В статье рассматриваются историософские воззрения Л.Н. Толстого, какими они предстают в романе «Война и мир»: его понимание причин исторических событий и движущих сил истории,  места и роли людских масс в её движении. В центре внимания автора две проблемы. Первая - интерпретация Толстым исторического события как результата «равнодействующей множества воль». В основании такой интерпретации,  считает автор, лежит, с одной стороны, отрицание писателем проявлений телеологизма (исторический процесс неподвластен давлению со стороны ни человека, ни Бога), с другой стороны, признание за человеком способности на свободное волеизъявление в своих действиях и в этой связи множества воль в качестве «единственной причины всех причин истории». Это объясняет, почему в  контекст своего понимания причин истории Толстой вводит понятие «исторического дифференциала», позволяющее интегрировать элементарные индивидуальные устремления в силу, рождающую неотвратимость массовых движений и обязательный характер исторических событий. Вторая проблема, рассматриваемая в статье, - интерпретация Толстым роли руководящей личности в истории. Понимание исторической необходимости как равнодействующей множества воль подводит к признанию, что такие личности суть лишь «ярлыки», дающие наименование историческим событиям. Автор статьи, однако, предостерегает от прямолинейного толкования этого тезиса, показывая, что, во-первых,  за последним стоят поиски писателем нравственных оснований истории: вопрос о роли руководящей личности  для него трансформируется в вопрос о её нравственной ответственности за ход  событий, в которых она участвует. Во-вторых, за этим тезисом стоит главная установка философии истории Толстого: движущей силой истории является народ.

In this paper considered L.N. Tolstoy's historico-philosophical outlooks that appear in the novel "War and Peace": his understanding of the historical events' reasons and driving forces of history, location and role of the masses in the history. There are two crucial problems. First is Tolstoy's interpreting of the historical event as the effect of "resultant force of the multitude of wills". As author suggests, in the base of this interpretation there is, on the one hand, writer's negation of teleological manifestations :the historical process is independent to the pressure neither on the part of Man nor on the part of God. On the other hand, there is the acknowledgement of man's ability for the free command in his activities and thereby the acknowledgement of the multitude of wills qua "single reason of all reasons of history". It explains why Tolstoy introduces the concept "historical differential" in the context of his understanding of reasons of history as that which allows integrate elementary individual aspirations in the force bearing inevitability of  the national movements and determining obligate character of the historical events. Second problem considered in this paper is Tolstoy's interpreting of the leading personality's role in history. Understanding of the historical necessity as the resultant force of the multitude of wills led to acknowledgement that these personalities are only "labels", giving denominations to the historical events. Author, however, admonishes of straightforward interpretation of this thesis and explains that, firstly, this thesis derived from the Tolstoy's quest of moral foundations of history: question about leading personality's role transforms for him into the question about moral obligation of this personality for the course of events in which it takes part. Secondly, there is the main principle of Tolstoy's philosophy of history behind this thesis - the nation is the driving force of the history.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: историческая необходимость, движущие силы и причины истории, историческое событие, разумное целеполагание, индивидуальная свобода, «роевая жизнь», множество воль, исторический дифференциал, народ, руководящая личность, нравственный модус исторических событий.

KEYWORDS: historical necessity, driving forces and reasons of history, historical event, reasonable targeting, individual liberty, "swarmed life", multitude of wills, historical differential, people, leading personality, moral modus of the historical events.

Для истории существуют линии движения

человеческих воль, один конец которых

скрывается в неведомом, а на другом

конце которых движется в пространстве,

во времени и в зависимости от причин

сознание свободных людей в настоящем.

