Вопросы философии. 2017. № 9. С. ?–?

Познание, действие, реальность

В.А. Лекторский

В статье обосновывается тезис о том, что реализм является наиболее перспективной эпистемологией и методологией исследования познания и сознания в рамках философии сознания, философии науки, когнитивной науки и философской антропологии. Последовательно анализируются гносеологические концепции философского трансцендентализма. Особое внимание уделяется психологическим разработкам Г.И. Челпанова, В. Вундта, Р. Грегори, а также «экологическому подходу» Дж. Гибсона. Критически переосмысливая идеи представителей радикального конструктивизма (Э. фон Глазарсфельда, Х. фон Фёрстера, У. Матураны, Ф. Варелы, Г. Рота и др.), автор развивает концепцию конструктивного, или деятельностного реализма. Это понимание основывается на традиции деятельностного подхода, разработанного в советской философии и психологии, и включает в себя тот подход, который становится всё более популярным в когнитивной науке под названием ситуативного, телесно-воплощённого, экстерналистского и энактивированного. Автор защищает идею о том, что человек включён в реальный мир, познаёт мир в формах своей деятельности и вместе с тем творит новый уровень реальности.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: реализм, конструктивизм, деятельность, иллюзия, виртуальная реальность, экстернализм, ситуативный подход, энактивизм.

ЛЕКТОРСКИЙ Владислав Александрович – доктор философских наук, профессор, действительный член РАН, главный научный сотрудник сектора теории познания Института философии РАН, главный редактор журнала «Философия науки и техники», научный руководитель философского факультета Государственного академического университета гуманитарных наук (ГАУГН), Москва. Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Статья поступила в редакцию 14 мая 2017 г.

Цитирование: Лекторский В.А. Познание, действие, реальность // Вопросы философии. 2017. № 9. С. ?–?

 

 

На протяжении последних 20 лет в отечественных исследованиях человека, его сознания и познания (философия, психология, другие науки) распространялся анти-реализм в разных его формах. Многим кажется, что философский реализм по отношению к науке (научный реализм) или обыденному опыту (наивный реализм) – анахронизм, что и наука, и философия, и социальная жизнь выявили его несостоятельность и что защищать философский реализм в наше время дело безнадёжное.

Тем не менее я попытаюсь предпринять именно такую защиту и показать, что реализм в определённом его понимании является той философской позицией, которая не только наиболее убедительно интерпретирует факты познания и сознания, но и задаёт адекватную методологию для современных исследований этих феноменов.

 

Сознание как единственная достоверность

Сомнения в возможности познания мира таким, какой он есть «на самом деле», т.е. независимо от процесса его познания, возникали уже в античности. Они выражены, в частности, в известном релятивистском тезисе Протагора: «Как кому-то что-то кажется, так оно и есть». Но такого рода идеи тогда же успешно опровергались, и для античной и средневековой философской мысли характерна онтологическая направленность: мир определяет возможности его познания. Конечно, мнения и знания, иллюзия и реальность четко разделялись и даже противопоставлялись. Философия и возникла как критика того, что считается несомненным в обыденном мнении. Но даже то, что относится не к области истинного знания, а принадлежит мнениям и заблуждениям, считалось имеющим определённый онтологический коррелят.

Субъективизм в понимании познания и сознания возникает в рамках «эпистемологического поворота» в философии в XVII в. И прежде всего он связан с Декартом и его «открытием сознания». Основное в этом понимании состоит в том, что существование сознания и Я как его носителя были признаны самоочевидными и бесспорными в отличие от мира внешних сознанию предметов, других людей и даже тела самого субъекта. Можно не только заблуждаться в отношении того, что происходит в реальном мире, можно сомневаться в самом существовании последнего. Но нельзя усомниться в существовании Я и состояний его сознания. В отношении явлений сознания не существует различия между иллюзией и реальностью: если мне кажется, что я мыслю, значит, я мыслю на самом деле, если мне кажется, что мне грустно, значит, я действительно грущу, если я решил что-то сделать, то я на самом деле это решил, а не просто мне это померещилось.

Вся европейская философия, а также многие науки о человеке на протяжении трёхсот лет при всех различиях философских школ и научных направлений, хотя во многом не соглашались с Декартом, исходили из его идеи о том, что человеку непосредственно дан лишь его субъективный мир, а вовсе не мир объективный. Вот как это («самую запутанную и самую величественную философскую проблему») описывает известный современный российский учёный, специалист в области когнитивной психологии В.М. Аллахвердов: «Содержание сознания – это единственное, что нам известно и в чём мы можем быть уверены. Только благодаря этому содержанию мы знаем о существовании вещей. Но как мы можем узнать, каковы вещи на самом деле, если мы знаем о них только то, что известно нашему сознанию?» [Аллахвердов 2003, 37]. Если нам действительно известно только содержание сознания, если мы замкнуты в этом содержании, то мы не можем сравнивать то, что есть в сознании, с тем, что есть в объективном мире. И тогда логично заключить о том, что, кроме моего сознания, ничего больше не существует: не только мира, внешнего для моего сознания, но и других людей и даже моего тела. Это и есть солипсизм как последовательный вывод из подобного понимания. С точки зрения Канта, это «философский скандал», хотя сам он разделял идею о невозможности сравнивать содержание сознания с тем, что существует вне него. Это, таким образом, не какая-то фантастическая метафизическая позиция, не имеющая прямого отношения к реальному познанию, как может показаться, а неизбежный вывод из кажущегося несомненным тезиса о том, что содержание сознания – это единственное, что нам известно с достоверностью. Ясно, что в обычной жизни, вне сферы теоретизирования невозможно серьёзно считать себя солипсистом, не противореча самому себе (Б. Рассел рассказал о женщине-философе, которая написала ему письмо с жалобой на своих коллег, которые не разделяют с ней столь убедительных, с её точки зрения, солипсистских воззрений).

Но получается, что при концептуальном осмыслении феномена сознания мы не можем избежать «скандальных» выводов, если мы последовательны. Большинство философов всё же не решались считать себя солипсистами (хотя в XX в. появились и такие мыслители, которые не стесняются такого наименования, и проблема солипсизма сегодня обсуждается вновь – позже я скажу об этом). Но в любом случае представление о сознании как об особом мире, непосредственно имеющем дело с самим собою, в течение нескольких столетий считалось почти тривиальностью.

