Взгляд из России: размышления о мужестве лени и безделья. Труд и его судьба. М.: Изд-во МГУ, 2017. 182 с.

Проблематика лени, безделья, праздности осмысляется в истории мировой культуры уже с давних времен. По-видимому, столь древняя традиция рефлексии над этим неподвижным, пассивным состоянием объясняется его внеисторической актуальностью. Кто из нас не вставал у этого «распутья», условно рассекающего дорогу на два пути: усердной деятельности или ничегонеделания? Острота этой дихотомии иной раз доходит до постановки, прямо скажем, гамлетовского вопроса, от решения которого зависит характер дальнейшего существования человека. «Сейчас или никогда!» –– твердит Обломову Штольц, приоткрывая своему другу скрытое драматическое противостояние, в котором кто-то кого-то да «сборет»: или труд –– лень, или же воцарится вязкая, умиротворяющая и затуманивающая реальность «обломовщина». «Лень, –– по меткому замечанию Левинаса, –– это невозможность начать, или, если угодно, это олицетворение начала» (Левинас Э. Избранное. Тотальность и Бесконечное. М.; СПб., 2000. С. 15).

Однако стоит сказать, что несмотря на чрезвычайную важность феномена лени –– она (лень) явно или скрыто сопровождает все существование человека –– в отечественном философском наследии мы не встречаем больших, систематических исследований, посвященных данной теме. Возможно, такое молчание связано с тем, что сказать об этом будто бы и нечего. Уже в эпоху Реформации с юридической однозначностью было постановлено: лень –– мать всех пороков. Кроме того, нельзя не подчеркнуть, что в советский период подобная протестантская прямолинейность в оценке праздного образа жизни была аксиоматичной. В обществе тотального труда «лень» преследовалась уголовно: «тунеядец» (по «счастливым» стечениям обстоятельств самым известным из которых стал Иосиф Бродский) ссылался «в специально отведенные местности на срок от двух до пяти лет с конфискацией имущества, нажитого нетрудовым путём, и обязательным привлечением к труду по месту поселения».

В этом году  вышла коллективная монография –– «Взгляд из России: размышления о мужестве лени и безделья. Труд и его судьба», куда вошли лучшие работы, участвовавшие в конкурсе эссе, организованном Фондом «Вольное Дело» и философским факультетом МГУ имени М.В. Ломоносова. Статьи и эссе представлены как на русском, так и на немецком языках. Сборник был опубликован к 21-му ежегодному философскому симпозиуму «Философикум-Лех 2017» (Австрия), тема которого звучала следующим образом: «Мужество лени. Труд и его судьба». В самом симпозиуме, состоявшемся в сентябре 2017 г., приняли участие некоторые авторы, написавшие статьи в рассматриваемую монографию.

Уже из самого ее названия нетрудно догадаться, что центральной, магистральной темой здесь стала оппозиция лень/труд. Темы, затронутые в книге, разнообразны, но при этом прекрасно корреспондируют  между собой. Это создает смысловую полифоничность; проблемы лени, безделья раскрываются в разных контекстах, с разными акцентировками и проблемными оттенками. Лень рассмотрена не только в рамках традиционного противополагания феномену труда, но и через анализ понятий досуга, игры, геймификации. Пожалуй, впервые был философски отрефлексирован малоизвестный, но при этом крайне любопытный и значимый трактат Казимира Малевича «Лень как действительная истина человечества».

Тексты, вошедшие в монографию, интересны, своеобразны, провокативны. Они постоянно подталкивают читателя к многочисленным смысловым остановкам. Для человека, воспринимающего лень в традиционных, негативных тонах, эта книга откроет совершенно новую традицию интерпретации печально знаменитого порока.