Л.Н. Толстой

Любая проблема, связанная с творческим наследием Л.Н. Толстого, столь многозначна и многопланова, что при обращении к ней сразу возникает опасение: а возможно ли её рассмотрение, как адекватное пониманию самого писателя? Толстой - и гениальный писатель, и прозорливый, глубокий мыслитель, поэтому трудно провести границу между его художественными образами, сюжетными линиями и стоящими за ними философскими идеями. И дело не только в том, что Толстой-философ «прерывает» Толстого-писателя, как это происходит, например, в романе «Война и мир» в многочисленных отступлениях-размышлениях о причинах и законах истории, о роли в её движении героев и народных масс и т.д. Дело ещё и в том, что сам художественный текст со всеми бытописаниями, детализацией происходящих событий, характеристиками психологического состояния героев и действующих лиц всегда многопланов. Он несёт особый внутренний смысл, имеет свою философскую интенцию, выводя читателя, помимо его воли, за событийные рамки, заставляя увидеть стоящий за ними мир иных смыслов. Вспомним хотя бы описание сцены ранения князя Андрея, искавшего в бою под Аустерлицем «свой Тулон», или внутреннего состояния Пьера Безухова в плену, как бы заново переживающего свою жизнь «в свете», или встречи его с Платоном Каратаевым. В этих и множестве других сцен раздвоение писателя на «художника» и «философа» заслоняется Толстым-мыслителем, для которого литературное творчество и философствование едины. Это что - особенность его гения? Да, но не только.

Художественное творчество внутренне, интимно, связано с философией. «Поэтому между художником и мыслителем существует органическое духовное сродство, в силу которого все подлинные и великие представители каждой из этих форм творчества не только как личности, в большей или меньшей степени, сочетают в себе оба духовных начала, но и имеют в себе именно их внутреннее единство, ибо оба рода творчества истекают в конечном итоге из одного источника, разветвлениями которого они являются», - писал С.Л. Франк [Франк 1996, 315]. Их общим источником является духовная культура, включающая две взаимодополняющие стороны - концептуальную и экзистенциальную. И.Т. Касавин характеризует их как «две версии фундаментальной реальности - объективно-отстранённая и научно-аналитическая, с одной стороны, и человекоразмерная, эмоционально нагруженная, с другой. Отсюда берут своё начало и два способа выражения как трансцендирования - логический и художественный, проблематизация и мифологизация» [Философия и литература... 2009, 75]. Эти два измерения духовной жизни человека являют собой по сути её атрибутивные свойства, заставляющие жить культуру на грани двойного бытия (в мысли и в образе) безотносительно к её национальным формами и творчеству конкретных субъектов, хотя в разной степени в зависимости от времени и места, т.е. того национально-культурного пространства, в котором живёт культура. И в этом смысле интенция толстовского творчества к «философской проблематизации» не есть исключение, она лишь наиболее ярко выражает особенности своего времени: русская философия весь XIX век, начиная от А.Н. Радищева, развивалась в тесном союзе с литературой, а литературе (её лучшим образцам) была свойственна философская рефлексия. Вспомним В.Ф. Одоевского, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, А.И. Герцена, С.К. Аксакова, Н.Г. Чернышевского, В.В. Розанова, Д.С. Мережковского, поэзию В.Д. Веневитинова, Ф.И. Тютчева, А.А. Фета, Вл. Соловьева, которые в равной степени были и философами и литераторами. Связь двух видов творчества надолго определила лицо отечественной духовной культуры: философия была своеобразным путеводителем в литературных поисках, а литература облекала абстракции «чистого разума» в живую плоть художественных образов. У философии и литературы, как справедливо отмечает В.К. Кантор, выявилось общее смысловое поле (тайны космоса и человеческого бытия, жизни и смерти, насилия и свободы, тема человека), которое каждая в равной степени считали своим. Поэтому понятийно-логический и художественно-образный способы отношения к миру развивались в плодотворном синтезе. Именно такой оценки придерживались, говоря о русской культуре XIX в., Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, В.В. Зеньковский, Н.О. Лосский, С.Ф. Франк.

С одной стороны, за стремлением к синтезу стояла исторически сложившаяся на почве православия безусловная константа русской духовности - признание целостности бытия и взаимодополняемости всех форм его постижения: понятийного мышления и образного восприятия, бесстрастной рациональности и верующего разума, интуиции и мистического мироощущения. С другой стороны, имел свои последствия тот факт, что Россия вошла в эпоху Просвещения позже Европы и довольно скоро смогла отнестись к европейскому опыту критически, в частности, увидеть издержки абсолютизации роли «рацио». Мысль (понятие) и художественное восприятие (образ) были подведены под «общий знаменатель» Разума. В итоге философские построения, начиная со славянофилов, наполнялись живой предметностью - «не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними» [Ильин 1922, 442], литературное же творчество наполнялось глубиной философского видения мира.

