Статья посвящена попытке определить эпистемологические основания предвидения. Рассматриваются взаимоотношения понятий «предвидение», «предсказание», «прогноз», «гипотеза», гносеологический базис обозначаемых ими процессов.

Article is devoted to attempt to determine epistemological foundations of prevision. Authoress examine interrelations of concepts “prevision”, “prediction”, “prognosis”, “hypothesis” and gnoseological basis of processes that its denote.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: прошлое, настоящее, будущее, предвидение, предсказание, прогноз, гипотеза,  гносеологический базис.

KEY WORDS: past, present, future,  prevision, prediction, prognosis, hypothesis, gnoseological basis.

Ускорение темпов развития цивилизации, усложнение различных процессов, связанных с этим развитием, расширение научных знаний о живой и неживой природе, обнаружение неизвестных доселе угроз и потенциальных опасностей обостряют потребность в прогнозировании как естественных, так и социальных процессов. Кроме природы и общества в прогнозировании и планировании нуждается и третий, опосредующий их, мир ─ мир материальной культуры. Становится все более очевидным, что в прошлом человек уделял слишком мало значения и, следовательно, внимания предвидению последствий своих действий, последствий вмешательства в одни процессы и создания других. Более того, теперь уже недостаточно предвидеть развитие каждого мира в отдельности. Тесная связь человеческих решений, антропогенной среды и непосредственно природы порождает необходимость прогнозировать их взаимное влияние и провоцируемые таким образом изменения. Все это делает предвидение как никогда значимым и в то же время как никогда проблематичным, ведь от успеха или неуспеха предсказаний напрямую зависит существование человечества. Поэтому исследование предвидения является не просто актуальным, но также и необходимым.

Любое исследование должно начинаться, или даже предваряться, определением своего предмета, поэтому прежде всего необходимо прояснить содержание понятия предвидения и его соотношение с родственными понятиями, что мы и попытаемся сделать в первой части. Далее мы  постараемся рассмотреть предвидение как эпистемологическую проблему: выявить его предпосылки и определить то место, которое оно занимает в познании. Чтобы ответить на поставленные вопросы, мы обратимся к эпистемологии К. Поппера, а также к ряду работ других авторов.

                                         Будущее и предвидение

Если пытаться описать человеческий мир ─ то, как человек существует, и то, как он воспринимает себя самого и окружающую действительность ─ то одной из первых характеристик, к которой придется прибегнуть, будет временность. Так, М. Хайдеггер указывает на временность как на решающее свойство человеческой экзистенции, свойство, определяющее особенности человеческого существования и его положение в мире. Жизнь человека не просто пребывание и присутствие в некотором месте, жизнь ─ это всегда смена различных пребываний. Внутренний и внешний мир дан человеку не как неподвижное замкнутое целое, а как череда событий. При этом время для человека не просто длительность, недифференцируемый поток, сплошная последовательность изменений. Мы способны не только различать единицы времени, отсчитывая минуты и часы, мы рассматриваем время как единство трех частей, состояний или модусов ─ прошлого, настоящего и будущего.

Несмотря на теоретические трудности, связанные с понятием настоящего, которое можно было бы представить как мгновение, не подлежащее дальнейшему расчленению, т. е. как безвременность ─ если бы этот момент можно было, во-первых, зафиксировать, а во-вторых, выделить, так сказать, в чистом виде без примеси прошлого и будущего ─ для любого человека оно есть нечто самоочевидное и абсолютно понятное. Такими же ясными представляются понятия прошлого и будущего, которые, опять-таки взятые самостоятельно, становятся проблематичными, так как обозначают нечто в первом случае уже, а во втором еще не существующее. Однако феноменологически, в контексте жизненного опыта, они раскрываются через вполне конкретное содержание: прошлое как история или личная биография, а будущее как цели, намерения, планы, договоренности, обязательства, складывающиеся в более или менее детально прописанные картины грядущего. Казалось бы, эти картины наименее ценны по сравнению с настоящим и тем, что некогда было настоящим. Будущее ─ только мечты и грезы, поэтому здравомыслящий человек должен полагаться на прошлое и настоящее. Однако различные мыслители с различных позиций доказывают, что именно будущее, а не прошлое является конститутивным моментом человеческого существования.

У М. Хайдеггера будущее выносится на первый план, поскольку временность открывается человеку через осознание собственной конечности, смертности, которое предполагает обращение к будущему, поэтому «временность временит из собственного будущего» [Хайдеггер 2006, 329]. Но будущее - это не только неотвратимость смерти, но и царство возможностей. Если прошлое представляется как «фактичность», настоящее как «обреченность», то будущее можно качественно охарактеризовать как «проект». Хайдеггер отмечает, что о человеческом существовании можно говорить только до тех пор, пока оно не завершенно, пока есть то, что «не состоялось». Аналогично Х. Ортега-и-Гассет противопоставляет завершенность, осуществленность мира и проектность человека. Для него человек не совокупность уже состоявшегося, «человек ─ это прежде всего нечто, не имеющее телесной или духовной реальности; человек ─ это программа как таковая и, следовательно, то, чего еще нет, и то, что стремится быть» [Ортега-и-Гассет 1997, 187]. Другими словами, человек это не прошлое, не тело, полученное от родителей, не воспитание и знания, приобретенные в детстве и юности, и даже не опыт жизни, а прежде всего те самые грезы и мечты ─ будущее, которого еще нет.  Поэтому здравомыслящий и практичный человек, в той мере в какой он является человеком, т. е. деятельным, волящим и свободным существом, обращен не к прошлому, а к будущему. Все, что можно отнести к прошлому, это совокупность предзаданных условий, то, чем можно воспользоваться при осуществлении своего будущего и то, что только благодаря будущему становится подлинным, обретает бытийный смысл. Поэтому не только мечтатель, но и человек деловой и практичный по выражению Б. де Жувенеля, «гораздо в большей степени живет в мире futura, нежели в мире facta» [Жувенель 2000, 107].