Конечно, данная монография –– не фундаментальное исследование феномена лени, а скорее сборник изящных и глубоких очерков, зарисовок, только еще намекающих на скрытые и пока не разрешенные темы и проблемы. Во вступительном размышлении «об эссе как о философском жанре и о конкурсах философских эссе» подобная свободная, «мужественная», но принципиально незаконченная форма рефлексии авторов монографии оговаривается: «Мысль, высказывание должны быть завершены эстетически, при том что логически эссе отнюдь не претендует на исчерпанность темы» (с. 12). Кроме того, подчёркивается, что в условиях текущей действительности профессиональных конкурсов для студентов профильных гуманитарных факультетов крайне мало, что, очевидно, не позволяет на более глубоком уровне оценить обучающегося, позволив ему проявить себя, актуализировать его пока еще скрытые способности. При этом испытание, связанное с написанием эссе, одно из самых важных и плодотворных. Итоги подобного конкурса могут достаточно отчетливо выделить по-настоящему талантливых авторов. Ведь для того, чтобы адекватно работать с таким жанром, пишущий должен обладать незаурядными способностями: «Он должен обладать даром художника (“Подсолнухи” Ван Гога), а в письменной речи помнить о непременной спутнице и сопернице философии – риторике, стремясь уподобить эссе риторическому построению, разделяя предмет, живописуя его, помня о “что, где и как сказать” Цицерона, неослабно держа внимание читателя, потакая ему, а иногда и водя читателя за нос» (там же). 

Тема, поставленная в рамках проведенного к симпозиуму конкурса, требовала от его участников нелинейного, креативного подхода, воплощение которого читатель увидит на страницах этой книги.

В первую очередь хочется остановиться на статье В.В. Миронова «“Лень бытия”: метафизические искания Казимира Малевича, которая посвящена философскому анализу необычного трактата основателя супрематизма «Лень как действительная истина человечества». С самого начала автор статьи оговаривает чрезвычайную важность понятия лень, ведь сущность лени как особой характеристики бытийного существования человека так же ему необходима, как и труд. В.В. Миронов кратко, но при этом содержательно указывает на некоторые реперные точки в культурной и философской традиции осмысления лени. Он показывает, что рецепция праздности в русской культуре двойственна: она, с одной стороны, порицается, потому как мешает человеку стать «исполином» (Гоголь),  а с другой воспринимается как нечто желанное, притягательное, а иногда, с точки зрения разрешения жизненных коллизий, становится куда более эффективна, чем напряженный труд. Образ Иванушки-дурочка –– известного сказочного героя –– яркое тому свидетельство. В «Записках из подполья» Ф.М. Достоевского встречается схожий, как бы «позитивный», мотив в восприятии лени. Автор статьи цитирует фразу одного из героев повести: «О, если б я ничего не делал только из лени. Господи,  как  бы  я  тогда себя уважал. Уважал бы именно потому, что хоть лень я в состоянии иметь  в себе».

Концепт лени встречается и в поэтическом наследии А.С. Пушкина. В.В. Миронов подчёркивает, что поэт совершенно по-другому оценивает состояния грусти, тоски, скуки, печали (по-своему коррелирующие с ленью, по сути, произрастающие на ней). Пушкин неоднократно говорит о них как о необходимых условиях творческого вдохновения. «“Тоскующая лень” Онегина, “рассеянная лень Татьяны” –– это характеристики душевных переживаний героев Пушкина» (с. 24), –– резюмирует автор статьи. Здесь можно добавить, что лень в поэтическом мировосприятии Пушкина воспринимается как состояние, родственное вдохновению, помогающее отрешиться от житейской суеты. Именно такое понимание безделья можно встретить в стихотворениях: «Городок» (1815); «Мечтатель» (1815); «Моя эпитафия» (1815); «Моему Аристарху» (1815); «Послание Юдину» (1815); «Послание к Галичу» (1815); «К Дельвигу» (1815); «Сон» (1816); «Дельвигу» (1817) и др.

Обращаясь к анализу трактата Малевича «Лень как действительная истина человечества», В.В. Миронов тут же оговаривает важную особенность этого текста: автор его ‒ художник, а потому в процессе построения своей аргументации в защиту лени он использует не только рациональные схемы и конструкции, но и чисто художественные, творчески «прочувствованные» образные ассоциации. Он живописует своеобразную словесную картину, с помощью которой постигает лень, проникая в ее «бездеятельную» природу. Очевидно, Малевич выступает против негативной трактовки безделья. Он убежден, что человечество сфабриковало специфический миф, с помощью которого заклеймило это состояние как социально непозволительное и потому недопустимое.