В статье предлагается рассмотреть проблему исторической необходимости и движущих сил истории как видел ее Л.Н. Толстой в романе «Война и мир». «Война и мир» единственный исторический роман писателя. Как известно, произведение огромно не только по объёму, но и по охвату сфер человеческой жизни. В романе нашли законченное выражение философско-исторические воззрения Толстого на смысл истории, на понимание места и роли человека и людских масс в её движении, на войну и мир как полярные состояния бытия, включающего повседневную жизнь людских поколений. История в понимании писателя - это «история всех, без одного исключения, людей, принимающих участие в событиях».

Толстой о причинах исторических событий

Единственное понятие, посредством которого

может быть объяснено движение народов,

есть понятие силы, равной всему движению

народов.

Л.Н. Толстой

Проблема, вынесенная в название параграфа, была одной из главных для Толстого в его осмыслении всей историософской проблематики[1]. Вопрос об исторической причине, т.е. о силе, которая приводит в движение историю, обусловливает взаимосвязь исторических событий, благодаря которой то, что должно случиться, всегда случается, постоянно волновал писателя: «Если цель истории есть описание движения человечества и народов, то первый вопрос, без ответа на который всё остальное непонятно, следующий: какая сила движет народами?» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 616]. С чем/кем связывать эту силу? С Промыслом Божиим? Но это был бы слишком простой ответ, а для Толстого он был неприемлем еще и потому, что писатель отрицал телеологизм в любых его проявлениях как попытку «делания истории». Исторический процесс неподвластен давлению ни со стороны человека, ни со стороны Бога. Толстой не согласен был и с бытующим мнением историков, связывающих направляющую силу исторических событий с волей отдельных лиц (Наполеона, императора Александра, Кутузова), потому что за их действиями, которые носят частный характер, скрывается главное: «сила, равная всему движению народов» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 621]. И если допускать при истолковании истории причинную обусловленность исторических событий, то иной причины, по мнению Толстого, не найти.

Вообще искать в истории причины - дело мало перспективное, поскольку из-за их множества поиски уводят либо «в дурную бесконечность», либо к признанию исключительной роли исторических деятелей [Толстой 1948, т. 4, ч. 2, гл. 1]. Но самое главное, в ходе таких поисков «всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляется нам одинаково справедливыми сами по себе и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой и третий и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона и войны не могло бы быть» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 4-5]. При этом, чем больше мы будем «дробить» элементы истории, тем недоступнее будут представляться сами причины. Следовательно, исключительных, объясняющих ход истории, событий просто нет. Историка, ищущего их, ждут неправильные ответы. Правильный же ответ будет заключаться в признании, что ход мировых событий «зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 197].

В объяснении движения истории Толстой исходит из предположения, что всякое историческое событие (поражение русских войск под Аустерлицем, ход битвы под Смоленском, победная для русских «ничья» под Бородиным, вступление французской армии в Москву) детерминировано действиями всех участвующих в нем людей. Поэтому за любым историческим событием стоит «равнодействующая разнонаправленных воль», играющая роль той запускающей силы, которая делает его исторически неизбежным[2]. Это означает одно - историк должен, «отстранив понятия причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно малым элементам свободы» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 651], - законы, которые, пронизывая ткань исторического поля, задают вектор необходимости «единичным волям», и которые объясняют, почему то, что должно произойти, происходит.

Но возникает вопрос: в какой момент из множества единичных воль рождается обязательный характер конкретного события, что придаёт ему, рождённому волей масс «статус исторической необходимости»? Анализируя ответы историков на этот вопрос, Толстой приходит к выводу, что обязательной составляющей исторической необходимости является совпадение воли с условиями, при которых совершается историческое событие. Настаивая на таком понимании исторической необходимости, писатель, с одной стороны, приходит к отрицанию волюнтаристского взгляда на историю, (требуется совпадение индивидуальных воль с внешними для них условиями), с другой стороны, оставляет право на свободу выбора для каждого из участников исторического события[3].