Таким образом, временность в целом и будущее, в частности, ─ понятия, отражающие некую фундаментальную особенность человеческого существования, проявляющуюся в любой человеческой деятельности, в том числе и познавательной. Поэтому с понятиями прошлого, настоящего и будущего можно соотнести определенные познавательные практики. Так, человек знает настоящее через непосредственный опыт. Мы знаем, что сейчас в нашем городе идет дождь, потому что видим, слышим, ощущаем это событие. Вместе с тем знанием мы называем не только данные о сиюминутных ощущениях. Знание о каком-либо объекте предполагает осведомленность о его устройстве, поведении, взаимодействии с другими объектами и свойствах, которые при прочих равных условиях останутся неизменными и в прошлом, и в будущем. Однако как можно знать прошлое и будущее, ведь ни первого, ни второго не существует, и мы не можем непосредственно наблюдать ни прошлые, ни будущие события.

Прошлое, безусловно, можно представить в терминах непосредственного опыта. Прошлое можно знать как собственный некогда имевший место опыт или как опыт других людей, о котором нам так или иначе стало известно. Таким образом, знание о прошлом  можно свести к памяти ─ личной или коллективной, зафиксированной тем или иным образом, объективной или искаженной. Но можно ли представить знание о будущем подобным образом? Можно, но только если допустить существование ясновидения, т. е. такого опыта, когда человек непосредственно переживает будущие события. Но в этом случае надо будет признать, что, во-первых, знания о будущем доступны только немногим людям, а, во-вторых, что такие знания весьма скудны, ибо непосредственный опыт нескольких человек весьма ограничен. Оба этих вывода несовместимы с действительным положением дел, потому что все люди имеют то или иное знание о будущем, которое невозможно свести к рассказам прорицателей. Если человек знает, что через неделю он уезжает в путешествие, из этого никак не следует, что он ходил к ясновидящей. И если он знает, что поездка продлится неделю, знает, какая будет стоять погода, знает, какие события будут иметь место, это не означает, что он сам ясновидящий. Значит, знание о будущем невозможно определить как непосредственный опыт или знание о таком опыте, поэтому его следует рассматривать как проявление некой отдельной познавательной способности. Эту способность и принято называть предвидением.

Поскольку человеку свойственно продлевать себя вперед, за пределы прошлого и настоящего, можно предполагать, что предвидение играет в его жизни огромную роль. Но как связаны в действительности между собой понятия «будущее» и «предвидение»? Понятие предвидения употребляется чаще всего в смысле знания о будущем, и ряд авторов полагает, что это единственно корректное определение: относимость к будущему  рассматривается  как необходимый атрибут предвидения. Такая позиция связана с попыткой избежать сложностей, возникающих при более широком толковании этого понятия и синонимичного ему понятия прогноз. Так, А. Хилькевич отмечает, что определение прогноза как высказывания не только о будущем, но также о неизвестном положении вещей ведет к неизбежному смешению его с понятием гипотезы [Хилькевич 1974].

Представители противоположной точки зрения не рассматривают временную характеристику в качестве основного признака предвидения . По их мнению главным является то, что прогнозы и предсказания говорят о неизвестных явлениях, которые могут быть локализованы как в будущем, так и в настоящем или прошлом. Вместе с тем, вводятся дополнительные требования, позволяющие не смешивать понятия гипотезы и предвидения. Поясним это на примере разработанной Д. И. Менделеевым Периодической таблицы химических элементов. Менделеев предложил принцип, который не только систематизировал и организовывал знания об уже известных химических элементах и их свойствах, но и позволял заключить о существовании еще неизвестных элементов с определенными характеристиками. Как можно назвать  такое заключение? С точки зрения Хилькевича, мы имеем здесь дело с гипотезой, т. е. предположением о существовании ненаблюдаемого объекта. Тогда о предвидении мы можем говорить лишь в смысле имплицитно содержащегося в этой гипотезе предсказания будущего открытия. Вот как интерпретирует эту ситуацию А. М. Гендин: «Менделеев, строго говоря, не предсказал существование определенных свойств ряда неизвестных в то время химических элементов (нельзя предсказывать то, что уже существует), а выдвинул гипотезу об их существовании, на основании которой он предсказал возможность открытия в будущем элементов, обладающих данными свойствами» [Гендин 1970, 96]. Нетрудно заметить, что такая трактовка несколько искусственна. Можно согласиться с В. Г. Виноградовым, что выдвигать дополнительную гипотезу о существовании элементов Менделееву не требовалось, так как такое заключение являлось следствием его периодического закона [Виноградов 1973, 11].

Фокусируясь именно на этом обстоятельстве, авторы сборника «Философия и прогностика» вводят различие между гипотезой и прогнозом, давая при этом четкую дефиницию последнему. Гипотезу и прогноз, полагают они, можно рассматривать в семантическом, логическом и прагматическом плане. Семантически, «как высказывания о неизвестном еще положении вещей», эти понятия не различаются. Но их можно отличать по месту в логическом выводе: гипотеза всегда входит в состав посылок, а прогноз является заключением [Философия… 1971, 79]. Хилькевич замечает, что такое разведение действительно только в процессе построения прогноза, так как в других случаях она может быть не только посылкой, но и заключением (ведь к  гипотезе мы тоже приходим посредством размышлений), так же как прогноз ─ не заключением, а посылкой (например, при составлении другого прогноза). Однако авторами «Философии и прогностики»  этот момент учитывается: «Одно и то же высказывание может выступать и как гипотеза и как прогноз в зависимости от того, какое место оно занимает в логической структуре вывода и какую цель преследует его выведение» [Философия… 1971, 76]. Так вводится второе различие, предполагающее, что гипотеза направлена на объяснение, а прогноз на выявление фактов. Например, заключение французского астронома Х1Х в. Леверье о существовании планеты, влияющей на движение Урана, «поскольку оно служило объяснению наблюдаемых орбитальных отклонений Урана», являлось гипотезой, «а поскольку же оно было выведено из известных законов механики и имеющихся данных наблюдения, то есть выступало как заключение логической цепи вывода, оно являлось прогнозом» [Философия… 1971, 77].

