Памяти В.Ж. Келле

От редакции. 2 августа 2010 г. на 90-м году жизни скончался известный философ, доктор философских наук, профессор Владислав Жанович Келле - многолетний член редколлегии нашего журнала, наш большой друг и давний автор.

В.Ж. Келле родился в 1920 г. в г. Вятке. В 1945 г. окончил философский факультет МГУ им. Ломоносова, аспирантуру, преподавал философию в Московском университете, с 1963 г. работал в Институте философии АН СССР ИФ РАН, несколько лет - в Институте истории естествознания и техники (ИИЕТ), в Институте человека РАН. Редакция и редколлегия нашего журнала выражают глубокую скорбь в связи с кончиной замечательного человека и ученого. О многих сторонах научной деятельности Владислава Жановича дают представление публикуемые ниже беседа В.Ж. Келле с Б.И. Пружининым и статья А.Е. Разумова.

  (11 мая 2010 г.)

Б.И. Пружинин. Владислав Жанович, Вы, конечно, в курсе, что к Вашему юбилею[1] готовится книга[2]. Я в этой книге участвую. Не так давно я писал статью о Владиславе Александровиче Лекторском, о секторе, а стержневым сюжетом этой статьи  было повествование о том, как в те времена вырабатывалась, как бы это сказать, оппозиция официальной идеологии. Как настоящие философы-ученые пытались описать реальность, как она есть, понять ее законы, т.е. работать как ученые, и как они обходили, внутренне и внешне преодолевали чисто идеологический подход. Я просто в этом не участвовал по возрасту, битва развертывалась у меня над головой. Но все это очень хорошо понимали. И мне это очень важно, скажу Вам, это очень актуально, потому что я сегодня вижу, как снова захлестывает идеология. Но у нашего поколения выработана защитная реакция на эту идеологию. Сама жизнь нам прививала от нее какую-то вакцину, мы через эту школу прошли. А сегодня важно утвердить, что идеология - важная и нужная составляющая общественного сознания. Но если ты профессионал-философ, т.е. ученый, то задача твоя не погружаться с головой в эту идеологию и не сервильно обслуживать ее, а критически воспринимать и понимать. Ваше поколение на своей шкуре, грубо говоря, испытало давление идеологии, но вынесло и сумело найти способы выхода к реальности и ее изучению. Как хотите, но реальность Вы почувствовали. Это как  в науке.  Идет спор, выясняются какие-то вещи, что-то где-то лучше, что-то больше продвинутое, но это наука! А Ваш отдел разгоняли в середине 70-х годов прошлого столетия после острой идейно-административной критики. Кадровый состав отдела был частично распределен по другим секторам (так, Н.В. Мотрошилова, Э.Ю. Соловьев были переведены в менее идеологически значимые сектора), частично составил костяк нового сектора, созданного взамен прежнего Отдела. Заведовавший Отделом, автор и соавтор чрезвычайно интересных работ по истмату, Владислав Жанович Келле перешел в  Институт истории естествознания и техники АН СССР. Ушли из Института Е.Г. Плимак, Н.С. Злобин и др. Сегодня причины, по которым это произошло, могут показаться малоинтересными - во всяком случае, в концептуальном плане. Социально-политические перемены и идеологические потрясения в стране заслонили и сделали как бы малозначащими события духовной жизни тогдашней «застойной» эпохи. Тем более, события «внутриинститутского» масштаба. Открылись разнообразные возможности широко приобщиться к историческому и интеллектуальному опыту других стран, и нынешняя генерация наших интеллектуалов зачастую уже просто не видит нужды обращаться к недавней интеллектуальной истории собственной страны. Поскольку, полагают они, эта история в интеллектуальном плане малоинтересна. Уж во всяком случае, научить чему-либо полезному она не может. Не знаю насчет полезности, но полагаю, научить все же может много чему.

В данном случае я коснусь лишь одного из аспектов исторического опыта отечественного гуманитарного познания, причем аспекта весьма специфического - связанного с попытками акцентировать элементы научности в рамках исторического материализма. Но мне представляется, что по сути-то речь пойдет о предметах, которые, как это ни парадоксально, вновь обретают сегодня весьма широкую актуальность - правда, уже не в связи с истматом. Философы, работавшие в то время в Отделе истмата Института философии АН СССР, попытались различить и по возможности демаркировать истмат как идеологию и истмат как концептуальное основание научного взгляда на общество, т.е. попытались рефлексивно отнестись к использованию концептуального аппарата одной из важнейших составляющих марксистской идеологии - исторического материализма.