Размышления о совпадении воль как константе исторической необходимости подводит Толстого к идее о «дифференциалах истории» как элементарных (одинаковых для всех) устремлениях, составляющих мотивационную основу массовых действий людей: «Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения - дифференциал истории, т.е. однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории» [Толстой 1948, т. 3, ч. 3, 237]. Развивая эту мысль в многочисленных отступлениях и в сюжетном повествовании, он формулирует тезис: необходимое упорядочивание множества воль, т.е. приведение их к некоторому «общему знаменателю», осуществляется, если между ними есть какая-то схожесть, однородность. Так, в основании воинского порыва французских солдат на Бородинском поле было общее желание войти в Москву, где они, измученные предшествующими сражениями и трудностями военного похода, надеялись получить отдых и еду. «Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, а по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки - голодные и измученные походом, в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что "вино откупорено и надо его выпить". Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо» [Толстой 1948, т. 1, ч. 2, 198]. Эти рассуждения приводят писателя к выводу: «Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, на сколько дано человеку достигнуть на этом пути понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов» [Толстой 1948, т. 3, ч. 3, 239].

Идея «исторического дифференциала» воспринималась Толстым как чрезвычайно важная для объяснения не только истории. По пути нахождения элементарной составляющей, считал он, шли все науки в своём развитии. Придя к пониманию бесконечно малого как основы сущего, каждое знание шло дальше - к поиску общих черт, т.е. интеграции малых величин, что в конечном счёте и приводило к выявлению искомой закономерности. Так развивалась математика, астрономия, всё естествознание. На том же пути, уверен Толстой, стоит история. В ней так же, как, например, когда-то в астрономии, все различия в воззрениях связаны с признанием или непризнанием «абсолютной единицы», служащей мерилом видимых явлений. В истории такой единицей является независимая воля отдельного человека, именно она есть та «малая величина», которая, интегрированная с волями других людей, объясняет их поведение в качестве участников массовых действий. Взаимосвязь многих воль, как выражение индивидуальных усилий, лежащая в основании исторических событий, «помноженная» на условия одного и того же момента времени, вводит исследователя в искомую сферу закономерности, т.е. исторической необходимости.

Интерпретация исторической жизни через обращение к «равнодействующей множества воль», сведённых к элементарным психологическим состояниям, выводила Толстого (и как художника и как философа) на осмысление исходного факта человеческого бытия - соединение жизни отдельного человека с исторической жизнью общества. Для Толстого рассмотрение этой проблемы стало возможным через акцентацию включения индивидуальной, личной жизни человека в его общественную, безликую, как он называл, «роевую», жизнь, которая в его понимании осуществляется в сфере необходимости[4]. «Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлечённее её интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 6]. Эта идея проходит через все сюжетные линии романа. Сам же роман, как справедливо замечает исследователь литературного наследия Толстого Е.Н. Купреянова, стал реализацией потенциальных устремлений всего искусства русского классического реализма, искавшего пути к познанию и усовершенствованию общества через познание и самосовершенствование отдельного человека [Купреянова 1966, 197] Можно добавить: реализм романа явился выражением несогласия писателя с утверждавшимся умонастроением, доминантой которого было признание ведущей роли общественной составляющей в нравственно духовной жизни людей.

Есть ещё одна проблема, непосредственно связанная с идеей «дифференциала истории» - это вопрос о роли руководящей личности в истории. История не безлика. Массы являются её движущей силой, от их воли зависит ход и почерк исторических событий, близость или удалённость их исхода, но какова при этом роль принимающих конкретные решения полководцев, правителей, дипломатов?

Роль «руководящей личности» в истории

В исторических событиях так называемые великие

люди суть ярлыки, дающие наименование событию,

которые, так же, как ярлыки, менее всего имеют

связи с самим событием.

Л.Н. Толстой

«Стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, т.е. в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического лица не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима», - так начинает писатель изложение событий и действий русской армии после Бородинского сражения и занятия французами Москвы [Толстой 1948, т. 2, ч.2, 199]. Ни Наполеон, ни Александр I, ни Кутузов не были слепыми «исполнителями истории». Но они не были  и её творцами, более того, далеко не всегда становились её действительными героями. «Наполеон в Бородинском сражении исполнял своё дело представителя власти так же хорошо и ещё лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны, спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствования» [Толстой 1948, т. 2, ч. 2, 198]. Но и только -  в том смысле, что он своим поведением не определил исход сражения: Наполеону «казалось только, что всё дело происходило по воле его» [Там же]. В этом «казалось только» - суть проблемы. Наполеон за всё время своей деятельности в качестве полководца сражения был подобен ребёнку, который, держась за тесёмочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит. Нетрудно увидеть, что такое объяснение ситуации напрямую связано с представлениями Толстого об исторической необходимости, ведь в сфере последней действия одного человека, как бы он ни был мудр, талантлив и дальновиден, не могут переломить ситуацию. Историческая личность может лишь убыстрить или замедлить ход событий, подстроившись в своих действиях под желания масс и обстоятельства. А что должно произойти, то произойдёт независимо от её воли[5]. «Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось - были так же мало произвольны, как действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависели события) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 5]. Иными словами, руководящая личность является «орудием истории», даже когда в силу своей прозорливости принимает адекватные ситуации решения.