В том же ракурсе рассматривает предвидение С. Тулмин. Разбирая проблему определения целей научной деятельности, он противопоставляет предвидение и понимание. Если первое достигается посредством прогностической деятельности, то второе ─ посредством объяснения. Сутью науки в ее чистом виде Тулмин полагает именно объяснение, в то время как «другие [виды] деятельности ─ диагностическую, классифицирующую, производственную, предсказательную ─ правильно называть “научными” в силу их связи с объяснительными идеями и идеалами, которые являются ядром естественной науки» [Тулмин 1961, 38]. Тулмин доказывает, что прогностические методики и объяснительные теории могут существовать независимо друг от друга, как это было в Ионии и Вавилоне более чем 25 веков назад. Вавилоняне блестяще владели математическим знанием астрономических явлений и могли предсказывать их наступление, но разработанных теорий не создали, тогда как ионийцы занимались именно построением теорий ─ выдвигали гипотезы, а не выводили предсказания. Тулмин комментирует эту ситуацию так: «Вавилоняне обрели огромную предсказательную силу, но им заметно не доставало понимания (курсив мой. ─ С. П.). Обнаруживать, что события определенного типа предсказуемы ─ даже развивать действенный метод их прогнозирования ─ есть, очевидно [нечто] совершенно отличное от обладания адекватной теорией, посредством которой они могут быть поняты» [Тулмин 1961, 30]. Из этого примера видно, что Тулмин понимает предвидение прежде всего в смысле вычисления, «предсказательного расчета», когда просчитываются изменения совокупности независимых переменных с течением времени. По существу те же принципы действуют в современном прогнозировании, в методах, основанных на экстраполяции временных рядов (метод наименьших квадратов, экспоненциального сглаживания, вероятностного моделирования и другие). При этом он не считает нужным ─ по крайней мере в свете своего исследования ─ расширять повседневные, обыденные значения понятий предсказание, предвидение и прогнозирование как содержащих знание о будущем. Поэтому предвидение, по мнению Тулмина, в отличие от понимания заключается не в построении теорий, а в разработке прогностических методик и представляет собой по существу прогнозирование, которое, в свою очередь, является ремеслом или технологией, скорее применением науки, чем сутью науки как таковой.

Итак, из вышеприведенных рассуждений можно сделать следующие выводы. Во-первых, все авторы используют понятие предвидения как синонимичное понятиям прогноз и предсказание. Во-вторых, именно по этой причине предвидение всегда рассматривается как вывод из некоторого количества посылок ─ научных законов или эмпирических обобщений и совокупности исходных условий. В-третьих, строго разводятся объяснительная и прогностическая стратегии и в соответствии с этим предвидение определяется как реализация последней.

      Предсказание, по Попперу, ─ это дедуцированное из универсальных высказываний (законов) и начальных условий сингулярное утверждение. Если закон говорит об общих связях и закономерностях, присущих определенному классу явлений, то предсказание ─ о единичном явлении, имеющем пространственно-временную локализацию и отражающим общую закономерность в конкретной форме. Например, имеется универсальное высказывание «Всякая нить, нагруженная выше своего предела прочности, разрывается». Чтобы перейти к описанию явления, надо к универсальному высказыванию добавить хотя бы одно сингулярное, описывающее конкретные условия, которые принято называть «начальными», например, «предел прочности данной нити равен 1 фунту» и «к нити подвешен груз весом в 2 фунта». Из начальных условий и универсального закона можно вывести высказывание: «Эта нить разорвется». Последнее будет «специфическим или сингулярным предсказанием».

Обозначенная логическая форма позволяет внести в определение предсказания следующий смысл: предсказание есть не только высказывание о будущем, этот термин «охватывает высказывания о прошлом ("ретросказания"), а также "имеющиеся в настоящее время" высказывания, которые мы хотим объяснить ("экспликандумы")» [Поппер 1983, 83]. Таким образом, предсказание будет по своей логической форме идентично дедуктивному причинному объяснению, другими словами, «можно говорить о различии не в логической структуре, а в акценте» [Поппер 1992, 43][1].

Итак, предсказание есть всегда вывод в отношении того, что неизвестно на данный момент, но что должно вести себя определенным образом, иметь определенный вид или определенные свойства в силу имеющихся у нас знаний, на которых, собственно, данный вывод и основан. Так, Менделеев предсказал существование химических элементов, обладающих специфическими свойствами, исходя из открытого им закона, а Леверье предсказал существование и местоположение планеты Нептун на основании законов механики и наблюдаемых условий.

Стоит отметить, что из универсального закона можно дедуцировать не только предсказания, но и другие универсальные законы. Поппер называет этот процесс объяснением закономерности. Для этого к одному универсальному высказыванию необходимо добавить еще одно и более, описывающее специальные условия, характеризующие некоторый тип явлений. Поскольку объяснение и предсказание не различаются по форме, то, вероятно, такое дедуцирование можно назвать предсказанием, однако сам Поппер не использует такого определения. Дело в том, что объяснение единичного случая и закономерности различаются. Поскольку специальные условия являются не единичными, а типичными, мы не можем рассматривать их в качестве начальных, т. е. в качестве самостоятельной посылки, они должны быть введены в саму формулировку выводимого закона. В противном случае мы получили бы не- универсальное высказывание. Закон не может зависеть от начальных условий в силу своего всеобщего характера, он может быть лишь закономерностью относительно определенных процессов (событий). Предсказание же всегда обусловлено, если оно, конечно, является научным.