Хочу заметить сразу. В данном случае в мои намерения не входит ни обсуждение вопроса о том, насколько историко-материалистическая концепция общества является научной, ни тем более вопроса о том, насколько вообще возможна научная концепция общества. Достаточно того, что истмат сложился в контексте соответствующей традиции именно как попытка научного понимания общества и содержит в себе элементы научности. О них и пойдет речь ниже, когда я буду анализировать попытки социальных философов различить в истмате идеологию и науку. Тем более, что сами эти попытки развертывались в рамках характерного именно для науки критико-рефлексивного рассмотрения истматовских концепций.

Надо сказать, что в то время в ходе истматовского рассмотрения социальной проблематики рефлексивность уже в принципе не возбранялась. Да и сама философско-методологическая рефлексия при этом рассматривалась вполне адекватно - как особая критико-аналитическая практика, позволяющая отследить и методологически оценить способы соотнесения концептуальных построений с реальностью. Однако в ходе критико-рефлексивного анализа концептуальных структур истмата достаточно отчетливо возникал вопрос: какого рода отношение концептуального аппарата истмата к реальности должна оценивать философско-методологическая рефлексия? Точнее, какого рода цели функционирования истмата прежде всего должны приниматься во внимание при рефлексивной оценке эффективности его концептуального аппарата - задачи ли рационального оправдания практико-прагматических решений «политико-идеологического руководства», т.е. идеологические задачи, или задачи формирования адекватного представления о социальной реальности (в том числе и о реальность самой идеологии), т.е. задачи познания этой реальности, по возможности, научного?

Вообще говоря, т.е. в идее, истмат мыслил себя как научную идеологию и потому никакого фундаментального противоречия внутри него между этими целями возникать не должно было. Соответственно, и компетенцию философско-методологической рефлексии над истматом следовало ограничить выявлением частных расхождений, для их дальнейшего устранения (преодоления) за счет взаимной коррекции познания и идеологии. И естественно, при этом ни о каком сознательном различении науки и идеологии внутри истмата и речи быть не могло. Дело, однако, было в том, что к 60-м годам прошлого столетия зазор между истматовской идеологией и реальностью был уже настолько велик, что как раз ни о какой самоочевидной научности марксистской идеологии речи уже не было. И это обстоятельство, надо сказать, было очевидным и для профессиональных идеологов, и для ученых-гуманитариев. Но если с точки зрения первых, именно социально-гуманитарные науки следовало подстраивать под идеологию, то для тех отечественных социальных философов, кто пытался честно работать в рамках истмата, единство в нем науки и идеологии (под руководством идеологии) представлялось отнюдь не исходным пунктом их размышлений, но чрезвычайно острой проблемой, предполагающей как раз четкое различение этих составляющих истмата и коррекцию именно идеологии.

В те времена более или менее серьезные самостоятельные разработки в истмате допускались только в рамках задач по обслуживанию корпуса идеологических установок, а отнюдь не с целью объективного познания социальной реальности. Соответственно задачей рефлексии оказывалось не столько критико-методологическое осмысление истматовских гипотез в их соотнесении с социальной реальностью, сколько эффективное участие в их приспособлении к прагматическим конъюнктурным контекстам, т.е. прагматизация историко-материалистических идей для решения идеологических задач (причем задачи эти отечественные социальные философы отнюдь не сами себе ставили). С этой точки зрения философско-методологическая рефлексия в рамках истмата подчинялась целям не научно-познавательным, а идеологически-прикладным. И хотя, в силу претензии истмата на научность своих идеологических программ, критико-методологическая рефлексия и не исключалась полностью из повседневной профессиональной работы тогдашних отечественных социальных философов, но, так сказать, злоупотреблять ею не рекомендовалось. И не рекомендовалось тем более настоятельно, чем более идеологические установки истмата обнаруживали свою нереальность. В этой ситуации любая попытка четко развести в истмате науку и идеологию оказывалась фактически равносильной утверждению, что принимать за основание оценки истматовских идей следует не идеологическую ангажированность, но элементы научности, содержащиеся в философско-исторической концепции марксизма. Так что и для тех, кто пытался исследовать социальную реальность, и для тех, кто контролировал такого рода попытки, было очевидно: за разведением науки и идеологии в рамках истмата явно просматривается критическая позиция по отношению к его идеологии - сначала текущей, а в перспективе и стратегической. Понятно, что попытки такого рода всегда более или менее жестко пресекались. Дело не спасали и ссылки на пролетариат, который якобы нуждается именно в научной идеологии. Сколь бы ни были ограниченными концептуальные основания истмата, они, тем не менее, позволяли даже изнутри различить вопиющую неадекватность его идеологической составляющей той реальности, которая сложилась к тому времени в стране. Во всяком случае, к 60-м годам прошлого столетия это было видно уже и невооруженным глазом. Вот за попытку различить в истмате науку и идеологию и дать серьезную критико-рефлексивную оценку научного потенциала истмата, собственно, и были наказаны Вы и сотрудники Отдела.

