М.А. БАБКИН. Священство и царство (Россия, начало XX в. – 1918 г.) Исследования и материалы. М.: изд-во Индрик, 2011, 920 с.

Проблема сакрализации власти и ее носителей, особенно для понимания социополитической эволюции в традиционных обществах, является одной из ключевых. Под сакральной властью подразумевается такая власть, которая легитимизируется посредством апелляции к сверхъестественным силам и инстанциям. Онтологическая структура такой власти – это подчинение человека сверхъестественной силе, авторитет которой переносится либо на особых людей, либо на целые общественные институты. Они являются представителями этой силы в социуме и в этом своем качестве как носители сакрального авторитета обладают высшей властью.

На основе анализа многочисленных исторических источников, в том числе и архивных материалов, автор приходит к выводу, что в России с начала XX в. духовенство в целом постепенно становилось в оппозицию к царской власти, стремясь освободиться от государственного надзора и опеки, получить возможность самоуправления и самоустроения. Это освобождение отождествлялось с падением царской власти, основным мотивом действий священнослужителей было стремление разрешить многовековую проблему «священства-царства» в свою пользу (см. с. 595). М.А. Бабкин конкретизирует свою мысль следующими словами: «Меры, предпринимавшиеся представителями епископата в предреволюционные годы, были направлены на десакрализацию власти российского Самодержца .... После нескольких безуспешных попыток добиться разрешения на созыв Поместного Собора представители архиерейского корпуса стали связывать надежды на «освобождение» Церкви от императорского контроля с возможностью смены формы государственной власти в России в пользу любой формы правления» (с. 594).

Сакральный статус русских царей М.А. Бабкин выводит из сакрального статуса византийских василевсов, где их власть являлась не столько государственным (политическим), сколько церковным институтом: василевсы выполняли функцию по «обеспечению» религиозного спасения душ своих подданных (см. с. 65), обладали высшим сакральным авторитетом. С точки зрения «лишения» сакрального авторитета империи и императора автор рассматривает и идею российского духовенства о восстановлении патриаршества, которая в условиях начала XX в. провоцировала разрыв единства церкви и империи, т. е. империи угрожала перспектива стать «просто» государством, лишенным какого-либо сакрального смысла (см. с. 72).

На основе изучения многочисленных исторических источников автор реконструирует бытие церковно-иерархической власти в 1906–1916 гг., где главным вопросом был вопрос восстановления патриаршества. В схеме церковно-государственных отношений, которую отстаивала иерархия, патриарх мыслился как неподконтрольное императору лицо, т.е. патриаршество могло стать своеобразным государством в государстве. Политическая подоплека этого института была такова, что в лице патриарха император мог получить центр оппозиционно настроенных сил клерикализма (см. с. 73). Характерно, что во всех схемах церковно-государственных отношений, предложенных российскими архиереями, практически не находилось места “помазаннику Божиему” – императору. И это несмотря на то, что в Восточно-Православной церкви цари имели несомненные церковные полномочия – к такому выводу приходит автор.

В годы между двумя российскими революциями на особых церковных комиссиях – Предсоборном присутствии и Предсоборном совещании звучала жесткая критика сложившихся в России в синодальный период церковно-государственных отношений. Но вопрос о созыве церковного Собора и учреждении патриаршества в условиях начавшейся Первой мировой войны был отложен на неопределенный срок. Эта ситуация означала, что церковь, несмотря на неоднократные попытки, не смогла самостоятельно добиться от царского правительства необходимых для себя реформ. И ожидаемое падение монархии в глазах духовенства стало отождествляться с возможностью освобождения РПЦ от государственной зависимости (см. с. 107). Таким образом, в период, предшествовавший 1917 г., в России резко обозначился до конца не разрешенный вопрос многовекового спора духовной (церковно-иерархической) и светской (императорской) властей − кто харизматически выше и, следовательно, главнее: «священство» или «царство», духовная или светская власть? Возможность же окончательного решения этой проблемы в свою пользу видные представители духовенства начали связывать с возможностью исчезновения царской власти как таковой и с заменой ее народовластием (см. с. 119).