Это понимание принималось и эмпириками, и рационалистами, и психологистами в эпистемологии, и анти-психологистами. Для Дж. Беркли существование – это совокупность ощущений, «простых идей»: быть значит быть воспринимаемым (Esse est percipi). Для Канта мир объектов существует лишь в рамках опыта, который конструируется трансцендентальным субъектом из ощущений и априорных форм чувственности и априорных категорий рассудка. Различие между реальным и иллюзорным миром целиком лежит в границах сознания: иллюзорно то, что не вписывается в конструируемую трансцендентальным сознанием взаимную связь элементов опыта.

Влиятельная в XX в. феноменология Гуссерля внесла определённые модификации в философский трансцендентализм: было проведено различие между актами и предметами сознания – интенциональными объектами. Но и последние с точки зрения феноменологии лежат в пределах сознания; что же касается того, соответствует ли интенциональным объектам внешняя для них реальность, этот вопрос остаётся «за скобками», от ответа на него феноменология воздерживается. Реализм в эпистемологии и философии сознания с этой точки зрения – проявление некритической «натуралистической» установки, которая, может быть, и допустима в обыденной жизни и даже в научных исследованиях, но не принимается изощрённой философской рефлексией. Феноменология по Гуссерлю должна быть понята как «эгология» – исследование трансцендентального Я. Недаром Гуссерля упрекали в тяготении к солипсизму.

 

Психологическое обоснование анти-реализма

Интересно, каким образом такое понимание сознания – как чего-то совершенно непохожего на все остальные природные явления – могло быть принято наукой. Между тем во второй половине XIX в. возникла наука, которая попыталась исследовать явления сознания экспериментальными методами, копируя успешно развивавшиеся в то время науки о природе: физику, химию, физиологию. В этой связи возникает интересный вопрос: как можно экспериментально изучать объект, которой как бы лежит «по ту сторону» всех природных объектов, а с точки зрения философов (а эта позиция разделялась тогда и многими психологами) даже конституирует все остальные объекты?

На этот вопрос был предложен ответ, который лёг в основу практики психологических исследований. Психолог создаёт в лаборатории особые условия, в которых можно фиксировать результаты его воздействий на изучаемый объект. Это то, что присуще любому эксперименту в любой науке. Но психологический эксперимент имеет важные особенности, которые отличают его от того, что имеет место в других научных дисциплинах. Ведь в данном случае объект изучения – другой человек с его сознанием. Результатами воздействия экспериментатора на другого человека будут изменения в последнем: они могут быть внешне выраженными (в виде действий, слов другого человека), и в этом случае исследователь может их зафиксировать, но они также обязательно будут выражаться в виде изменения состояний сознания испытуемого. И эти состояния переживаются только последним. Психолог не имеет к ним прямого доступа и может о них судить только на основании рассказов того человека, который имеет эти состояния. Последний их сознаёт. Сознание сознаёт само себя. Это и есть интроспекция – самонаблюдение как специфический метод психологических исследований.

Таким образом, психология попыталась совместить две позиции. Одна из них исходит из того, что сознание и познание имеют дело с реальным миром, существующим независимо от них. Это позиция здравого смысла. Но это и позиция науки. Ведь невозможно проводить эксперимент или строить теорию, если не предполагать, что существует нечто реальное, что-то, сопротивляющееся внешнему воздействию, нечто, чьи действия нельзя полностью предсказать, о чём можно узнать нечто новое. Такая реалистическая установка как бы встроена в саму структуру любой познавательной практики – как обыденной, так и научной, можно сказать, что это необходимое условие возможности познания. Когда психолог экспериментирует с человеком, он имеет дело с особым предметом, существующим реально в пространстве и времени и вместе с тем обладающим сознанием. Сознание другого человека понимается как связанное с телом этого человека и прежде всего с работой нервной системы и мозга (ко времени возникновения экспериментальной психологии накопилось немало фактов, свидетельствовавших о связи тех или иных психических состояний с активизацией отдельных участков коры головного мозга). Это «позиция третьего лица» в отношении другого человека и его сознания. Но существует также и «позиция первого лица». Её занимает тот человек, которого исследует психолог. Это осознание мира и самого себя, а как считала в то время философия и экспериментальная психология, мир дан человеку только через содержание его сознания, поэтому данная позиция – это позиция самосознания[1]. Однако в этом случае возникает удивительный парадокс. С одной стороны, мы считаем, что сознание и мозг существуют в мире – иначе их невозможно было бы научно изучать. Но с другой стороны, приходится признать, что сам мир не что иное, как содержание сознания.

В связи с возникновением научной психологии появляются и другие удивительные сюжеты. Вот как рассуждал о них известный отечественный философ и психолог, основоположник экспериментальной психологии в России Г.И. Челпанов в начале XX в. Его позиция во многом совпадает с философско-методологическими установками ведущих европейских психологов того времени.

Каждый из нас воспринимает события мира как происходящие в пространстве и времени и наполненные цветами и звуками. Между тем, как показывает физика, ощущаемым человеком разным цветам соответствуют в объективном мире лишь световые волны определённой длины, а звукам разные звуковые волны. К тому же физиологическое изучение строения и функционирования органов зрения человека (а к началу XX в. психология работала в тесном союзе с физиологией, В. Вундт, который одним из первых ввёл экспериментальный метод в психологию, говорил о «физиологической психологии») свидетельствует об их ограниченности: люди не воспринимают световые и звуковые волны определённой длины, которые могут воспринять другие живые существа. Между прочим, сама мысль о том, что ощущаемым человеком цветам и звукам в реальности могут соответствовать совсем иные процессы – некоторые пространственные структуры и перемещения – высказывалась задолго до Г.И. Челпанова и В. Вундта. Это старая идея о «первичных» и «вторичных» качествах, активно обсуждавшаяся ещё в XVII и XVIII вв., в частности, Дж. Локком и другими философами. Но Г.И. Челпанов, опираясь на данные психологии и психофизиологии начала XX в., идёт дальше: в объективном мире нет не только ощущаемых человеком цветов и звуков, в нём нет и «первичных» качеств. Ибо воспринимаемые нами пространственные формы связаны с особенностями зрительной и осязательно-двигательной системы человека. Другие живые существа должны иначе воспринимать пространство. Каково же пространство на самом деле, могут сказать только физика и математика, хотя и они пока не имеют ясного ответа на этот вопрос: возможно, пространство имеет не три, а множество измерений. Так же в принципе обстоит дело и со временем: наше восприятие последнего зависит от того, какое количество образов может одновременно находиться в поле сознания. А это определяется человеческой физиологией и биологий. Иначе устроенные и по-другому живущие существа (например, комар) должны воспринимать время совершенно иначе. Словом, подытоживает Г.И. Челпанов, цвета, звуки, пространство и время существуют лишь в сознании. Наивный реализм, считает он, несовместим с физикой, психологией и физиологией. О том, что существует на самом деле, могут сказать лишь науки о природе, а не обыденное познание (см.: [Челпанов 1912]).