В.Ж. Келле. Хочу вернуться в более ранние времена. Для нас с Матвеем Яковлевичем Ковальзоном знаковым был 56-ой год, когда "Вопросы философии"  опубликовали нашу первую совместную статью «Категории исторического материализма». В 1959 г. мы выпустили первую книгу «Формы общественного сознания». И надо отметить, что она тут же получила весьма критическую рецензию. Нам поставили в вину то, что мы идеологию выводили за грань познания.

Б.И. Пружинин. Позволю себе небольшое примечание к сказанному Вами. Я нашел эту рецензию и приведу несколько ее фрагментов.

«Необходимо, однако, отметить, что в рецензируемой книге, в целом полезной, содержатся отдельные положения, которые вызывают серьезные возражения и нуждаются во внимательном разборе и критике.

«В развитии общественного сознания, - пишут авторы, - необходимо выделять две взаимно связанные друг с другом тенденции: во-первых, познавательный процесс, обусловленный интересами реальной жизненной практики общественного человека, - накопление объективных знаний о природе и обществе; во-вторых, идеологический процесс, обусловленный в антагонистических формациях интересами различных действовавших в истории классов, - возникновение, развитие и смена идеологий различных классов» (стр. 11). Это противопоставление познавательного процесса идеологическому последовательно проводится авторами во всех разделах книги. Рассматривается ли общетеоретическое положение о преемственности в развитии общественного сознания в целом, они спешат заявить: «...Следует различать преемственность в области идеологии от преемственности научного познания» (стр. 22); излагается ли та же проблема преемственности применительно к отдельным формам сознания, например философии, авторы вновь утверждают: «...В развитии философии имеет место идеологическая и познавательная преемственность...» (стр. 244); освещается ли содержание определенной формы общественного сознания, например искусства, они вновь и вновь повторяют, что это содержание представляет собой «единство идеологического и познавательного моментов», осуществляемое «на эстетической основе» (стр. 212), и т. д.

Известно указание В.И. Ленина о том, что научная идеология в противоположность идеологии ненаучной содержит объективную истину. Ленин противопоставляет одну идеологию другой идеологии в их отношении к объективной истине, но не противопоставляет науку вообще идеологии вообще, познавательный процесс - идеологическому процессу. Если, как утверждают авторы, в общественном сознании действуют две тенденции - познавательная, научная, и противостоящая ей идеологическая, ненаучная, - то понятие «научная идеология» в его противопоставлении «ненаучной или антинаучной идеологии» лишается всякого смысла. Проводимое авторами противопоставление познавательного и идеологического как двух противоположных процессов не отвечает действительности и не согласуется также с указанием В. И. Ленина, содержащимся в статье «Три источника и три составных части марксизма»: «Точно так же, как познание человека отражает независимо от него существующую природу, т. е. развивающуюся материю, так общественное познание человека (т. е. разные взгляды и учения философские, религиозные, политические и т. п.) отражает экономический строй общества» (Соч., т. 19, стр. 5). Как видим, Ленин здесь называет все формы общественного сознания - значит, и идеологические формы, идеологию - формами познания»[3].

Поскольку книга вызвала многочисленные отклики, редакция опубликовала их обзор. Приведу фрагмент этого обзора.

