Г.Д. ЛЕВИН. Эмпирия и теория. М.: Канон +, 2016, 255 с.

Г.Д. Левин – автор известный и оригинальный; несколько лет подряд, демонстрируя похвальное упорство, он интересуется одной темой- темой возникновения знания в  разных ее аспектах. Здесь, в этой новой книге, он затрагивает вопросы необходимости, случайности, вероятности, третьего мира, соотношения эмпирического и теоретического знания, их трансформации, анализа и синтеза, индукции и дедукции,  идеализации и идеации, короче говоря, все те вопросы, рассмотрение которых завершает целостную систему знания. 

Следует особо отметить глубокое знание автором историко-философского материала, что дает возможность лучше понять проблему соответствия образа самому предмету.

Важно, что Г.Д. Левин изучает все возможности толкования образа и предмета, позволяя читателю двигаться неспешным, но правильным путем к познанию истины. Здесь появляется теория припоминания Платона, которую автор интересно трактует как теоретическое знание, а тени на стенах пещеры – как эмпирическое. Вообще, надо сказать, в книге содержатся оригинальные мысли, привлекающие интерес и заслуживающие внимания. Таковы размышления о «третьем» мире Платона, противостоящем реальному и отраженному, таково истолкование необходимости. Автор отрицает случайность, считая ее тем, что еще не познано. Если все, что происходит, случается по внутренним законам явления, то оно необходимо. Тогда все необходимо, так как все имеет свои внутренние законы, а случайно то, что еще не познано таковым.

Странно, что автор при этом не приводит такие же доводы французских материалистов ХVIII в. – ведь они стояли на тех же позициях, и, собственно, от них распространилась в  XIX - XX вв. эта точка зрения. Возможно, ее и следует считать правильной в глобальном масштабе. Но если понимать, как понимает Гегель связь двух событий, одно из которых связано с другим внешне, то можно говорить о случайности, как это и сделал Гегель. Как удачу автора надо оценивать его попытку  привлечь в этой главе успехи синергетики.

Интересно и во многом ново истолкование Г.Д. Левиным лейбницевской предустановленной гармонии и функции. Последнюю он прямо связывает с необходимостью.

Некоторые определения в книге кажутся тавтологичными, например, «необходимостью мы называем то, что делает это событие необходимым» (с. 69), «необходимым делает событие его отношение к условиям, в которых оно происходит (Там же)». Но не случайность ли это? Ведь дождь или извержение вулкана – условие по отношению, скажем, к посевам. И не лучше ли всё же называть все это случайным, а не мягким – непоследовательным – детерминизмом? И верно ли утверждение, что «классическое (эмпирическое и теоретическое) знание первично, а вероятностное (эмпирическое и теоретическое) знание вторично» (с. 119)? И что это значит в действительности?

Наиболее логичным и ясным кажется раздел II – «Неклассическое учение об эмпирическом и теоретическом знании». Автор детально разбирает здесь трактовку  Р. Карнапом эмпирического как наблюдаемого, а теоретического как ненаблюдаемого,  подчеркивая, что  ненаблюдаемым  Карнап считает даже то, что воспринимается через инструменты (очки). Большое внимание уделяется концепции М.А Розова, считавшего ненаблюдаемыми даже предметы евклидовой геометрии. Он вводит различие между объектом и предметом: объект геометрии – это  реальный чувственный прямоугольный треугольник, предмет – отношение между его гипотенузой и катетами. Г.Д. Левин же полагает, что ненаблюдаемость не является определяющим признаком теоретического знания. С его точки зрения, это признак, отличающий научное знание от ненаучного. Автор рассматривает несколько определений наблюдаемости: 1. Наблюдаемы только те объекты, которые непосредственно воздействуют на органы чувств. 2. Наблюдаемы и объекты,  которые воспринимаются через приборы. 3. Наблюдаемо и то, что воздействует на органы чувств через формы проявления. В этом последнем смысле наблюдаемы и дома, и электроны (см. с. 127). Автор делает вывод, что все существующее наблюдаемо, а ненаблюдаемо только несуществующее (см. с. 125) . Согласимся с тем, что сфера наблюдаемого очень расширяется и по существу совпадает с предметом научного познания.