Но тогда получается следующее. Науки исследуют природные явления (в том числе нервную систему и мозг человека), исходя из данных опыта. Последний же дан человеку именно в формах наивного реализма. Изучаемый в психофизиологии мозг окрашен в белые, голубые и серые цвета. Он имеет определённую пространственную структуру. Но с точки зрения физики и психофизиологии, как их толкует Г.И. Челпанов, никаких цветов в действительности не существует, воспринимаемое нами пространство существует лишь в сознании. Выходит, что наука отрицает те предпосылки, из которых исходит. Но если бы русский психолог ограничился только этими рассуждениями, его позицию можно было бы понять как своеобразный «научный реализм»: наука строит истинный образ реальности, а обыденное познание и сознание (здравый смысл) живёт в плену субъективных иллюзий. Однако он дополняет идею о противостоянии науки и наивного реализма другой: само разграничение мира сознания и объективной реальности, о которой говорит наука, условно – в действительности достоверно существует лишь непосредственно данный мир сознания, а то, что наука выдаёт за реальность, существующую независимо от познания, на самом деле лишь построение последнего (см.: [Челпанов 1912, 250–300]). Получается субъективизм в квадрате: психофизиология человека не позволяет ему прорваться к подлинной реальности, но и само научное исследование психики и нервной системы человека имеет дело не с чем-то реальным, а лишь с порождениями сознания, которое является единственно достоверным.

Психология в последующем развитии отказалась от ряда положений, из которых она исходила в конце XIX и начале XX в. В частности, от идеи о том, что в основе опыта лежат отдельные ощущения, характеризующие не воздействующий стимул, а особенности сенсорной системы. Было признано, что воспринимается целостный образ предметной ситуации – гештальт. Ощущения могут быть выделены из последнего лишь в результате специального анализа. Лабораторные условия, в которых ощущения экспериментально исследовались, стали рассматриваться как искусственные и не соответствующие действительным особенностям восприятия. Но психология не отказалась от основной идеи: воспринимающий человек непосредственно имеет дело не с самим миром, а с его ментальной репрезентацией, которую невозможно сравнить с реальностью. Об этом вроде бы свидетельствовали многочисленные эксперименты.

Так, например, один и тот же рисунок может восприниматься либо как кролик, либо как утка. При этом переход от одного способа восприятия к другому («переключение гештальта») не зависит от того, что происходит с воспринимаемым предметом, а, как считали гештальт-психологи, связан исключительно с процессами внутри нервной системы воспринимающего. Было предположено, что именно характер последней определяет существующие типы гештальтов. Естественно, что говорить в таких случаях о том, какое из двух восприятий соответствует тому, что есть на самом деле, бессмысленно [Грегори 2003, 12–14.].

А вот гораздо более поздний подход к пониманию восприятия, разделяемый сегодня с теми или иными модификациями многими психологами и специалистами в когнитивной науке. Он разработан известным психологом Р. Грегори на основе исследования зрительного восприятия [Грегори 2003].

В процессе такого восприятия, как считает Р. Грегори, происходит наложение перцептивных эталонов («объект-гипотез») на сенсорную информацию. Эта работа, осуществляемая головным мозгом, может быть истолкована как гипотетическая попытка человеческого разума сказать, «что это такое», в ответ на вопрос, задаваемый данными сенсорики. При этом предлагаемые мозгом (и не осознаваемые самим воспринимающим) гипотезы не обязательно будут соответствовать реальному положению дел. В последнем случае возникает иллюзия: воспринимается то, чего на самом деле не существует. В современной психологии было продемонстрировано немало примеров такого рода иллюзий: «комната Эймса», когда человек, разглядывающий внутренность комнаты через узкое отверстие, видит размеры находящихся там людей в полном несоответствии с их реальными размерами, хорошо известными ему из обычного опыта. Или же восприятие маски, сфотографированной с обратной стороны, как якобы обращённой лицом к воспринимающему. В таких случаях, считает Р. Грегори, происходит неверная интерпретация получаемой информации: мозг предлагает перцептивную гипотезу, которая хорошо работает в обычных случаях, но отказывает в случаях необычных. Такого рода гипотезы отчасти врожденны, но в значительной степени формируются в процессе взаимодействия с миром. Но именно от набора таких гипотез-эталонов зависят возможности восприятия: последнее не существует без того или иного разумного осмысления видимого. Современного человека в этой связи подстерегает опасность, считает Р. Грегори: он может создать такой мир, который будет воздействовать на его органы чувств, но для осмысления которого у него не будет соответствующих объект-гипотез, «…в этом мире мы не сможем видеть» [Там же, 211]. А это значит, что такой мир будет как бы не существовать для воспринимающего.

Но если познающий человек замкнут в мире собственных репрезентаций, какие у нас вообще есть основания говорить о том, каков мир на самом деле? В наше время возникла концепция, которая, исходя из ряда идей современной науки, пытается своеобразно оправдать философский солипсизм. Эта концепция существует в рамках междисциплинарного движения, получившего в последние 30 лет распространение преимущественно в Германии и Австрии и называемого радикальным эпистемологическим конструктивизмом. Основатели и участники движения – специалисты в области биологии, нейрокибернетики, психологии, теории систем (Э. фон Глазарсфельд, Х. фон Фёрстер, У. Матурана, Ф. Варела, Г. Рот и др.).