«Отрицательно относясь к излагаемой в книге концепции о соотношении познавательного и идеологического моментов в сознании, доцент И. Миндлин (Москва) считает, что разделение духовной жизни общества на эти два момента имеет искусственный характер. В действительности жизнь общества подразделяется на материальную и идеологическую (то есть духовную). Материальная жизнь - это та, которая складывается независимо от сознания людей, а идеологическая складывается, проходя через сознание людей. Из этого следует, что в классовом обществе общественное сознание не может быть единым, оно носит классовый характер; оно отражает ту ожесточенную борьбу классов, которая происходит в обществе и является главной силой истории. Эта борьба пронизывает от начала до конца все формы общественного сознания, в том числе и науку. А отсюда следует, что незачем искусственно расчленять общественное сознание на эти две тенденции»[4].

В.Ж. Келле. Но каких-то организационных выводов тогда не сделали. Мы с Ковальзоном выдвинули идею, что идеология и познание образуют две тенденции в развитии общественного сознания, которые не совпадают друг с другом. Есть познавательная тенденция, ориентированная на объективность, и есть идеология, ориентированная на интересы. И в каждой форме сознания соотношение их своеобразное. В одних превалирует познание, в других идеология. Но единственная форма сознания, которая анализирует и оценивает адекватность этих соотношений, - философия. В самой же философии соотношение идеологии и познания должна, так сказать, оценивать сама философия. Во всяком случае, философия - это та область сознания, которая занимается как раз этими вещами. Что мы и делали в нашей книге. Надо сказать, для нас такая постановка вопроса была некоторой новацией. На Западе давно идеологию и познание разделили.

Б.И. Пружинин. Здесь я вновь не могу удержаться от комментария. История, о которой повествует Владислав Жанович, настолько недавняя, что делать какие-то далеко идущие теоретические обобщения, апеллируя к ней, еще, наверное, рано. И тем не менее некоторые идейные аналогии с днем нынешним очень даже просматриваются. Ныне, похоже, в рамках постмодернистских направлений (с ярко выраженными конструктивистскими установками) идеологию и познание свели вновь. Причем свели значительно более радикально, нежели об этом мог мечтать доцент Миндлин. Постмодернизм просто отождествил науку (и притом отнюдь не только гуманитарную) с идеологией. А поскольку благодаря этому отождествлению идеология лишилась какой бы то ни было оппозиции, она вообще перестала чувствовать свои границы и приобрела характерные черты мифа. Впрочем, даже насквозь идеологизированное сознание предполагает все же самооценку и так или иначе включает в себя взгляд с иных позиций на мир, в котором оно воплощает свой интерес, взгляд с позиций, скажем, знания о мире. Внутри мифа такой потребности нет - миф не имеет внутренней опорной точки для самооценки, он не рефлексивен в принципе. И при этом никакой нужды в том, чтобы стать познанием, а тем более научным познанием, он не испытывает.

В.Ж. Келле. В начале 60-х годов вышел наш «Курс лекций по историческому материализму». Еще продолжалась оттепель, породившая волну шестидесятников. Она подхватила и нас, хотя мы были немножко старше. Но мы же были изолированы и мало было знакомы с тем, что происходило в европейской философии. Работы западных социальных философов находились в спецхранах, нам было трудно их получить. Мы сами пришли к идее разделения идеологии и познания, это не было каким-то заимствованием. Эта идея была проведена и в "Курсе лекций по историческому материализму" (1962). Эта идея и была ориентиром, которым я руководствовался. Я думал, что в марксизме в принципе идеология и познание должны совпадать. Это был принцип - должны совпадать, поскольку рабочий класс, идеологией которого является марксизм, заинтересован в объективном знании действительности, и лозунги, которые он выдвигает, идеологические, так сказать, принципы, они тоже должны соответствовать реальности для того, чтобы построить новое общество. Но реально это не получалось. И поэтому задача заключалась в том, каким образом построить саму идеологию, чтобы она совпадала с познанием, чтобы была действительно научная идеология, как это провозглашала марксистская теория. Противоречие между теорией и жизнью, таким образом, получало выражение в философской проблематике. Соответственно, эти идеи определили и направление работы сектора, руководителем которого меня назначили.