По мнению художника, и социализм, и капитализм стремятся к ленивому образу жизни. Однако при капитализме праздность возможна только для избранных людей («праздный класс» по Веблену). Для этого они собрали достаточное количество «кусочков лени» –– таково истинное содержание любой денежной единицы. В обмен на эти «кусочки» они гарантированно получили праздное, бездеятельное бытие. Социализм же в свою очередь реализует проект равного для всех членов общества распределения лени.

В конце концов Малевич приходит к пониманию труда уже в его античном измерении, как бы закольцовывая свое исследование гигантской исторической дугой. В будущем труд, по мысли художника, перестанет быть необходимостью «чисто харчевого порядка», став условием непрекращающегося самосовершенствования человека, стимулирующим его творческую реализацию.

В заключительной части статьи В.В. Миронов показывает предельный, метафизический уровень, на котором Малевич мыслит феномен лени. Кажущееся тотальное разнообразие этого мира на самом деле, в абстрагированном пределе, –– одно, единое и неделимое существование, нерушимое метафизическое целое –– плотиновское Единое. Автор статьи пишет: «Такое слияние сближает Бога как заданного совершенства – и Человека как достигшего этого совершенства во всём. Человек достигает совершенного знания Бога, то есть “включает себя в него или его в себя”, а это означает ненужность какого-либо действия (ибо всё достигнуто). Наступает момент “полного бездействия, или действия как созерцания самомирапроизводства, наступает момент полной “лени”, ибо даже я уже не могу участвовать в совершенстве: оно достигнуто”» (с.40). Таким образом лень становится «самовыражением творчества человека как высшей формы свободного труда».

Статья В.И. Кудашова «Мужество безделья. Труд и его судьба» ставит магистральную исследовательскую тему безделья уже на этико-онтологическую глубину. «Можно ли трактовать безделье как ситуацию, онтологически первичную по отношению к делу как любой результативной деятельности?» (с. 42) –– задается вопросом автор. Отвечая на него, он обращается к известной, фундаментальной бинарной оппозиции китайской философии –– «вэй» и «у-вэй», которая неоднократно встречается в трактате «Дао дэ цзин». «Вэй» всегда трансформируется в «у-вэй»; «у-вэй» есть «осуществление недеяния». Таково своеобразие даосской активности, о чем В.И. Кудашов пишет следующее: «Действительно, у-вэй позволяет осуществить любые дела, поскольку, созерцая Дао, можно найти исток всех дел и осуществить любые, даже самые великие дела там, где они пока еще малы – у их природного истока» (с. 44). При этом «у-вэй» –– не патологическая лень, не предельная пассивность, но некоторая неспешность, делание без лишних усилий, без бессмысленного рассеивания внимания. Это умелое встраивание внешних бурлящих сил в рационализированный поток труда. «У-вэй» –– это отточенная, заострённая на цель собранность субъекта, внутри которой он реализует задуманное с математической точностью, при минимизации физических и интеллектуальных затрат. Автор статьи приводит замечательный пример того, что такое «у-вэй» на практике, в действии: «Наиболее яркой визуальной метафорой у-вэй является парящий полет некоторых птиц, способных перемещаться на довольно большие расстояния, почти не работая крыльями, практически за счет одних только используемых ими течений воздушных потоков» (там же). Безделье в концептуальном поле «у-вэй» становится выходом из реальности, где совершение того или иного выбора является необходимостью. Теперь я принципиально «не выбираю»; реализуя «у-вэй», я остаюсь за скобками тех или иных альтернатив.