Но если предсказание всегда относится к конкретному явлению или объекту, что представляют собой, например, общие предвосхищения будущего. Чем является высказывание типа «В ближайшие несколько лет доходы данного предприятия увеличатся»? Если брать его изолированно, то оно ─ «безусловное пророчество», но если говорящий приводит какие-то соображения типа; «с момента основания предприятия, оно постоянно расширялось», «директор предприятия ─ опытный промышленник и талантливый управляющий», «продукция, выпускаемая предприятием, чрезвычайно востребована», «внедряемая новая технология производства позволит сократить затраты» и т. д., то надо признать, что оно все-таки обусловлено определенными знаниями. С одной стороны, подобное утверждение может быть прогнозом. Под «прогнозом» или «прогнозированием» мы понимаем определение тенденций и перспектив развития тех или иных процессов или объектов, т. е. их будущего состояния, на основе анализа данных об их прошлом и нынешнем состоянии. Однако понятие прогноз чаще всего предполагает проведение исследования в соответствующей области, относительно соответствующих явлений, тогда как в нашем случае говорящий может основываться на разрозненных сведениях. Также непонятно, как определить заявление опаздывающего студента, который утверждает, что преподаватель уже начал занятие. С одной стороны, оно не является предсказанием в смысле Поппера, но с другой ─ это определенно ретросказание. В обыденном языке такие высказывания независимо от того, относятся они к будущему, прошлому, или даже настоящему, хорошо ли они обоснованы или являются голословными, называют предположениями. Поэтому в частном разговоре вероятнее услышать не высказывание типа «В ближайшие несколько лет доходы данного предприятия увеличатся», а иную формулировку: «Я предполагаю, что в ближайшие несколько лет доходы данного предприятия увеличатся». Такие предположения не являются выводами из совокупности законов и условий, они могут формироваться различным образом, но в то же время они, как и предсказания, говорят нам о фактах, с которыми мы еще не имели дело в опыте.

Это обстоятельство ставит нас перед следующим вопросом: возможно ли дать общее определение понятиям «предсказание», «прогноз» и «предположение» или, другими словами, существует ли более общее понятие, объединяющее выше перечисленные? На наш взгляд, именно понятие «предвидение» выполняет эту функцию. По самой своей этимологии понятие «предвидение» указывает на получение знания до «видения», т. е. до наблюдения, на «переход мысли человека за пределы данного эмпирического знания в область эмпирически не освоенную» [Жариков 1967, 184]. Этот переход не обязательно осуществляется строго логически и тем более посредством дедуктивного вывода. Даже в научном познании, а тем более в обыденном, человек пользуется индуктивными выводами, выводами по аналогии, модельно-индуктивными. Кроме того, в мыслительном процессе человек часто не следует правилам логики, большую роль играют воображение, интуиция, ассоциативное и образное мышление и другие не поддающиеся формализации моменты. При этом предвидение не всегда связано только с предсказательной стратегией, т.е. нельзя характеризовать предвидение как процесс, имеющий своей целью лишь установление некоторого факта. Человек прибегает к предвидению и в тех случаях, когда его целью является объяснение некоторого явления. Так, обнаружив утром на улице лужи, мы заключаем, что ночью шел дождь, что одновременно является ретросказанием в отношении прошлого события и объяснением наблюдаемого последствия этого события. Следовательно, объяснение как указание на ненаблюдаемую причину можно одновременно рассматривать в качестве предвидения этой причины.

Что касается соотношения понятий «предвидение» и «будущее», то здесь кажутся уместными следующие пояснения. Мы отметили, что взятое объективно понятие будущее поднимает целый ряд вопросов онтологического плана, в то время как отнесенное к человеческому опыту наполняется конкретным содержанием и становится очевидным и понятным. Будущее корректно определить как совокупность объектов будущего опыта, это не абстрактное будущее мира, но всегда будущее  для нас. Когда говорят о предвидении как о знании будущего, неявно предполагают, что прошлое и настоящее нам известны. Однако в действительности в пространство будущего ─ будущего для нас, будущего опыта ─ попадают объекты, уже существующие или существовавшие. Поэтому предвидение ─ это знание о возможных объектах будущего опыта, а также о таких объектах, которые не могут быть включены в наш опыт. Так, планета Нептун существовала до предсказания Леверье, но ее существование не было известно. Также и опаздывающий студент, предсказывая, что лектор пришел в аудиторию в положенное время, делает вывод относительно того, что уже произошло, но в то же время это прошлое только в будущем станет частью его опыта и достоверным знанием.

Итак, предвидение представляет собой переход от известного к неизвестному, каким бы образом он не осуществлялся ─ посредством строго логического следования, количественного расчета, экстраполяции тенденции, мыслительного эксперимента или даже интуиции и каким бы не был его результат ─ экзистенциальное сингулярное высказывание, прогноз, гипотеза, смелое предположение.

Таким образом, возвращаясь к Попперу, мы должны отметить, что понятие предсказание охватывает только частный, более того, достаточно специфический случай предвидения. Однако понятие предсказание - не единственная форма антиципации, о которой он пишет. В одной из последних работ Поппер использует также понятие «опережающего знания», заявляя, что знание «часто имеет характер ожидания» или «опережающего знания» [Поппер 2000, 196]. Это утверждение подводит нас к вопросу о роли предвидения в познании.

                   Эпистемологические основания предвидения

Говоря о предсказаниях, прогнозах и предвидении, большинство авторов определяют их как функцию научных теорий и законов [Виноградов 1973; Тулмин 1961; Философия…1971]. Очевидно, что эта характеристика относится в основном к предсказаниям, как они понимаются Поппером. Что касается предвидения вообще, как мы его выше определили, то оно выступает не только как функция, но и как основание теорий и законов.

Законы науки представляют собой строго универсальные высказывания. Возьмем, например, закон свободного падения тел: «Расстояние, пройденное свободно падающим телом, равно произведению ускорения на половину квадрата времени». Более правильно будет записать его следующим образом: «Для всех свободно падающих тел верно, что пройденное ими расстояние составляет произведение ускорения на половину квадрата времени». Если записать это высказывание на языке логики предикатов, то мы получим следующую формулу: ∀x (Fx → Sx), где символ ∀ представляет собой квантор всеобщности, использование которого означает, что зафиксированная в законе закономерность выполняется для всех x. Другими словами, в законе мы говорим не только о тех объектах ─ в данном случае, свободно падающих телах, с которыми имели дело в опыте, но обо всех таких объектах (существовавших, существующих и тех, что будут когда-либо существовать), некоторые из них могут быть включены в наш будущий опыт. Так мы осуществляем переход от известного к неизвестному, не только предвидя единичные события на основе законов, но и формулируя сами законы. Следовательно, все теории включают в себя элемент предвидения или имеют характер «опережающего знания». Поэтому Поппер считает возможным заменять выражение «случаи, не встречавшиеся в нашем опыте»  выражением «универсальные объяснительные теории» [Поппер 2002, 15 ─ 18][2]. 