Идеи этого направления были развиты в рамках теории аутопоэзиса и нейрокибернетики. Два чилийских биолога – У. Матурана и Ф. Варела сформулировали получившую распространение не только у биологов, но и в нейронауке концепцию аутопоэтической системы как способа понимания жизни во всех её проявлениях. Особенность таких систем состоит в том, что их элементы существуют для производства определённых функций, а последние существуют для производства элементов, которые существуют для производства функций и так далее до бесконечности. Главная особенность живых систем с этой точки зрения состоит в том, что они воспроизводят самих себя, замкнуты на себя, автореферентны. Внешние воздействия на эти системы играют лишь роль толчка для производства внутренних структурных изменений, служащих самоподдержанию систем. Аутопоэтические системы непосредственно имеют дело не с внешним миром, а с самими собою. Определённый тип структурных изменений таких систем выглядит с «внутренней» точки зрения как познание мира, хотя в действительности это не что иное, как конструирование реальности, не отношение к миру, а самоотношение. С точки зрения Матураны и Варелы, познание должно быть понято как перестройка аутопоэтической системой самой себя в ответ на толчок извне. Но это означает, что познание в любых его формах, в том числе и развитых, в частности, человеческое познание, не что иное, как самореферентный процесс. То, что человек называет реальностью, объективным миром, внешней средой, на самом деле является конструкцией нервной системы. Лишь внешний наблюдатель воспринимает данный организм (аутопоэтическую систему) как существующую в окружающей среде. Но и это различие, в действительности, лишь конструкция внешнего наблюдателя, который сам может стать объектом другого внешнего наблюдателя и так далее. Таким образом, пытаясь понять отношения организма и окружающей среды, мы уходим в дурную бесконечность.

Немецко-американский специалист в области нейрокибернетики Х. фон Фёрстер попытался понять процесс познания (используя также идеи Матураны и Варелы) на основе концепции «кибернетики второго порядка». Последняя, по его мнению, отличается от старой кибернетики («сухой теории управления») тем, что не ссылается на некий предполагаемый мир «по ту сторону» действующего агента, а исходит из принципа кругообразности: человек учится видеть себя частью того мира, который он наблюдает и который сконструирован им самим [Foerster 2007]. То, что мы называем объективностью, реальностью, не что иное, как наша конструкция, которая в принципиальном отношении не отличается от иллюзии. Х. фон Фёрстер, так же как Э. фон Глазарсфельд, ссылаются как на своего философского предшественника на Дж. Беркли и даже считают возможным называть себя эпистемологическими солипсистами [Glasersfeld 2001].

Один из главных теоретиков современного междисциплинарного движения, получившего название когнитивной науки, философ Дж. Фодор сформулировал идею о методологическом солипсизме как стратегии развития когнитивных исследований [Fodor 1980]. C его точки зрения, единственно плодотворный способ исследования познавательных процессов (а они были поняты в когнитивной науке как лежащие в основе всех ментальных состояний, включая эмоции и волю) – это их изучение как вычислительных процессов переработки информации головным мозгом. Характер этой переработки определяется внутренними взаимоотношениями ментальных состояний – синтаксическими особенностями структур, записанных на врождённом «языке мысли» – и не зависит от их отношения к внешней реальности, т.е. от семантики такого рода ментальных предложений. Иными словами, исследователь когнитивных процессов должен не принимать во внимание, соответствуют ли изучаемые им процессы тому, что имеет место во внешней по отношению к исследуемому им мозгу реальности, и то, какова эта реальность.

 

Познание как действие

Между тем развитие когнитивных исследований привело в наши дни к принятию совершенно иной стратегии. Она связана с пересмотром главной предпосылки изучения познания, которую в течение нескольких столетий принимали философы, психологи, специалисты в области когнитивной науки и которая казалось неоспоримой: это идея о том, что содержание сознания – единственное, что нам известно, и в чём мы можем быть уверены.

От этой идеи предлагал отказаться Дж. Мур ещё в начале XX в. На самом деле, утверждал он, сознание говорит не о себе, а о реальном мире, ибо оно открыто этому миру. Оно «прозрачно», и всякая попытка описать ментальное содержание превращается в рассказ о том, что имеет место вне сознания. Поэтому бессмысленно изобретать «доказательства существования внешнего мира» в попытке решения проблемы, которую Кант назвал «философским скандалом». Ибо этой проблемы просто не существует. Интуиция о существовании реального мира, как она принимается в обыденном сознании (то, что получило название наивного реализма), вписана в саму структуру сознания, и является совершенно очевидной, во всяком случае более очевидной, чем те теории о мире, которые конструирует наука. Дж. Мур в знаменитой статье «Доказательство существования внешнего мира» утверждает, что высказывания, сопровождающиеся соответствующими жестами («вот моя левая рука», «вот моя правая рука») выражают самое неоспоримое знание [Мур 1993].

В наше время появилась концепция, которая отказывается от традиционного понимания содержания ментальных процессов и состояний и формулирует новую парадигму когнитивных исследований, исходящую из идей эпистемологического реализма. Это так называемый «экологический подход» к зрительному восприятию, разработанный известным психологом Дж. Гибсоном. Сегодня исследователи, развивающие принципиальные идеи Дж. Гибсона – гибсонианцы и неогибсонианцы – называют свой подход в когнитивной науке «телесно-воплощённым», ситуативным и деятельностным (энактивированным).

Дж. Гибсон основывает свои идеи на исследовании зрительного восприятия [Гибсон 1988]. Исторически исследователи восприятия считали его результатом соединения неких элементарных единиц чувственности: ощущений, чувственных данных. Для эмпириков-сенсуалистов это происходит как бы стихийно, без активности субъекта (опыт сам создаёт ассоциации ощущений). Для интеллектуалистов субъект играет активную роль в восприятии, в известном смысле строит, конструирует его, обрабатывая сенсорную информацию с помощью определённых правил, стандартов, эталонов. В 60-е гг. XX в., когда когнитивная психология стала интенсивно развиваться, и появилась когнитивная наука, идея о том, что построение восприятия предполагает деятельность мозга на основе ментальных репрезентаций (перцептивных объект-гипотез) и что восприятие по существу является разновидностью мышления, стало почти общим местом.