Историки прошлого, считал Толстой, задумываясь о роли выдающейся, т.е. исторической, личности в осуществлении значимых для истории государств событий, как правило, прибегали к одному простому приёму: «они описывали деятельность единичных людей, правящих народом; и эта деятельность выражала для них деятельность всего народа» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 613]. Новые историки отвергли такой метод толкования истории. Но, следуя новой логике, они, тем не менее, пришли к старым воззрениям: народами руководят отдельные люди - герои, наделённые самыми разнообразными, но всегда особыми, чертами характера и природными свойствами. Они исполняют перенесённую на них народом его волю, они являются представителями масс, что и делает их историческими личностями, а когда и героями. Частично соглашаясь с подобными суждениями, Толстой ставит вопрос: а вся (и всегда ли) деятельность исторических лиц служит выражением воли масс? И приходит к выводу: нет, потому что, с одной стороны, «жизнь народа не вмещается в жизнь нескольких людей», с другой стороны, как только личные действия (в том числе и действия выдающейся личности) включаются в «общую сумму», слагаемую из других личных действий, они вплетаются во всеобщую связь исторических событий. С этого момента индивидуальные действия принадлежат не отдельному человеку, а исторической жизни человечества, народа, государства. Поэтому «теория о перенесении совокупности воль масс на исторические лица, может быть, весьма много объясняет в области науки права и, может быть, необходима для своих целей; но в приложении к истории, как только являются революции, завоевания, междуусобия, как только начинается история, - теория эта ничего не даёт» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 628]. Но не следует понимать этот тезис в буквальном смысле слова и уж, тем более, как выражение нигилизма или агностицизма писателя. Какие для такого предостережения есть основания? Одно, но существенное. Толстого как историка интересовала историческая необходимость, её адекватная интерпретация, считал он, требовала отрешиться от отыскания причин в воле отдельного человека (на то она и историческая необходимость!) подобно тому, как астрономы в поисках законов движения планет в своё время отказались от представления «утвержденности земли». История определена равнодействующей множеством воль, воля одного человека ничего не меняет и не объясняет в её движении. Поэтому приведённый вывод писателя не свидетельствует о его историческом нигилизме, он свидетельствует о другом - о признании ведущей роли масс, т.е. народа, в истории. Более того, это признание является исходным принципом всех его историософских построений. Обращая внимание на важность этого признания для понимания сути последних, В.Ф. Асмус подчёркивал: «Последнее слово философии истории Толстого - не фатализм, не детерминизм, не исторический агностицизм, хотя формально все эти точки зрения у Толстого налицо и даже бросаются в глаза. Последнее слово философии истории Толстого - народ» [Асмус, 1959, 210].

Будучи рационалистом по складу ума, Толстой категорически отрицал, что история движется по чьим-либо рациональным планам, в том числе приказам, замыслам исторических личностей. Никто не может «делать историю». Каждый может в ней только участвовать, но характер, способ участия могут быть различными - многое зависит от нравственных характеристик участника исторического события, его понимания наличной ситуации и способности выработать наиболее оптимальную линию поведения, не противоречащую моральным нормам. Такое видение проблемы акцентировало вопрос о нравственной ответственности политических и военных деятелей (равно как и каждого участника массовых событий). Этот вопрос, считал писатель, принадлежит к числу важнейших этических проблем истории. Конечно, как справедливо замечает в своих комментариях Лурье, Толстой понимал, что убивали людей в Москве не Наполеон, не Даву, а некий неотвратимый порядок событий, но порядок, определённый в том числе их приказами, ставившими перед солдатами конкретные цели. В какой-то момент и Даву, и Наполеон могли отказаться от своей «печальной нечеловеческой роли» [Лурье 1993, 36]. Не отказались - вот в этом и есть проблема для Толстого, искавшего во всём происходящем и во всех человеческих действиях прежде всего нравственное основание. Утверждая, что история в своём движении подчинена необходимости, Толстой при этом постоянно возвращался к мысли о том, чтó может сделать человек, вовлеченный в исторический процесс: князь Андрей со знаменем в руках броситься впереди солдат, Пьер спасти ребёнка в горящей Москве, Платон Каратаев найти слова утешения для своих товарищей по плену. Именно этими поступками они и входят в историю, оказывают реальное воздействие на неё. Они выявляют скрытый за абстрактной и бесстрастной «равнодействующей множества воль» моральный модус исторических событий, в этом и состоит их историческая роль, если о таковой имеет смысл говорить историку.