Согласно здравому смыслу и тому, что Поппер называет «теорией познания, основанной на здравом смысле»[3], универсалии выводят индуктивным способом. Действительно, мы наблюдаем явления, устанавливаем необходимые связи и выводим универсальное заключение. Это заключение индуктивно ─ ведет от частных случаев к всеобщему закону. Другими словами, индуктивный вывод есть предвидение, ведущее от известного к неизвестному, «переход от случаев, [повторно] встречающихся в нашем опыте, к другим случаям [заключениям], с которыми мы раньше не встречались» [Поппер 2002, 15].

Надо заметить, что такой переход достаточно проблематичен, так как для него нет оснований. Утверждая что-то о «других случаях» или выдвигая универсальную объяснительную теорию, человек неявно предполагает, что в опыте он открыл определенную всеобщую закономерность, которая дает право судить о всех явлениях данного класса. Однако, что значит выражение «открыть всеобщую закономерность»? С точки зрения эмпириста, полагающего, что все, что знает человек, он знает из опыта, это выражение может подразумевать только одно ─ мы наблюдали всеобщую закономерность. Но ее невозможно наблюдать постольку, поскольку она всеобщая, так как для этого человек должен обладать способностью всевидения или божественного провидения, т.е. наблюдать все случаи такого рода в прошлом, настоящем и будущем. Если же человек наблюдал взаимосвязь некоторых явлений, например расстояния, времени и ускорения при свободном падении тела, то можно лишь сказать, что он стал свидетелем ассоциации явлений, которая имела место определенное количество раз. Другими словами, мы не вправе приписывать этой взаимосвязи квантор всеобщности и использовать в качестве универсального закона. Именно это демонстрирует Д. Юм в своем учении о познании. В мире имеют место повторения определенных ассоциаций событий, но нет никакого аргумента в пользу того, что эти ассоциации вызваны необходимыми связями и будущие случаи подтвердят эти ассоциации, а, значит, индуктивные заключения не имеют оснований: «Ни в одном объекте, который рассматривается нами сам по себе, нет ничего такого, что давало бы нам основания для заключения, выводящего нас за пределы этого объекта, и… даже после наблюдения частого и постоянного соединения объектов у нас нет основания для того, чтобы вывести заключение относительно какого-нибудь объекта помимо тех, которые мы знаем из опыта» [Юм 1966 Т. 1, 277 ─ 278]. Таким образом, любой переход от объектов актуального наблюдения к объектам возможного наблюдения согласно Юму незаконен.

Вместе с тем Юм признает за индукцией важнейшую роль в жизни человека и указывает на субъективные корни этого явления. В силу повторения определенных ассоциаций событий и в силу свойственного человеку механизма ассоциации идей люди сформировали привычку ─ или обычай ─ к индуктивным заключениям. Таким образом, единственное объективное основание индукции ─ повторение определенных событий в определенной последовательности, которое, тем не менее, никак нельзя назвать ни регулярностью, ни взаимосвязью, так как о его характере ─ случайном или необходимом ─ ничего неизвестно.

Итак, Юм показал, что индукция есть основанная на частом повторении устойчивая привычка на основании наблюдаемых случаев делать выводы о ненаблюдаемых. Такое определение чревато скептицизмом и разрушением основ эмпиризма: между научными знаниями, сформулированными в виде универсальных суждений, и опытом Юмом была обнаружена непреодолимая пропасть. Вот почему последующие философы пытались различными способами обосновать индуктивный метод[4].

Логическая незаконность индукции и определение ее как иррациональной веры, называемая Поппером проблемой индукции, является одной из отправных точек его философии. Решить ее он предлагает не путем построения нового обоснования взамен всех предыдущих, несостоятельность которых доказывает, но путем устранения самого понятия индукции. Если Юм и все, кто пытался найти решение выявленных им трудностей, считают, что индукция существует, то Поппер утверждает, что «индукция… представляет собой миф». Этот вывод он обосновывает путем критики предложенной Юмом психологической интерпретации индукции в терминах привычки, основанной на повторении. Среди приводимых Поппером доводов решающим оказывается замечание, что психологическая теория Юма основывается на идее «повторения, опирающегося на сходство». Чтобы объявить, что явления А и В регулярно следуют второе за первым, необходимо каждый раз идентифицировать их в качестве таковых. Однако явления никогда не бывают идентичными, и каждый новый случай требует от нас соответствующей интерпретации. Поэтому нельзя говорить о сходстве, но только о сходстве-для-нас и, следовательно, не существует повторения как такового, но всегда ─ повторение-для-нас. Из этого Поппер заключает, что все случаи, входящие в так называемый индуктивный ряд, «являются повторениями только с определенной точки зрения», а значит, «до всякого повторения должна существовать некоторая точка зрения ─ некоторая система ожиданий, предвосхищений, допущений или интересов, которая сама не может быть лишь результатом повторения» [Поппер 1983, 258].

Позже он обобщает эту идею в понятии «горизонт  ожиданий». «Под этим термином, ─ пишет Поппер, ─ я понимаю совокупность всех наших ожиданий ─ как бессознательных, так и сознательных и даже, возможно, явно высказанных на каком-то языке» [Поппер 2002, 323]. Понятие «ожидание» Поппер, стремясь уйти от чисто психологической интерпретации, определяет «как предрасположение реагировать или как подготовку к реакции, приспособленную к некоторому состоянию окружающей среды [или предвосхищающую это состояние], которому еще предстоит наступить» [Поппер 2002, 322]. «Горизонт ожидания» подобен системе координат, в рамках которой организуется весь наш опыт, более того, «только их включение в эту систему придает нашим переживаниям, действиям и наблюдениям смысл или значение» [Поппер 2002, 323]. Так, всякое наблюдение избирательно: прежде чем начать наблюдать, надо знать, что и зачем наблюдать, иметь определенный интерес, систему соответствующих понятий, т. е. владеть некоторым предварительным знанием. Таким образом, Поппер отрицает существование «чистого наблюдения», опровергает, если пользоваться определением И. Т. Касавина и З.А. Сокулер, «миф о независимости чувственных данных и о независимом языке наблюдения» [Касавин, Сокулер 1989, 87].