Эмпиристский сенсуализм и интеллектуализм в понимании восприятия – это противоположные позиции, исключающие друг друга. Между тем они разделяют общую предпосылку. Она включает в себя два пункта. Первый пункт: предполагается, что в процессе восприятия субъект имеет дело с данными сознания и остаётся замкнутым в рамках сознания (хотя в одном случае субъект понимается как более или менее пассивный регистратор данности, а в другом как активный конструктор, сознание, в свою очередь, может пониматься как особая реальность или же сводится к деятельности мозга). Внешний мир – это своеобразный пусковой механизм. Он причинно воздействует на органы чувств, оставляя определённые «следы», а в дальнейшем выключается из игры. Сознание (а значит, как это ясно сегодня, определённые процессы в мозгу) имеет дело только с этими «следами». Однако, если дело обстоит так – а иначе и быть не может, считали в течение нескольких столетий психологи и философы, – то непонятно, как воспринимающий субъект может иметь дело с реальностью: ведь непосредственно ему дан не внешний мир, а его собственные субъективные состояния, которые могут быть и не похожи на то, что существует вне сознания. Вот второй пункт этой предпосылки, который тоже неявно принимался всеми исследователями восприятия: упомянутые «следы» – это идеальные образования, из которых или на основе обработки которых возникает другое идеальное образование, своеобразная «идеальная вещь», называемая восприятием. Этот «идеальный предмет» (в англоязычной философской литературе в XX в. это называлось «перцептом») затем каким-то неясным образом сопоставляется с реальностью, «проектируется» на неё.

Дж. Гибсон отказался от обеих составляющих этой предпосылки в исследовании восприятия. Исходный пункт его теории: восприятие – это не обработка «следов» воздействия внешнего мира на сенсорную систему, а взаимодействие воспринимающего с внешним миром. Только в рамках такого взаимодействия оно и может существовать. И восприятие – не «идеальный предмет», имеющийся во «внутреннем мире» сознания, не «вещь», а процесс. Это процесс извлечения информации из реального мира. Восприятие не конструируется мозгом, но и не даётся сенсорной системе. Оно извлекается из реального мира активными действиями воспринимающего. Поэтому можно что-то воспринять и что-то не воспринять. Можно воспринимать лучше и хуже. Но действия, обеспечивающие восприятие, – это не действия сознания и не деятельность мозговых механизмов (хотя без работы мозга восприятие невозможно), а реальные действия воспринимающего субъекта с его окружением. Поэтому в восприятие включено не только сознание и не только сенсорная система плюс мозг, а всё тело воспринимающего и та часть окружения, которая взаимодействует с субъектом в данном процессе. Восприятие – не просто явление сознания, а событие в реальном мире, необходимая составляющая часть жизни.

Извлекаемая информация – в отличие от сенсорных сигналов, которые с точки зрения старых концепций восприятия порождают отдельные ощущения – соответствует особенностям реального мира. Ощущения, которые вызываются отдельными стимулами и которые с точки зрения старой философии и психологии лежат в основе восприятия, не могут дать знания о мире. На самом деле таких самостоятельно существующих ощущений просто нет. Это миф традиционной философии и психологии. Между тем восприятие, понятое как активный процесс извлечения информации, презентирует субъекту те качества самого внешнего мира, которые соотносимы с его потребностями. Ощущения не могут развиваться, не могут возникать новые их виды. Между тем извлекаемая в восприятии информация становится всё более тонкой, совершенной и точной. Учиться воспринимать можно всю жизнь [Noe 2004].

Вот ещё один важный момент теории Дж. Гибсона. Для того чтобы понять, как возможно, например, зрительное восприятие, мы должны исходить не из тех теорий о свете и его распространении, которые строят физика и геометрическая оптика. Ибо в случае действительного зрения (а не того, как оно традиционно изучалось в психологии) происходит восприятие объектов, соотносимых по размеру с телом воспринимающего и включённых в его жизнедеятельность. В этой связи Гибсон выдвигает идею о том, что восприятие имеет дело не с физическим миром (изучаемым в науке), а с непосредственным окружением. Для человека это и есть то, о чём говорит наивный реализм: деревья, горы, моря, дома, другие люди, мир многокрасочный и многозвучный. Окружающий мир имеет своеобразную онтологию, отличную от онтологии физики и даже свои законы распространения света (так называемая «экологическая оптика»).

Реальность должна пониматься как многослойная. Разные уровни не сводимы друг к другу, хотя между ними есть отношения зависимости. Каждый из них реален и связан с другими. Существует микромир, но есть и макромир. Сказать, что стул на самом деле не существует, что это наша иллюзия, что в действительности имеется только некоторая концентрация атомов и элементарных частиц в определённой области пространства и времени, было бы в высшей степени странно (хотя некоторые физики утверждают именно это). При этом формы существования на каждом из уровней не исключают, а предполагают другие. Поэтому, например, «экологическая оптика» Дж. Гибсона не отрицает те представления о распространении света, которые развиваются в современной физике: в условиях Земли и при особенностях её поверхности свет при многократном отражении от разных предметов должен распространяться именно так, как об этом говорит «экологическая оптика».

Таким образом, наивный реализм и научный реализм не находятся в оппозиции друг к другу. Речь идёт лишь об объектах разного уровня, не исключающих друг друга (сходная идея применительно к реальным референтам теоретических объектов разных сменяющих друг друга теорий детально разработана Э. Агацци [Agazzi 2014]).

Дж. Гибсон подчёркивает, что его концепция позволяет, например, показать несостоятельность старой проблемы первичных и вторичных качеств. В действительности такое «вторичное качество», как, например, цвет – это не характеристики соответствующих длин световых волн и не то, что определяется спецификой сенсорных систем, а выражение особенностей предметов окружающего мира с помощью той информации о мире, которая содержится в отражённых от предметов и поверхностей световых волнах, понимаемых с точки зрения «экологической оптики» [Gibson 1967, 169–170].

Концепция Дж. Гибсона содержит ещё одну важную идею: каждое живое существо выделяет в мире именно то, что соответствует возможностям его действия. Эти возможности (affordances) существуют объективно, в самом окружающем мире, но выделяются они разными живыми и действующими существами по-разному, в зависимости от размеров их тела, их потребностей и характера предпринимаемых ими действий. Таким образом, реальность имеет не только разные уровни. Она многообразна и многослойна, и познающее существо имеет дело только с некоторыми её характеристиками. Так, например, человек, сидящий и работающий за столом, собака, подбежавшая к хозяину и улегшаяся под столом, и таракан, огибающий ножку стола, воспринимают один и тот же реальный предмет – стол. Но воспринимают они его по-разному. Для собаки стол не существует как то, что может использоваться для еды или написания текстов, таракан, по-видимому, не может воспринять стол в его целостности. Все эти существа живут в мире, в котором существует стол, но они воспринимают его в соответствии со своими возможностями действия. Если существуют инопланетные разумные существа, то можно полагать, что они будут воспринимать и постигать мир, в том числе и наше земное окружение, иным образом, чем мы.