Когда я пришел в Институт философии, сначала научным сотрудником, а затем возглавил сектор исторического материализма, то с удивлением обнаружил, что в самом Институте в это время многие очень способные люди оказались как-то не у дел. Или у них возникли сложные отношения с руководством секторов, где они работали, либо по каким-то другим причинам. А я талантливых людей не боюсь, мне интересно с ними работать. В результате собрался великолепный сектор!  В нем  работали в разное время Э.Ю. Соловьев, Н.В. Мотрошилова, Е.Г. Плимак, Ю.М. Бородай, Ю.А. Левада, одно время у меня работал Б.А. Грушин. Они пришли из Института социологии, когда их оттуда выгнали. Кто еще? Ю.Н. Семенов, К.В. Новиков, который потом эмигрировал... Все это были чрезвычайно способные люди. А я давал им возможность заниматься тем, чем они хотят, но, естественно, с учетом того, что они все-таки в секторе истмата. И мы начали выпускать продукцию.

Я буду говорить только о тех книгах, где я участвовал. Мы выпустили с Бородаем и Плимаком две книги - "Принцип историзма в познании социальных явлений" (1972)  и "Наследие К. Маркса и проблема теории общественных формаций" (1974). Основная идея, за которую нас «долбали», заключалась в том, что мы придали базисные функции политике в докапиталистических формациях, и прежде всего в период феодализма. Базис - это экономика, так все считали. Мы же сочли, что реально действующей силой базисного порядка была именно политика, что в условиях феодализма экономика не играла такой роли, как при капитализме, и выполняла более фундаментальные функции в жизни общества. Сначала вышел "Принцип историзма в познании социальных явлений", и его сразу подвергли очень суровой критике. Я помню, тогда после смерти П.В. Копнина (с ним у меня были прекрасные отношения) нам устроили очень страшную разборку. Но и тогда это все прошло без оргвыводов. Потом вышла книга "Наследие К. Маркса...", там эта идея тоже была проведена. Эта книга была интересна тем, что в ней предпринималась попытка вернуть в марксистское понимание истории понятие "формация", во-первых, а во-вторых, показать, что Маркс и Энгельс не дали окончательного решения вопроса о формациях, что здесь еще много нерешенных проблем. Дело в том, что в изложении исторического материализма у Сталина в его знаменитой работе "О диалектическом и историческом материализме" понятие "формация" вообще отсутствует. И  из «константиновского» истмата понятие "формация" исчезло. Мы его вернули. 

Мы полагали, что поскольку у Маркса и Энгельса имеются различные трактовки формации, мы можем, как ученые, самостоятельно разбираться в этой тематике и вести себя не только как пропагандисты. Здесь я немножко отступлю. Дело в том, что при Сталине, конечно, философам отводилась роль пропагандистов. Академик Ф.В. Константинов говорил: "Мы должны быть идеологами" и т.д. А нам хотелось заниматься творческой исследовательской работой. В 40-е годы это было вообще невозможно, пока жив был Сталин. После 56-го года какие-то проблески появились, и мы воспользовались, конечно, этим. Но старое поколение считало, что мы слишком далеко зашли, начали уже копаться в самом марксизме - чего-то там разбираться. Наша книга вызвала неудовольствие руководства Академии общественных наук при ЦК КПСС. М.Т. Иовчук, в частности, там большую роль сыграл. Они устроили разгромное обсуждение нашей книги, считая, что мы ревизуем Маркса, и от авторов, от меня прежде всего, требовали признания своих ошибок. Надо было каяться. Между прочим,  существует стенограмма этого обсуждения.

Потом некоторые люди после этого обсуждения подходили ко мне и извинялись за свое выступление. Говорили, что их заставили.

Б.И. Пружинин. Идеология, характерными для нее способами, «подламывала» под себя элемент научности, который вы пытались отстоять в истмате. 

В.Ж. Келле. Да.

Б.И. Пружинин. И во что вылилось все это? Это обсуждение, эти претензии?

В.Ж. Келле. Каких-то организационных выводов тогда опять сделано не было. Они хотели только меня припугнуть, прижать, чтобы я немножко умерил свой научный пыл. Но я не умерил этот пыл. Это первое, и второе, что имело значение, - на нас обратил внимание Московский горком партии, идеологическим отделом которого заведовал тогда В. Ягодкин.