Однако данное рассуждение может показаться неубедительным. Действительно, во многих случаях мы получаем знание благодаря не только чистому наблюдению, но и предварительному, «фоновому» знанию, позволяющему нам судить о большем числе объектов и свойств по сравнению с тем, что включено в наш опыт. Но существует, как минимум, одна ситуация, когда человек не имеет предварительного знания ─ момент его появления на свет. У ребенка, впервые соприкоснувшегося с миром, нет никакого знания, он, соответственно, ничего не ожидает и представляет собой чистое (пассивное) восприятие. Таков главный аргумент бадейной теории познания здравого смысла. Для Поппера такое представление могло иметь место до появления теории Дарвина, но не теперь, когда «любому человеку, имеющему хоть какие-то представления о биологии, должно быть ясно, что большая часть наших предрасположений ─ врожденные» [Поппер 2002, 71].  У каждого есть то, что может быть названо врожденными ожиданиями или предположениями. Так, младенец ожидает ─ или предвидит ─ кормление. Он подготовлен к предстоящим событиям, обладает предварительными представлениями, которые помогают ему ориентироваться.

Итак, всякий опыт «состоит из сплетения догадок ─ предположений, ожиданий, гипотез и т.п., ─ с которыми связаны принятые нами традиционные научные и ненаучные знания и предрассудки» [Поппер 1983, 405], а не из чистых чувственных данных, обобщая которые люди приходят к универсальным высказываниям и понятиям. Но если универсалии формируются не на основе длинной цепочки фактов, демонстрирующих некоторую закономерность, то как они возникают? В структуре горизонта ожиданий Поппер подчеркивает как одно из важнейших ожидание обнаружения регулярностей. Люди не пассивно воспринимают проявления закономерностей, не открывают закономерности, не находят их в феноменальном мире, а сами активно налагают закономерности на мир. В этом пункте он сходится с Кантом и даже определяет эти ожидания как априорные, но тут же оговаривается, что под априорностью понимает доопытный, но не безусловно истинный характер. В отличие от Канта Поппер уверен, что наши ожидания могут опровергаться и более того действительно постоянно опровергаются. Но это приводит не к отказу от горизонта, а к его модификации. Так,  например, открытию закона предшествует то, что Поппер называет проблемной ситуацией. Проблемная ситуация возникает в результате противоречия фактов уже имеющемуся закону. Любой факт ─ это всегда интерпретация в свете имеющихся у нас знаний, но иногда интерпретация оказывается явно неудовлетворительной либо невозможной ─ не удается построить объяснение факта на основе имеющихся теорий. Ч. Пирс, во многом предвосхитивший идеи Поппера [Фримен, Сколимовский 2000], очень метко называет такой факт «примечательным», а С. Тулмин ─ «феноменом» или «аномалией». Сталкиваясь с феноменом, ученый вынужден пересматривать свои знания и строить новые гипотезы, предлагать новые законы. Другими словами, если то, о чем мы имели только опережающее знание, став предметом опыта, опровергнет наши предположения, то мы вынуждены формулировать новые представления. Поэтому каждая универсалия является следствием не столько наблюдений, сколько другой универсалии, которая в какой-то момент оказалась несовместимой с эмпирическими фактами. Таков процесс формирования как научных законов, так и обыденных представлений, такова стратегия нашего познания ─ движение от проблемы к гипотезе (пробному решению, предположительной гипотезе), затем к выявлению ошибок (теория не согласуется с фактами) и к новой проблеме. Поппер называет ее методом проб и ошибок или предположений и опровержений. Таким образом, всё имеющееся у человека знание носит гипотетический характер, он не открывает истин, а лишь предлагает гипотезы, предполагает и предвидит. Такова стратегия познавательной деятельности: движение от одного предвосхищения к другому через обнаружение его ложности.

Идея погрешимости (фаллибиллизм), которую Поппер вносит в представление об априорных когнитивных структурах, идея гипотетического характера всего имеющегося у нас знания открывает ему возможность понять познавательный процесс не кумулятивным образом, а в терминах развития и эволюции[5]. Так он приходит к мысли, что знание эволюционирует, что «все приспособления и адаптации … суть некоторые виды знания», и «почти все формы знания … служат организму для приспособления его к выполнению задач, актуальных для него в данный момент времени или же задач, которые могут встать перед ним в будущем» [Поппер 2000, 200 ─ 201], а значит, развитие знания ─ это дарвиновский процесс.

Знание эволюционирует благодаря естественному отбору, путем «предположительных проб и устранения ошибок» [Поппер 2000ª, 58]. Не только люди, но и животные, и даже растения обладают врожденными знаниями в форме ожиданий. Поппер доказывает, что дерево, например, ожидает наступления тех или иных событий, оно приспособлено к окружающей среде, подстраивается под нее. Добавим от себя, что проявлением такого знания можно считать, например, годичные ритмы, позволяющие дереву использовать благоприятные условия и защититься от неблагоприятных. Результаты исследований разнообразных ритмов дают основания для вывода, что они «позволяют предчувствовать (курсив мой. ─ С.П.) периодические изменения окружающей среды»  и что их основная функция состоит в том, чтобы «позволить адаптироваться к предвидимым изменениям окружающей среды, включая их предвосхищение» [Гольдбетер 2000, 106, 111].