Но в этой связи возникает проблема. Если каждое существо выделяет в мире только то, что соотносится с его особенностями, встроенными в сенсорную систему и связанными с возможностью действий, то не получается ли, что разные существа живут в различных мирах, не пересекающихся друг с другом и даже друг друга взаимно исключающих? Например, для летучей мыши, у которой нет органов зрения и которая ориентируется в мире с помощью эхолокации, не существуют цвета и видимые нами формы вещей [Nagel 1974, 435–450]. Но если признать, что разные познающие существа живут в таких мирах, то подобная позиция похожа на признание того, что единого реального мира нет и что лучше говорить не о выделении в этом мире определённых аспектов, а о конструировании мира в соответствии с особенностями познающего. Именно такую концепцию обосновывают Ф. Варела и его соавторы в известной книге «Телесно-воплощённое познание» [Varela, Thompson, Rosch 1991], которая стала одним из отправных пунктов (наряду с работами Дж. Гибсона) для развития «телесно-ориентированного», ситуативного и энактивированного (деятельностного) подхода в современной когнитивной науке. Ф. Варела считает, что неправ идеализм, с точки зрения которого познающему существу непосредственно дан только мир состояний его сознания. Но он не согласен и с реализмом, исходящим из того, что характеристики внешнего мира не зависят от взаимодействия с ним познающего существа. Ф. Варела подчёркивает, что именно действия, определяемые телесной организацией познающего, и задают характер мира, в котором живёт это существо и который оно познаёт. Познание не просто производно от действия, считает он, действие и есть познание [Там же, 130–140].

В действительности, характер телесно-воплощённого подхода в когнитивной науке может и должен быть понят иначе. Разные познающие существа живут в одном мире, хотя и выделяют разные его аспекты. Но эти аспекты связаны с другими – не фиксируемыми тем или иным существом. Поэтому действующее и познающее существо, взаимодействуя с тем, что доступно ему, одновременно вступает в контакт с теми характеристиками окружающего мира, которые непосредственно оно не воспринимает. Так, например, таракан, ползающий вокруг ножки стола, фиксирует только ту небольшую часть поверхности ножки, которая находится в поле его зрения. Но характер этой части поверхности ножки зависит и от формы ножки в целом, и от того, как ножка прикреплена к столу. Поэтому реально таракан взаимодействует с тем же самым реальным столом, который вижу я, хотя я воспринимаю его совсем иначе. Что же касается человека, то он выходит за пределы природных ограничений его сенсорных возможностей и может с помощью инструментов и приборов воспринимать то, что он не способен воспринять непосредственно, а при посредстве научных теорий выяснить, как познаёт мир таракан или летучая мышь [Лекторский 2012, 145–150].

 

Иллюзия и реальность

В контексте телесно-воплощённого и энактивированного подхода в когнитивной науке можно дать новое решение ряда проблем, активно обсуждавшихся в философии и психологии на протяжении столетий.

Одна из таких проблем: взаимоотношение иллюзии и реальности. Кажется, что содержание восприятия остаётся одним и тем же независимо от того, оказались ли мы в плену иллюзии или же воспринимаем то, что имеет место на самом деле (именно из этого исходили философы и психологи до недавнего времени). А поскольку считалось, что непосредственно нам дано лишь это содержание, то получается, что мы никогда не можем быть уверены в том, что имеем дело с реальностью. Многочисленные эксперименты в психологии («комната Эймса» и др.) как будто бы убеждают в этом. А в случае гештальт-переключений (мы видим на рисунке то кролика, то утку) вообще бессмысленно говорить об отличии иллюзии и реальности.

На самом деле восприятие – не статическое состояние, а процесс извлечения информации, выражающийся в активных действиях когнитивного агента по обследованию реальной ситуации. Поэтому нельзя понять, например, природу зрительного восприятия на основе изучения восприятия рисунка, как это пытались делать многие поколения психологов, исходившие из идеи о том, что мозг интерпретирует изображения на сетчатке (а это изображение, как известно, двумерно) точно так же, как человек видит рисунок. В действительности дело обстоит наоборот: если мы сможем понять, как происходит восприятие реальных жизненных ситуаций, в которых оказывается человек или иное познающее существо, мы сможем понять восприятие рисунка и других искусственных форм репрезентации.

А в жизни действительно иногда приходится сталкиваться с иллюзиями. Они не изобретения сознания, а объективно обусловлены конкретными условиями восприятия. Например, вёсла, опущенные в воду, кажутся сломанными. Но эта иллюзия вовсе не ошибка нашей воспринимающей системы. Ведь согласно законам преломления света вёсла, частично находящиеся под водою и частично над её поверхностью, и должны выглядеть как сломанные. Если бы они выглядели иначе, это было бы как раз аберрацией сознания. Мы знаем, что вёсла в действительности прямые, потому что они воспринимаются прямыми, когда мы вытаскиваем их из воды (а это происходит не только тогда, когда мы их сушим, но и каждый раз в процессе гребли), и тогда, когда мы их ощупываем. Представим такую ситуацию: ребёнок впервые в жизни наблюдает, что длинный предмет, опущенный в воду, выглядит как сломанный. Допустим также, что он никогда не видел этот предмет в другой ситуации и при этом не имеет возможности вынуть его из воды. Он не может также его ощупать и предпринять с ним какие-то действия. В таком случае он не сможет отделить иллюзию от реальности: предмет, наполовину опущенный в воду, будет восприниматься как на самом деле сломанный.

В случае «комнаты Эймса» экспериментатор создал такую искусственную ситуацию, когда наблюдение за тем, что имеет место внутри комнаты, происходит с одной точки зрения и через узкое отверстие: наблюдающий не может взглянуть на комнату с другой стороны (для этого нужно двигаться), не может расширить окно наблюдения и т.д. Иными словами, он поставлен в такие условия, когда может делать только одно: стоять на месте и пассивно наблюдать за сценой внутри комнаты с единственной точки зрения. Как только он получает возможность двигаться и посмотреть внутрь комнаты с другой стороны, иллюзия тут же исчезает.

Восприятие предполагает активное обследование ситуации путём определённых действий. Это обследование происходит не хаотично, а на основе некоторой схемы, которая задаёт способ его осуществления и формируется на основе прошлого опыта [Найссер 1981, 70–80]. Схема обследования – это не такая ментальная репрезентация, которая находится между познающим существом и реальностью, как бы загораживая последнюю и являясь непосредственной данностью сознания (как это понималось в философской и психологической традиции), а способ взаимодействия с реальным миром для извлечения из него информации (иногда эти схемы называют «деятельно-ориентированными репрезентациями – «Activity oriented representations»). Эта схема задаёт определённый горизонт ожиданий. В тех случаях, когда этот горизонт оказывается в силу объективных причин не соответствующим ситуации, возникает иллюзия. Последняя легко снимается в тех случаях, когда есть возможность обследования. Иллюзия будет стойко держаться в том случае, если обследование по каким-то причинам невозможно или затруднено.