Автор статьи указывает на мотивы «у-вэй» в русской культуре: Емеля –– главный герой сказки «По щучьему велению», реализует свое бытие, во всем руководствуясь принципом недеяния, не совершая лишних движений, пренебрегая социальными предрассудками, мыслительными штампами. Он «будто плывет по течению или парит в небесах». Емеля –– русский «дурак и бездельник», человек для общества совершенно бесполезный, согласно сказочной канве, всего, что ему нужно, так или иначе добивается. Вернее не «добивается», а «получает в дар». Парадокс, пожалуй, невыносимый для современного «self made man», которому на такие «подарки» рассчитывать не приходится, и все «свое» он у жизни вырывает, обильно орошая землю потом и кровью. От любого внешнего стимула к труду, к активности Емеля готов отмахнуться с невозмутимостью даоса: «Неохота!»

Онтология безделья, как замечает В.И. Кудашов, –– это всегда предшествующее любой запланированной активности недеяние. Ведь какую бы деятельность мы ни начинали, нам всегда необходимо преодолеть «лень». Чтобы сказать «да» усилию, нам нужно сказать «нет» голосу пассивного в нас, который пытается заглушить доносящийся до нас «зов бытия» (Хайдеггер). Этика же безделья есть мужество, с которым человек выбирает, прямо скажем, неслыханную для современного мира бурлящей активности программу недеяния. Нужно иметь недюжинную стойкость, чтобы держаться такой непроизводящей позиции. В том мире, где, как пишет Бодрийяр, «в созидательном неистовстве бульдозеров, сооружающих автострады и “инфраструктуру”, в этом цивилизующем неистовстве эры производства можно ощутить ярое стремление не оставить на земле ничего непроизведенного, на всем поставить печать производства, пусть даже это и не сулит никакого прироста богатств: производство ради меток, для воспроизводства меченых людей» (Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. С. 62). Мужество безделья, таким образом, есть мужество философа, который принципиально отказывается участвовать во всеобщей вакханалии производства.

За оглушительным ревом моторов, за каждодневно вливающейся в наше сознание информацией, за шумом XXI века, мы, как пишет автор статьи «Деятельное безделье: парадоксы основания» Н.А. Мусеев, «услышим, угадаем неким внутренним – до всякой мысли, до всякого умствования – чутьём, безмолвие покоя, без-действие» (с.62).

На эту статью читателю стоит обратить особое внимание. Автор предлагает  кардинально переосмыслить наш традиционный подход к изучению человека: «Что если исходить в исследовании человека, общества, культуры и, в конце концов, бытия – не из труда (а мы сегодня знаем, что литература по данному вопросу составляет солидную библиотеку), но из отдыха (не праздного, но праздничного)?» (с. 66). Человек отдыхающий, по мысли автора, находится в «состоянии до либо после работы»; его самодостаточность –– это созидающее безделье, «бодрствование в свете истины». Категории безделья и труда –– фундаментальные для мировой культуры. Своими корнями они уходят в глубокую древность. Так, например, в начале книги Бытия в повествовании о сотворении мира уже присутствует и труд, и отдых –– Бог до творения (Бог-всюду), Бог, творящий мир и Бог, почивший от «дел Своих» (Бог-мир). Райское блаженство первых людей –– это счастье покоя, беззаботности. Оно прерывается грехопадением, но, как замечает философ, необходимость трудиться –– не только проклятье, но и дар.

Особенный интерес вызывают авторские размышления о феномене праздника. Как пишет Н.А. Мусеев, праздник вырывает человека за пределы «обыденного и банального», преображает человека, вводя его в «подлинное безделье». При этом, если внимательно присмотреться к слову «философия», то можно заметить следующее: его вторая составная часть –– «софия», которую можно перевести как «хитрость», намекает на особенную  установку –– уклонение от труда. Н.А. Мусеев резюмирует: «Нужно иметь мужество выйти к горизонту деятельного безделья, созидающего покоя, неторопливого созерцания, реализуемого в мире “пустых скоростей”. Выйти к горизонту и там – узнать себя, подлинного, способного к поступку, к работе» (с. 78).

Анализ последствий многовековой трудовой экспансии читатель встретит в статье Д.А. Аникина «Культ труда. Прошлое одной иллюзии». Автор, опираясь на одну из ранних работ Маркса («Экономическо-философские рукописи 1844 года»),  демонстрирует то закабаленное состояние человека, к которому его привел навязанный, поначалу протестантской этикой, а затем и капиталистической системой, труд.