Литература

Асмус 1959 - Асмус  В.Ф. Причина и цель в истории по роману Л.Н. Толстого «Война и мир» // Из истории русских литературных отношений XVIII-XX веков. М.-Л., 1959.

Ильин 1922 - Ильин И.А. Русская идея. М., 1922.

Купреянова 1966 - Купреянова Е.Н. Эстетика Л.Н.Толстого. М.,1966.

Лурье 1993 - Лурье Я.С. После Льва Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века. СПб., 1993.

Толстой 1948 - Толстой Л.Н. Война и мир. В 4-х т. М., 1948.

Философия и литература... 2009 - Философия и литература («круглый стол») // Вопросы философии. 2009. № 9.

Франк 1996 - Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб.,1996.

Примечания

[1] На тему историософских воззрений Толстого есть немало исследований. См.: Асмус В.Ф. Причина и цель в истории по роману Л.Н. Толстого «Война и мир» // Из истории русских литературных отношений XVIII-XX вв. М.-Л., 1959; Бочаров С. Роман Л. Толстого «Война и мир». М.,1978; Дьяков В.А. Л.Н. Толстой о закономерности исторического процесса» // Вопросы истории. 1978. № 8; Кареев Н.И. Историческая философия гр. Л.Н. Толстого в «Войне и мире». СПб., 1888; Квитко Д.Ю. Философия Толстого. М.,1928 (2-е изд. 1930); Купреянова Е.Н. Эстетика Льва Толстого. М.-Л., 1966; Лазерсон М. Философия истории «Войны и мира» // Вопросы обществоведения. М., 1910. Вып.11; Перцев В. Философия истории Л.Н. Толстого // Сборник памяти Л.Н. Толстого. М., 1912;  Рубинштейн М. Философия истории в романе «Война и мир» // Русcкая мысль. 1911. Июль; Сабуров А.А. «Война и мир» Льва Толстого. Проблематика и поэтика. М., 1959. О философских взглядах Толстого и его понимании истории писали В.В. Зеньковский, В.И. Ленин, Д.С. Мережковский, Н.Н. Страхов, П.Б. Струве, С.Л. Франк. Особый интерес представляет исследование Я.С. Лурье «После Льва Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века» (СПб.,1993), где толстовская интерпретация исторического процесса стала предметом философского анализа.

[2] Е.Н. Купреянова одна из первых уделила особое внимание этой идее Толстого. См. её работу «Эстетика Л.Н.Толстого» (с. 194-199). С. Лурье в своём исследовании «После Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века» продолжил эту линию анализа.

[3] Позицию можно было бы назвать вполне материалистической и даже диалектической, если бы был раскрыт механизм соединения названных двух составляющих. Но этот вопрос остался за пределами внимания писателя.

[4] За этой идеей можно при желании увидеть «перевёрнутый» марксистский тезис: только поняв человека как «совокупность общественных отношений», а с этим механизм включения его в жизнь общества, мы поймём его внутренний мир, поскольку его общественное бытие определяет его сознание. У Толстого логика «от обратного»: только поняв человека как «совокупность множества психических состояний, воль», мы поймём, его действия во внешней для него сфере общественной необходимости.

[5] См. рассуждения писателя о действиях Кутузова под Красным во время знаменитого флангового марша русских войск и оценку его как руководителя народной войны (Война и мир. М., 1948. Т. 4.Ч. 2. Гл.1, 2; Ч. 3. Гл.16, 18, 19; Ч. 4. Гл. 5).