Поскольку любой организм существует в пространстве не только долгосрочных, но и краткосрочных условий, то приспособление Поппер также  делит на долгосрочное и краткосрочное. Действительно, те же ритмы не представляют собой косного механизма, способного привести к гибели особи в случае непредвиденных изменений среды, наоборот, они быстро реагируют и обеспечивают повышенную гибкость[6]. Поппер отмечает, что если краткосрочное приспособление имеет место в жизни индивидуального организма, то долгосрочное возможно только в рамках вида. В то же время он подчеркивает, что «способность индивидуальных организмов соответствующим образом реагировать на краткосрочные события … тоже есть результат долгосрочного приспособления» [Поппер 2000, 199]. Следовательно, можно сказать, что пластичность ритмов есть качество, сформировавшееся в ходе долгосрочного приспособления в виду того, что окружающая среда не является абсолютно стабильной, а подвержена некоторым модификациям. 

Итак, долгосрочное приспособление, которое «имеет характер долгосрочного знания об окружающей среде», является фундаментальным, открывающим возможность для дальнейшей адаптации. Следовательно, долгосрочное опережающее знание ─ основа для получения нового знания. Это становится более ясным, если подчеркнуть, что опережающее знание ─ это не только бессознательные ожидания организма (ожидание кормления у ребенка), но и определенные структуры (наличие у младенца рта). Как пишет Поппер, «организмы и их органы воплощают определенные ожидания относительно окружающей среды» [Поппер 2000, 206]. В этом смысле человеческий глаз гомологичен научным теориям, он сам воплощение некоторой теории, некоторого предположения относительно реальности. Глаза ребенка ─ предвидение тех условий, той окружающей среды, в которой он рождается. Заметим, что благодаря этому можно на основании строения древнего животного или растения реконструировать биологическую нишу, в которой оно обитало. Эта реконструкция никогда не даст нам вполне адекватного представления, так как приспособление почти никогда не состоит в копировании среды. Два организма, принадлежащие к одной нише, могут приспосабливаться по-разному, развивая разные органы, вырабатывая разные представления, разное предвидение.

Таким образом, эволюционная теория познания Поппера позволяет заключить, что опережающим знанием или предвидением обладают уже самые примитивные организмы. И это понятно: только такое знание, которое выводит нас за пределы прошлого и наличного опыта, можно рассматривать как форму адаптации. Любой организм, начиная с одноклеточного и кончая имеющим разум, обладает «горизонтом ожиданий», использует его в познании и деятельности и в то же время вынужден при необходимости изменять его, т. е. адаптироваться к непредвиденным ситуациям.

Из всего вышеизложенного мы можем заключить, что Поппер переворачивает то определение, которое мы дали предвидению, поскольку согласно его концепции до всякого опыта у нас существуют некоторые предположения. Таким образом, именно предвидение ─ знание о том, что еще не включено в актуальный опыт, ─ становится фундаментальной формой знания. Что касается опыта, то, с одной стороны, он возможен только благодаря наличию горизонта ожиданий и его содержание непосредственно зависит от содержания этих ожиданий, а, с другой, только опыт может выступать судьей наших предположений, вынуждать их корректировать и развивать. Но здесь возникает вопрос: действительно ли ожидание всегда предшествует наблюдению? Во-первых, нельзя не отметить, что каждое данное предположение предваряется не только более ранним предположением, но и наблюдением, опровергшим последнее. Поэтому можно сказать, что новое предположение выводится из опыта, только не индуктивно, а абдуктивно, т. е. как объяснение данного факта. Во-вторых, если прослеживать эволюцию знания до первого организма и, следовательно, до первого горизонта ожиданий, то непонятно, как они возникли. Единственно возможный ответ заключается в том, что эти структуры сформировались в определенных благоприятных условиях и в некотором смысле являются их продолжением. Поэтому первичный горизонт ожиданий апостериорен по отношению к последующему опыту и, более того, индуктивен, поскольку соответствующие условия должны были сохраняться в течение продолжительного времени, чтобы возник организм, строение которого к ним приспособлено.

Несмотря на эти трудности, концепция Поппера, безусловно, обладает весомыми достоинствами. Прежде всего она показывает, какое определяющее значение имеет предвидение в отношении наблюдения, насколько то, что мы воспринимаем, зависит от уже имеющихся у нас знаний и предположений. По выражению Поппера, «как наши глаза слепы к непредвиденному или неожиданному, так и наши языки неспособны описать непредвиденное или неожиданное» [Поппер 2002, 145], поэтому, чтобы что-то найти, надо знать, что искать, где искать и как искать. И чем сложнее область, исследование которой мы предпринимаем, тем очевиднее становится, что «развитые теоретические представления являются необходимой предпосылкой самих осмысленных измерений, ибо лишь первые указывают и на предмет, и на сам способ измерения», поэтому «выявление характеристик реальных предметов осуществимо лишь на основе ряда предпосылок, допущений, гипотез» [Лекторский 1980, 191, 203].

Не меньшее значение имеет собственно эволюционная эпистемология Поппера, поскольку позволяет проследить корни нашего теоретического и повседневного предвидения, увидеть, насколько оно связано с самим фактом существования человека и биологических видов вообще. Сами понятия знания, а, следовательно, и предвидения претерпевают значительное расширение своего содержания ─ это уже не только ментальные феномены, но и материальные, по крайней мере, воплощенные в материальных формах. И здесь перед нами встает новая проблема: только ли живые организмы обладают предвидением или оно в некотором виде присуще и неживым системам?

                                            Заключение

Мы начали с того, что поставили понятие «предвидение» в зависимость от понятия «будущее» и попытались показать определяющую роль последнего в процессе нашего существования. Дальнейший анализ, казалось бы, разорвал естественную связь двух понятий, но на самом деле это не так. Через призму эволюционной теории становится ясно, что универсальное знание связано с потребностями выживания отдельного индивида и целого вида или, другими словами, связано с заботой о будущем. Первоначальный интерес относительно неизвестного, касающегося как будущего, так и прошлого, связан именно с необходимостью предвосхищать последующие изменения окружающей среды. Только позднее биологический и практический интерес дополняется тем, что ныне называют чисто познавательным ─ стремлением понять окружающий мир, проникнуть в тайны его устройства и происхождения, его изменения и многообразия. Поэтому мы не спорим со С. Тулминым относительно того, что чистое познание и наука как его воплощение направлено прежде всего на объяснение, но желаем подчеркнуть, что способ, каким оно строится, невозможен без способности предвидения и основывается на ней.