Приведу в этой связи такой пример. Регулярно я иду от дома до станции метро и каждый раз прохожу мимо одного и того же дома. Вот и сегодня утром я шёл мимо этого строения и, подходя к нему, узнал этот дом, опознал его. Но как только я его обогнул, чтобы двигаться дальше, оказалось, что это вовсе не дом, а только одна стена от него, которую я и видел, подходя к нему, и принял за целый дом. Оказывается, ночью, когда я спал, бригада рабочих начала разрушать это строение, чтобы построить на его месте новое. Но я этого не знал, а подходя к дому, принял видимую мне переднюю стену за целый дом. Иными словами, моё восприятие дома как целостного было иллюзией. Но, поскольку я имел возможность обойти дом, моя иллюзия была снята.

Обычно мы не можем обследовать рисунки и другие изображения, как мы это делаем в отношении реальных предметов. Поэтому не можем в этих случаях отличить иллюзии от реальности, сказать, что же существует на самом деле: кролик или утка. Мы не можем справиться с иллюзорным восприятием двух нарисованных и по-разному «оперённых» отрезков как неравных, хотя нам известно, что в действительности они равны (знаменитая иллюзия Мюллера-Лайера) [Грегори 2003, 97]. Но ведь в реальной жизни мы никогда не перепутаем кролика с уткой и не ошибёмся относительно равенства или неравенства двух стрежней, с помощью которых мы хотим что-то сделать.

Таким образом, ментальное содержание иллюзорного и адекватного восприятия в действительности не является одним и тем же – в отличие от того, как это было принято считать в философской и психологической традиции. Ибо это содержание относится не к некоему статичному идеальному объекту, а к той информации, которая извлекается из реальной ситуации в процессе её деятельного обследования. Если не существует препятствий для такого обследования, восприятие будет адекватным, если же такие преграды есть или же если обследование вообще невозможно (как это имеет место, например, в случае изображений), то иллюзии вероятны и могут быть весьма стойкими.

Между прочим, невозможно обследовать также и те ситуации, которые презентируются в образах сновидений и галлюцинаций. Поэтому последние не свидетельствуют о той реальности, которая находится вне сознания, а ведь о том, что якобы невозможно отличить содержание сновидений и галлюцинаций от содержания адекватного восприятия, было написано немало (идея «мира как сновидения»).

 

Реальность и искусственный мир.

Искусственный мир как особая реальность

Человек создаёт множество искусственных репрезентаций реальности. Это и картины, и рисунки, и скульптуры, и визуальные изображения на экранах телевизора или компьютера, и словесные описания в звучащей речи, и разные письменные тексты, в том числе научные, литературные, философские. Такие репрезентации невозможны без определённых материальных носителей: камня, холста, звуков речи, бумаги, без экранов телевизора или компьютера. Деятельность по конструированию и использованию таких репрезентаций предполагает участие сознания. Но сами они, будучи созданными, образуют особую сферу реальности, поскольку существуют независимо от их осознания и познания отдельным индивидом. При этом последний может не всё знать и не всё понимать в их идеальном содержании. Но смысл таких репрезентаций не в том, что это некая самостоятельная реальность, существующая сама по себе, а в том, что они репрезентируют внешнюю им действительность. Если содержание восприятия определяется взаимодействием познающего с внешним миром и поэтому в этом случае можно легко отделить иллюзию от того, что имеет место на самом деле, то с искусственными репрезентациями дело обстоит сложнее. Отличить то, о чём говорит репрезентация, от того, что принадлежит ей самой, в ряде случаев бывает нелегко. В самом деле, как я писал выше, изображение обычно нельзя обследовать так, как это делается в отношении внешнего окружения, и поэтому то, что изображено, может ввести в заблуждение. Между тем человек живёт в мире разного рода созданных им репрезентаций, и они в некотором смысле формируют его самого.

В наши дни получило распространение мнение о том, что искусственные репрезентации в действительности ничего не репрезентируют, а создают то, что мы принимаем за внешнюю сознанию реальность. Это конструктивизм в эпистемологии и ряде наук о человеке. С этой точки зрения ненаблюдаемые объекты научных теорий не имеют реальных референтов, а психолог, изучающий человека, создаёт (конструирует) психические состояния последнего в ходе взаимодействия с ним, в частности создаёт представления человека о собственном прошлом.

Действительно, в науке есть такие теоретические объекты, которым не соответствуют реальные референты. Это так называемые идеализированные объекты (точечная масса, идеально твёрдое тело и др.), реальное существование которых исключается с точки зрения тех теорий, которые приняты наукой. Но есть и другие ненаблюдаемые объекты (атом, электрон и др.), из реального существования которых наука исходит. В чём отличие первых от вторых? Ряд современных специалистов по философии науки [Hacking 1983] считают, что именно деятельность экспериментатора, возможность манипулирования ненаблюдаемыми объектами (например, измерение координат или импульса элементарных частиц и т.д.) является подтверждением их реального существования. Поэтому возможно получать новое знание о реальных объектах (в том числе ненаблюдаемых), можно в чём-то изменять, корректировать это знание, строить новые теории. А в знании об идеальных объектах содержится только то, что было в него заложено при конструировании. Поэтому, например, меняются научные представления об атоме, хотя референт этих знаний, сам реальный атом, остаётся тем же самым. Но невозможно допустить, чтобы мы ошибались в представлении о материальной точке как идеальном объекте, обладающем массой, но лишённом размеров. Если писатель рассказывает о том, что в комнате стоял стул с сидением, окрашенным в коричневый цвет, то никому не придёт в голову усомниться в цвете этого стула, хотя в реальной жизни ошибки в определении цвета того или иного предмета возможны.

Психолог, в самом деле, может внушить нечто человеку, с которым он имеет дело (в частности, представления о собственном прошлом, о своих особенностях и т.д.). Но ведь человек не просто объект изучения исследователем и не живёт только в лаборатории последнего. Он должен жить реальной жизнью, взаимодействовать с другими и что-то делать. Если он включается в жизнь с такими представлениями о себе, которые не соответствуют тому, каков он на самом деле, это быстро обнаружится и заставит его изменить эти представления.