В панлейбористском обществе индивид лишен свободного времени. Он отдыхает, чтобы работать, а иногда он даже жертвует своим досугом, чтобы отработать дополнительные часы и получить надбавку, но каждый раз остается обманутым. Работник всегда получает меньше, чем отдает –– таково железное правило капиталистической экономики.

Д.А. Аникин метафорически показывает, что гигантское машинное производство XX в. ставит рабочего завода на один уровень с «винтиком бездушного механизма». Человек принуждается к труду при помощи определенных интеллектуальных инструментов. Особенно ярко критическую позицию по отношению к такой тотальной гегемонии труда формируют теоретики Франкфуртской школы. Их вывод радикален: капиталистическая система создала такую схему, в рамках которой человек, даже удовлетворяя навязанные ему извне потребности, «продолжает производить».

Автор статьи показывает: категории труда и религии сплавились между собой, породив своеобразную идеологию, подчиняющую человеческое сознание единственной заповеди круглосуточного и непрекращающегося производства: «Иллюзия – в прошлом, а торжество культа труда – в настоящем и, очевидно, в будущем» (с. 98).

Большой интерес вызывает статья А.П. Сегала «Свободное время свободного труда –– или новые огораживания?». Весь пафос первой части размышлений автора, естественно, огрубляя чрезвычайную важность проделанного им анализа, можно свести к следующей цитате: «Нынешнее отчужденное отношение к труду окончательно сложилось с установлением современной частной собственности и капитализма» (с. 114).

А.П. Сегал рассматривает два типа современных суждений и прогнозов относительно складывающегося кризиса капиталистической системы. В частности, один из возможных сценариев «спасения» капитализма –– его вынужденная деградация в сторону феодализма. Что это значит?

В современном мире наука и информация стали основной производительной силой, что в свою очередь ставит капиталистическую систему перед непреодолимым препятствием. Ведь когда на рынок поступает тот или иной товар, для его приобретения необходимо придерживаться двух принципов: во-первых, должна быть соблюдена свободность и равность продавца и покупателя; во-вторых, любое приобретение –– это символический обмен, физическое отчуждение покупателем у продавца товара и продавца у покупателя денег: «В результате покупки у продавца нет товара, а у покупателя – денег».

Однако эти фундаментальные принципы устройства капиталистического рынка  перестают работать, когда мы имеем дело с интеллектуальным товаром. Например, если агент рынка напишет сценарий к фильму и затем продаст его кинокомпании, то этот товар не будет отчужден от него вполне. Деньги за него он получит, но хотя бы даже в своей голове, не говоря уже о флэшке, этот сценарий все равно останется. Поэтому для того, чтобы сохранить «товарность интеллектуального продукта, его единоразовую полную отчуждаемость», агенты рынка путем нарушения первого принципа вводят прямые запреты на продажу и покупку того или иного нематериального товара: «Вы платите не за услугу, а за снятие запрета; не за то, что дорога, по которой вы едете, хороша, а за то, что вас на нее пропустили». В этом как раз и проявляется феодализация современной капиталистической системы: феодал позволял крестьянам пользоваться его землей в обмен на барщину или выплату оброка. А.П. Сегал замечает: «Сам процесс сохранения уровня нормы прибыли содержит в себе предпосылки феодализации, а следовательно, “дурного отрицания” прибыли как таковой, ибо для феодализма в качестве формы отчуждения прибавочного продукта характерна не прибыль, а рента» (с. 126). Выход из сложившегося кризиса, по мнению автора статьи, –– снятие товарности: пусть машины производят материальные продукты, товары, человек в свою очередь вполне может заняться более полезными и возвышенными делами.