Если в начале мы обратились к концепции времени Хайдеггера, то в конце не можем не вспомнить об его идее предпонимания. В своем гносеологическом аспекте она заключается в утверждении непременного наличия у человека совокупности предположений и предмнений, без которых невозможно ни понимание как таковое, ни вообще существование. Выраженная в этой концепции тенденция на пересмотр значения и роли нерефлексированного предварительного знания характерна для философии ХХ в. Если идеологи Новой науки и Просвещения всячески обличали человеческие предрассудки, рассматривая их только в негативном свете, и искали способы их прояснения и уничтожения, то теперь то, что может быть названо предрассудком, рассматривается не только и не столько в качестве препятствия познанию, сколько в качестве неустранимой его составляющей. Сегодня очевидно, что даже Френсис Бэкон, составивший классификацию предрассудков и разработавший элиминативный вариант индукции как универсальный метод борьбы с ними, сам попал под влияние предрассудков. Его философия неизбежно зависела от всех четырех видов идолов разума, с которыми он боролся: от индивидуальных и свойственных всем людям когнитивных способностей, от языка, на котором он формулировал свои идеи, и от предшествующих философских концепций, которые он усердно критиковал.

Как герменевтика показывает, что человек не в состоянии понять текст, если не знает символов, с помощью которых он записан, их смысловое содержание и принципы функционирования в различных контекстах, также эволюционная эпистемология доказывает, что мы не смогли бы видеть, если бы не имели врожденных знаний об окружающей среде ─ определенным образом устроенного глаза и соответствующих механизмов обработки зрительных сигналов. То, что Ф. Ницше постулирует в концепции перспективизма ─ представление о познании как об интерпретации, о соревновании различных картин реальности (перспектив), о критериях оценки в терминах полезности и успешности в процессе выживания ─ через полвека становится основным содержанием эпистемологии и философии науки. Так разными путями философы движутся к новому пониманию познания. В этом новом понимании, безусловно, заключена огромная опасность, которую прекрасно понимали философы Нового времени, опасность релятивизации познания, утраты понятия истины, потеря эмпирического содержания знания. Поппер решает эту проблему введением принципа критической установки. Мы осознаем гипотетичность нашего знания, но не отказываемся от истины как идеала и цели, поэтому всегда скептически настроены относительно той картины реальности, которой обладаем в настоящий момент, и стремимся к обнаружению ее ложности и замене на более адекватную, в большей степени соответствующую реальному положению дел. Этот подход не безупречен, но ценен тем, что требует от нас не принимать ничего догматически и рефлексировать над теми понятиями, которые представляются очевидными. Поэтому нельзя сказать, что мы находимся дальше от истины, потому что в отличие от предшественников осознаем биологическую, культурную и языковую детерминированность познания. И если мы и не стали ближе к истине, то уж, по крайней мере, устранили какую-то часть заблуждений. А уменьшение ложного содержания знания, согласно Попперу, уже есть шаг вперед.

Литература

Бэкон 1978 - Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1978.

Виноградов 1973 -  Виноградов В. Г. Научное предвидение (гносеологический анализ). М., 1973.

Гендин 1970 - Гендин А. М. Предвидение и цель развития общества. Красноярск, 1970.

Гольдбетер 2003 - Гольдбетер А. Ритмы и неопределенность // Человек перед лицом          неопределенности. М. ─  Ижевск, 2003.

Жариков 1967 - Жариков Е.С. Проблема предсказания в науке // Логика и методология науки. М., 1967.

Жувенель 2000 - Жувенель Б. Искусство предположения // Впереди 20 век:                перспективы, прогнозы, футурология. М., 2000.

Касавин, Сокулер 1989 - Касавин И.Т., Сокулер З.А. Рациональность в познании и практике. Критический очерк. М., 1989.

Кэмпбелл 2000 - Кэмпбелл Д.Т. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. М., 2000.

Лекторский 1980 -  Лекторский В. А. Субъект, объект, познание. М., 1980.

Лекторский 2001 -  Лекторский В. А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001.

Никитин 1972 - Никитин Е. П. Объяснение и предсказание // Логика и эмпирическое познание. М., 1972.

Ортега-и-Гассет 1997 - Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 1997.

Поппер 1983 - Поппер К. Р. Логика и рост научного знания. М., 1983.

Поппер 1992 - Поппер К.Р. Нищета историцизма // Вопросы философии. 1992. № 8 ─ 10.

Поппер 1994 - Popper K. R. The myth of the framework. In defence of science and rationality. L., N. Y., 1994.

Поппер 2000 - Поппер К.Р. Мир предрасположенностей // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. М., 2000.

Поппер 2000^а - Поппер К.Р. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. М., 2000.

Поппер 2002 -  Поппер К.Р. Объективное знание. Эволюционный подход. М., 2002.

Торнтон - Thornton S. Karl Popper // Stanford  Encyclopedia of Philosophy // http://plato.stanford.edu/entries/popper/

Тулмин 1961 - Toulmin S. Foresight and Understanding: an enquiry into the aims of Science, Indiana, 1961.

Философия… 1971 - Философия и прогностика. М., 1971.

Фоллмер 1998 - Фоллмер Г. Эволюционная теория познания. Врожденные структуры познания в контексте биологии, психологии, лингвистики, философии и теории науки. М., 1998.

Фримен, Сколимовский 2000 - Фримен Ю., Сколимовский Г. Поиск объективности у Пирса и Поппера // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. М., 2000.

Хайдеггер 2006 -  Хайдеггер М. Бытие и время. СПб., 2006.

 Хилькевич 1974 - Хилькевич А. П. Гносеологическая природа гипотезы. Минск, 1974.

Юм 1966 - Юм Д. Сочинения в 2 т. М., 1966.

                                                 Примечания