Ягодкин в начале 70-х годов решил сделать карьеру на разгроме слишком прытких гуманитариев, которые, как он говорил, нарушают идеологическую дисциплину. Он организовал проверку Института экономики, он хотел разгромить журнал "Вопросы философии", и одним из его главных противников был главный редактор журнала Иван Тимофеевич Фролов. Ну, у Фролова были связи в ЦК, и он оказался орешком, который был Ягодкину не по зубам. А я был, во-первых, членом редколлегии журнала, работал с Фроловым, а во-вторых, возглавлял сектор, который все чего-то там куролесил. Тогда во главе Института был Б.С. Украинцев, Б.М. Кедрова они все-таки смогли сбросить, Кедров сделал некоторые тактические ошибки. И я попал под прицел Ягодкина. Вот эти два фактора сработали. Мы выпустили к столетнему юбилею Ленина книгу "Ленинизм и диалектика общественного развития". Это целиком заслуга Е.Г. Плимака, я лишь подписался под этим, я был с этим согласен. Он разделил применительно к оппозиции в партии гносеологические и социальные корни. Эта идея была признана  неприемлемой. Мне передавали, что в некоторых выступлениях в Институте философии называли эту книгу троцкистской. Она была запрещена. Она не вышла в продажу.

В главной книге, которую мы задумали, мы собирались поставить и разработать проблемы, которые ориентированы были на объективное рассмотрение исторического процесса, и в перспективе - на развитие научной  теории общественного развития. Одним из авторов плана этой книги был Ю.А. Левада. В это время из Института социологии тогда уволили М.А. Виткина, и Б.М. Кедров (тогда еще директор Института философии) попросил меня, чтобы я взял его в свой отдел. Я читал книжку Виткина по теории азиатского способа производства. У меня не было никаких причин не брать Виткина, не выполнить просьбу директора. Я его сделал секретарем как раз этой книги. Ну и вообще, достаточно прегрешений у меня уже было к 74-му году

            И когда Виткин в декабре 1974 г. сказал, что он уезжает в Израиль, началась вся эта катавасия. Дело в том, что реакция на еврейскую эмиграцию была разной. Кое-где не обращали на это внимания, кое-где кого-то наказывали, кому-то давали выговор. А наш отдел наказали по полной - он был распущен. Конечно, Виткин оказался очень удобным предлогом, чтобы избавиться от меня, чего дирекция  Инстиута философии очень желала.

Закончилось это партийным собранием, на котором большинство выступавших меня осудило. Но нашлись и защитники.  Меня поставили в такую ситуацию, что я вынужден был уйти из Института. Я попросил С.Р. Микулинского, тогдашнего директора Института истории естествознания и техники (ИИЕТ АН СССР), с которым мы находились в дружеских отношениях, чтобы он взял меня в свой институт. Он обратился к П.Н. Федосееву, тогдашнему вице-президента АН, и по его указанию меня перевели в ИИЕТ.

Б.И. Пружинин. Такая вот поучительная история из времени, когда идеология господствовала и пыталась поглотить все, всю сферу интеллектуальной и духовной жизни. Точнее, это - история противостояния ее господству, демонстрирующая нам, помимо всего прочего, еще и способы, какими такое противостояние идеологией подавляется. Последнее, на мой взгляд, заслуживает особого внимания на фоне рассуждений о «властных претензиях» знания.

И в заключение. Известно, в том числе и из опыта продвинутых регионов, что без внимательнейшего отношения к своей собственной истории, в том числе истории недавней, никакое движение вперед (т.е. не по кругу) невозможно ни в какой сфере жизни. Тем более, в сфере интеллектуальной. Так что без осмысления своей, не только давней, но и недавней истории отечественная философия и социально-гуманитарная наука в целом не смогут сказать ничего собственного внятного и значимого. Не сумеют актуализировать даже чужой опыт. Ведь только в преемственности опыта и формируется концептуальный аппарат, способный схватывать проблемы новой реальности.

[1] 21 октября 2010 г. В.Ж. Келле исполнилось бы 90 лет.

[2] «Человек в интеллектуальном и культурном пространствах». Сборник. М., Прогресс-Традиция.

[3] Гак Г.М., Рачков П.А., Степанян Э.Х., Чугаев А.Я. Спорные положения в интересной книге // Вопросы философии. 1960. №8. С. 175.

[4] Спорные положения в интересной книге [«Авторы других рецензий, поступивших в редакцию...»] // Вопросы философии. 1960. № 8. С. 179.