя отсутствие гражданских и социально-экономических институтов, присущих европейской цивилизации. Еще одним мощным проводником христианского универсализма в России на уровне общественного устройства, по мысли автора, является Империя[5]. Империя борется против хаоса и устанавливает порядок, при котором становится возможным появление великой русской классики. Именно она творит «свою страну для мира» и сохраняет национальную культуру как событие мирового значения[6].  Новая книга В.К. Кантора, в составе этого своеобразного философского «пятикнижия»,  говорит о проблеме освоения интеллектуального потенциала русской классики в процессе переосмысления культурного предания средствами философской рефлексии.

На самом деле контекст гораздо шире, поскольку речь идет о судьбе христианской традиции русской и европейской культуры, в которой возникает и рациональная западная философия, и русская религиозно-философская мысль. В книге о Ф.М. Достоевском, непосредственно предшествующей «Крушению кумиров», Кантор подчеркивает, что великому русскому писателю принадлежит заслуга оживления «духовных смыслов европейской культуры»[7]. Возвращение к вечным проблемам, как пишет исследователь, неизбежно. С этим утверждением вполне соглашаешься. Автор последовательно доказывает идею актуальной классики – философской и литературной, проецируя ее смыслы на современность. Это может говорить только об одном: в «книге бытия» современной культуры, также как в Книге книг, реальная история разворачивается в мире после грехопадения, а значит, борьба за человека, его ум, волю, душу, которую вели на своем историческом месте русские философы и писатели – герои книги - будет продолжена. Однако можем ли мы надеяться на восстановление традиции христианской культуры в условиях распада своего исторического самосознания и «переписывания» культурных кодов? Вопрос в книге остается открытым.

Обратим внимание еще на один факт, подчеркивающий ценность рецензируемой книги. Многолетняя исследовательская работа, проводимая В.К. Кантором, имеет практический образовательный смысл и корреспондирует с его преподавательской деятельностью. Данная книга – не учебник, но она обладает высокой эвристичностью, служа своего рода путеводителем по истории русской мысли, но не в простой логике исторического развития, а в логике проблематизации архетипичных тем русской философии и самого метода русского философствования. В этом смысле В.К. Кантор продолжает линию особого философского дискурса в России, производя «тематизацию» истории русской мысли в жанре культурфилософских очерков и эссе. Настоящий момент жанрового своеобразия книги подчеркнут характером заключения, которое представляет собой беседу Владимира Кантора с Андреем Колесниковым и Виталием Куренным о судьбах философии в СССР в 1960-80-е гг. Для Кантора – философа и писателя, понимающего, что «мир изначально лежит во зле», важнейшим условием существования философской традиции остается «самостоянье» человеческой мысли, потому что «главное одно: можешь ли ты делать свое внутреннее дело: свободно думать и свободно писать, что хочешь» (с. 585).

Новая книга В.К. Кантора, на наш взгляд, будет интересна и для исследователей, и для преподавателей. Автор предлагает историко-философскую разработку сложной проблемы взаимодействия рациональных и иррациональных интенций русского самопонимания на пересечении сложившихся и претерпевающих трансформацию религиозных, литературно-художественных и культурно-политических традиций в истории России.  Разрабатываемый автором подход осуществляется в предметном поле истории философии и философии культуры. Для отечественной философско-культурологической традиции, пока еще не преодолевшей собственные исторические разрывы, он остается перспективным. Книга вносит свой вклад в создание корпуса современной философской литературы, развивая актуальные для русской мысли темы, связанные с задачами исторического самопознания нации и освоения интеллектуального наследия русской культуры.

О.А. Жукова