            Большое внимание М.А. Бабкин уделяет богословскому обоснованию десакрализации власти царя и созданию в определенной степени «богословского обоснования» революции. К таким вопросам относилась дискуссия о таинстве миропомазании императора. От решения этого вопроса зависел и сам сакральный статус царя, поскольку если над ним осуществляется дополнительное, не повторяемое более ни над кем таинство, то он – помазанник Божий, если же «вторичное» (при обряде коронования) миропомазание не есть таинство, а лишь некий благочестивый обычай, то царь не является по существу сакральной фигурой. В книге показано, что в вопросе миропомазания императоров представители иерархии РПЦ буквально диаметрально расходились во мнениях. Возникновение подобных расхождений, по мнению М.А. Бабкина, было обусловлено по сути «вакуумом» в таких вопросах, как церковное учение о царской власти и права императора в церкви. «Вероисповедные разногласия», по мнению автора, послужили одной из важнейших причин Февральской революции 1917 г. Эта же причина лежала в основе колебания позиции Св. Синода в годы Первой русской революции, когда его члены не считали своим «прямым долгом» проповедовать пастве необходимость сохранения незыблемости православной империи как единого церковно-государственного «тела». Члены Св. Синода, по сути, видели в империи лишь преходящую форму исторически сложившейся на определенном этапе развития русской государственности (см. с. 155).

            На основании изученного корпуса источников М.А. Бабкин приходит к выводу, что накануне 1917 г. в России сложилась такая ситуация, что сама официальная церковь стремилась «отдалиться» от православной империи. При этом церковь желала сохранить свои финансово-политические привилегии: первенствующее и господствующее положение по сравнению с другими конфессиями, а также во многом – государственное обеспечение. Она рассчитывала на сохранение денежного содержания духовных учебных заведений, церковно-приходских школ, лавр, монастырей, жалований и пенсий клиру и т.п. В исторической перспективе духовенство видело такой порядок, когда соборная, епископская, а может быть и патриаршая церковь обрела бы независимость от государства, но при этом пользовалась бы экономической, политической и другой поддержкой с его стороны, а также занимала бы в стране среди всех конфессий первенствующее, центральное положение. Такое состояние церковно-государственных отношений было для духовенства гораздо предпочтительнее, чем при царизме, когда церковь фактически находилась под контролем самодержца (см. с. 189).

            Центральное место в книге отводится анализу позиции духовенства в дни Февральской революции 1917 г., ознаменовавшей конец православной империи. Анализ позиции духовенства раскрывается на основании определений Св. Синода, высказываний представителей епископата РПЦ, резолюций и других материалов различных всероссийских, епархиальных, викариальных, городских, уездных и благочиннических съездов и собраний духовенства, постановлений Поместного собора РПЦ 1917–1918 гг. М.А. Бабкин считает, что Синод сыграл одну из ведущих ролей в свержении монархии. Синод не использовал целый ряд мер (обращения к пастве, к армии и флоту, к гарнизону Петрограда с верноподданническими призывами и т.д.), с помощью которых можно было поддержать рушащуюся монархию. Автор полагает, что если бы Синод в судьбоносные для России февральско-мартовские дни 1917 г. «предпринял в отношении монархии охранительные меры, то политические события в столице и на местах пошли бы по другому сценарию» (с. 600). Интересен тот факт, что католическая церковь тогда же выпустила краткое, но определенное обращение к своей пастве, заканчивавшееся угрозой отлучить от святых церковных таинств каждого, кто примкнет к революционному движению (см. с. 201).

Лейтмотивом подобных действий высших иерархов РПЦ было их желание пересмотреть известную проблему «священство-царство» и фактически признать примат церковной власти над светской, т.е. решить вопрос о «сакральной конкуренции». Автор книги показал почти полное единодушие священноначалия по данным вопросам. Уже в первые мартовские дни 1917 г. участие священнослужителей в церемонии присяги Временному правительству служило одной из основ для создания представления в массовом сознании о легитимности новой власти. Российское духовенство спокойно и достаточно легко пошло не только на изменение государственной присяги и на служение совершенно другой – светской, лишенной сакральности власти, но и на нарушение предыдущей своей присяги на «верноподданство», по сути – на клятвопреступление (см. с. 237). Из богослужебных текстов убиралось не только любое упоминание императора, но часто и вообще какое бы то ни было упоминание слова «царь».

Одобряя свержение монархии и приводя народ к присяге революционной власти, духовенство придавало законный характер упразднению харизматической государственной власти с той целью, чтобы обеспечить существование в стране, по сути, любой формы власти, лишь бы та не обладала божественной харизмой (см. с. 256). Таким образом, Февральская революция уничтожила царскую власть как «сакрального конкурента» епископской власти, поэтому и была поддержана духовенством.

Андреева Л.А.