Дагмар Миронова, чьими усилиями в самые кратчайшие сроки был переведен на немецкий язык весь массив текстов, вошедших в монографию, в своей статье «Лень, безделье, праздность, или еще раз о сложностях перевода», проводит крайне интересное сопоставление значений слов лень, безделье, досуг, праздность в русском и немецком языках. Так, например, анализируя русское слово «лень», автор показывает, что немецкий эквивалент этого понятия –– faul,  помимо знакомого нам смысла –– «отсутствие желания действовать, трудиться, склонность к безделью» (Ожегов), содержит еще и второй семантический план, в русском языке не встречающийся, а именно –– гнилой, тухлый, испорченный. Д.Миронова пишет: «Часто лень используется в обыденном языке как синоним чего-то сомнительного, неудовлетворительного, чего-то, что не в порядке» (с. 140). Вывод автора таков: «Несмотря на все внешнее сходство, конкретная культура непосредственно оказывает влияние на восприятие понятий, и мы всегда должны учитывать этот момент, – даже тогда, когда мы предаемся лени» (с. 144).

В эссе Н.О. Островского «Мужество безделья. Труд и его судьба» поставлена важная проблема, связанная с отсутствием у индивида способности действовать самостоятельно. Такая утрата самости связана с тем, что индивид привык к существованию в жестко детерминированном и запрограммированном пространстве корпораций или государственных структур, где все уже решено, спланировано и утверждено, а ему остается всего лишь исполнить отданные сверху приказы: «Так и не найдя своего (индивидуального) применения, человек в конечном счете будет стремиться совершить “бегство от свободы”, причем в еще более радикальных формах, поскольку “мужество безделья” – это прежде всего повышение ставок перед самим собой» (с. 152). И это при том, что, как замечает автор статьи, в современном постиндустриальном обществе когда-то базовые и нерушимые этические установки постепенно размываются. Человек приучается мыслить гибко, ему предлагается множество различных альтернатив, ценностных установок, а это значит, что принципы трудовой этики, как и само отношение к труду, будут пересмотрены.

А.С. Салин свои размышления «По то сторону труда и безделья: к критике геймификации как проекта» выстраивает вокруг понятия «игра», которое, как он пишет, занимает промежуточное положение между бездельем и трудом. Исследователь уверен, что безрадостное состояние, которое испытывает работающий человек, может быть снято, если сам процесс производства будет «геймифицирован»: «Превратить труд в игру – это проект, который содержит возможности для выхода по ту сторону отчуждения» (с. 166).

Заключительное эссе Ю.И. Чугайновой «Труд, игра и безделье» –– замечательно тем, что ставит важный концептуальный вопрос: «Где мы можем найти подлинное безделье?» Анализируя уклад жизни современного человека, автор показывает, что найти его (безделье) не так-то просто. Ведь даже когда индивид бесцельно гуляет, реализуя, казалось бы, подлинную лень, его организм в это время сжигает калории, а современные смартфоны могут предоставить человеку по итогам совершенной прогулки статистику, отражающую не только количество сделанных им шагов, но и число уничтоженных за это время калорий. А это значит, что прогулка оказалось вовсе не бездельной. У нее появилась цель, польза. Был достигнут конкретный результат. Автор эссе резюмирует: «Оказывается, что обнаружить лень в человеческой жизни гораздо сложнее, чем работу. Возможно, феномен лени еще не был так сильно концептуализирован, как феномен труда» (с. 176).

Хочется еще раз настоятельно порекомендовать каждому внимательно прочитать статьи и эссе этой коллективной монографии. Знакомство с такой книгой будет полезно, хотя бы даже для того, чтобы осознать, какое мужество потребуется тому, кто решится на безделье в современном мире тотальной занятости и неудержимой производительности. Лень –– не всегда только нечто порочное и недостойное. Своего приверженца и поклонника она может одарить сладостным состоянием покоя, безмятежности, как его еще любят лапидарно именовать европейские празднолюбцы ––  «dolce far niente».

Т.А. Сысоев

Сысоев Тихон Алексеевич ‒ Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, аспирант третьего года обучения, кафедра этики.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Sysoev Tihon A. ‒ Lomonosov Moscow State University, Faculty of Philosophy, Department of Ethics, Postgraduate.