В этой связи, правда, выясняется, что в тех случаях, когда возможно производить действия с искусственными изображениями, мы можем получать некое новое знание. Но это знание будет относиться не к той реальности, которая воспроизводится в этих изображениях, а к самим этим изображениям как к определённой самостоятельной реальности[2]. Например, если мы с помощью линейки измерим два отрезка в случае иллюзии Мюллера-Лайера, то убедимся в их равенстве. Иллюзия будет снята. Но это как раз и произошло с помощью действия. Геометрия основана на действиях с изображениями. Выводы из того или иного теоретического представления могут привести к следствиям, неожиданным для автора. Так же обстоит дело и с художественными произведениями (вспомним А.С. Пушкина: «Ай да Пушкин!»). Можно экспериментировать с материальными моделями, как это имеет место при разработке новых технических устройств. В наши дни широко распространились компьютерные эксперименты, т.е. действия с виртуальными моделями реальных объектов. В этих случаях получение нового знания и поэтому отличение иллюзий (заблуждений) от реальности тоже происходит с помощью действий.

Сегодня в связи с интенсивным развитием когнитивной науки горячо обсуждается круг проблем, связанных с тем, насколько иллюзорными могут быть представления человека о самом себе и состояниях своего сознания. Некоторые теоретики заявляют, что переживание себя как «Я» – это заблуждение, а философские и психологические теории сознания не что иное, как миф [Dennett 1991; Metzinger 2003]. При этом ссылаются на некоторые факты, полученные сегодня в ходе когнитивных исследований: так называемый феномен blind sight (слепое видение: человек видит нечто, но не сознаёт того, что он это видит), эксперименты американского психофизиолога Б. Либета, которые как будто бы доказывают то, что не существует свободы воли [Libet 2003, 24–28] и др.

Конечно, в наши дни представления о человеческой субъективности претерпевают большие изменения. Сегодня ясно, что субъективный мир не сводится к сознанию: нужно принимать в расчёт ту важнейшую роль, которую играют когнитивные бессознательные процессы, неосознаваемые эмоции, желания, побуждения. Сознательный и бессознательный уровни субъективности переплетаются и взаимодействуют друг с другом. Не сознавая некоторых процессов и явлений собственной субъективности, человек может заблуждаться в отношении самого себя: скрытых побуждений, подлинных мотивов некоторых действий, определенных черт личности. Важно, однако, отметить вот какой принципиальный факт. И он связан с фундаментальной ролью действия в познании мира и самого себя. Действие возможно только в том случае, если сознаются намерение его совершить и его цели. Человек может ошибаться в отношении скрытых мотивов своего действия, но он не может заблуждаться в том, что он собирается нечто совершить и что именно он является творцом этого действия (последнее включает и мысленные действия – предположения, суждения, размышления, воспоминания, оперирование представлениями, а также интерсубъективные действия: коммуникация с другими). Декарт был неправ, когда отождествил субъективный мир с миром сознания и считал, что невозможно заблуждаться в отношении явлений этого мира. Но он был прав в другом: я не могу ошибиться в отношении автора моих действий. Когда я делаю себя предметом собственного познания и сознания (Я как объект), я могу ошибиться. Но я не могу заблуждаться в отношении того, кто именно является автором моих действий (Я как субъект)[3]. Вообще, многие явления человеческой субъективности возможны только на сознательном уровне. Если человек не сознаёт глубинных мотивов своих действий, они будут обречены на неудачу. Нельзя слишком долго ошибаться в особенностях своей личности – это может привести к непоправимым последствиям во взаимоотношениях с другими. Конфликт между сознаваемыми мотивами и бессознательными побуждениями может привести к неврозам, т.е. затруднить нормальную жизнь. Успешно практикуемый способ излечения в этом случае, как известно, связан с осознанием причин неврозов, т.е. с переведением процессов с бессознательного уровня на уровень сознания. Неосознаваемое получение той информации, которая обычно осознаётся, например, в случаях так называемого «слепого видения» (blind sight) серьёзно уступает сознательному восприятию. Иными словами, сознание и сознание самого себя играют исключительную, незаменимую роль в человеческой жизни.

Важно понять сознание иначе, чем это имело место в философской и психологической традиции. Сознание – не замкнутый в себе особый мир, а интроспекция, самосознание, рефлексия – не фиксация состояний такого мира. Сознание в действительности выходит за собственные рамки и указывает на внешнюю реальность. Это способ осмысления действия в мире вещей, отношений, процессов, событий, других людей. Самосознание, самореференция связаны с этими действиями в реальном мире. Субъект, «Я» – не центр отъединенной от мира субъективной реальности, а телесно воплощенное существо (embodied self), включенное в активное взаимодействие с миром и в коммуникационные связи с людьми. Самосознание – это осознание прежде всего состояний собственного тела, а затем и состояний сознания (важно, что эти состояния связаны с осмыслением внешнего мира) и своей личности. При этом, как я уже говорил, в этом процессе возможны ошибки.

 

***

Реализм – это, по моему убеждению, наиболее перспективная сегодня стратегия исследования познания и сознания. В других публикациях я называл разрабатываемую мною концепцию реализма конструктивным реализмом [Лекторский 2012, 142–151; Lektorsky 2013]. Сегодня я думаю, что такое понимание можно также называть деятельностным реализмом. Это близко к тому пониманию реализма, которое сегодня разрабатывается, например, Э. Агацци и Г. Ленком [Agazzi 2014; Lenk 2003] и которое продолжает традицию деятельностного подхода, основательно разработанную в отечественной философии и психологии [Лекторский 2012]. В моём понимании деятельностный реализм включает в себя и тот подход, который в современной когнитивной науке получил название телесно-воплощённого, ситуативного и энактивированного. Я убеждён в том, что именно в рамках так понятого реализма можно плодотворно исследовать сегодня многие вопросы эпистемологии, философии сознания, когнитивной науки, философии науки, а также философской антропологии.

Человек не демиург Вселенной. Его сознание не создаёт реальный мир, а его мышление и язык не конструируют его. Человек живёт в мире, принадлежит ему. Но он не чужой в нём. Он не является «космической плесенью». С появлением человека меняется сам мир. Человек познаёт мир в формах своей деятельности и своими действиями творит новый уровень реальности.