От карнаповской трактовки теоретического знания как ненаблюдательного автор отличает точку зрения П.В. Копнина, согласно которой теоретическим является знание о ненаблюдаемой сущности исследуемого предмета, а эмпирическим – знание о наблюдаемом проявлении этой сущности. Подчеркивается сходство с этой точкой зрения трактовки эмпирического и теоретического знания В.С. Стёпиным. Но автор книги возражает против такой трактовки эмпирического и теоретического знания,  утверждая, что способность получать  информацию о сущности   на основе информации о ее проявлениях – это свойство всего живого. Он противопоставляет этой точке зрения концепцию Аристотеля, согласно которому  теоретическое знание – это знание о необходимом, а эмпирическое – о случайном. Такая трактовка теоретического знания  связана с проблемой постижения бесконечного мира: чтобы истолковать реальное событие как необходимое, нужно учесть все детерминирующие его факторы, а конечные познавательные возможности человека не позволяют это сделать. Но главное: из случайного нельзя вывести необходимое, поэтому теоретическое знание приходится  считать априорным. Отсюда Г.Д. Левин делает вывод о том, что априоризм есть логическое следствие из непоследовательного детерминизма (см. с. 136). Почему?

Сторонники a posteriori заняты вопросом, как из эмпирического возникает a priori. Для сторонников априоризма важнее другой вопрос: откуда берется знание a priori? У Платона ответ вытекает из теории припоминания, у Аристотеля априоризм практически просто необходим; у Декарта  это вечное знание, теория врождённых идей, у Лейбница – истины разума, а не опыта. У Канта - a priori (Г.Д. Левин здесь неточен, отождествляя эмпирическое знание с опытным). Понятие опыта требует специального рассмотрения.

            Автор, далее, считает, что проблему связи теоретического и эмпирического нельзя разрешить на базе априоризма.  Надо, по его мысли, обратиться к последовательному детерминизму; Это его оригинальное решение, поскольку и сам термин «последовательный детерминизм» - его изобретение. Здесь он утверждает, что первый этап познания – чистые эмпирические знания (см. с. 145). А что это такое? Наблюдаемое? Ненаблюдаемое? На основе чистого эмпирического знания возникает первичная теория, на ее основе -   посттеоретическое эмпирическое знание; нагруженного первичной эмпирической теорией и т.д. Но непонятно все же, что является эмпирическим знанием в сфере предшествующего анализа. Наблюдательное? Фактуальное?  Эмпирическое и теоретическое, согласно автору, - начальный и конечный этап отражения объективной действительности. Но как их различить?

Затем Г.Д. Левин переходит к термину «факт». Для Рассела все существующее – факт, «объект» и «факт» – синонимы. По Витгенштйну, факт есть связь  вещей, а разница между вещью и фактом относительна.  Согласно убеждению автора книги, факт – это предмет только истинного эмпирического  знания (см. с. 158). Факты индивидуальны.

Следующий предмет анализа – понятие «опыт». В отечественной литературе опыт понимается как эмпирическое знание, полученное наблюдением (В.А. Лекторский). Автор ставит перед собой задачу выделить все значения этого термина, применяемые в повседневном и научном исследовании. Результаты этой работы вызывают, однако, некоторые вопросы. Вряд ли первое значение «опыта», как полагает автор, это опыт над животными (см. с. 165). Ведь получается, что опыт – одна из форм практической деятельности. Еще одно значение понятия «опыт» - испытание теории на практике.  Так ли?  Опыт автор трактует также как наблюдательное знание, полученное в ходе эксперимента,  и как созерцательное знание. Хотелось бы уточнений термина «эмпирическое знание». Автор предлагает употреблять как синонимы «опыт» и «эксперимент» и обозначать ими  особую форму практической деятельности – испытание гипотезы на практике.

Г.Д. Левин прочно стоит на позиции превращения эмпирического знания в теоретическое путем трансформации.  Правда, до сих пор не очень ясно, что такое эмпирическое. Наблюдательное? Но все наблюдаемо. Необходимое? Но в мире, согласно автору, есть только необходимое. Начальное – но что считать начальным? Может быть, рецензент не углядел самого важного? А может, это упущение автора?

Во всяком случае, по мысли Г.Д. Левина,  процесс трансформации эмпирического знания в теоретическое – это особый способ абстрагирования. Автор противопоставляет эту точку зрения концепции Б.В. Бирюкова, согласно которой в процессе трансформации эмпирического знания в теоретическое из него не только абстрагируется  часть содержания, но и добавляется новое, ничему в действительности не соответствующее.  Автор справедливо возражает: зачем вводить в теоретическое знание информацию, которая ничему в действительности не соответствует? Но он и сам оказывается перед не менее трудным вопросом: от каких признаков происходит абстрагирование? Ведь надо заранее знать, что следует абстрагировать. Может быть, все-таки нет никакой трансформации эмпирического знания в теоретическое, а процесс возникновения теоретического знания происходит как-то иначе? Но пока Г.Д. Левин стоит на своем, и процесс трансформации описывается множеством формальных операций. Автор предлагает совершать абстрагирование путем удаления инородных примесей, подвидовых отличий и т.д. Но ведь для этого их необходимо определить и выделить как таковые. Как? Автор убежден, что как-то можно, и приводит новое определение: «Теоретическое знание возникает из эмпирических знаний посредством выделения эмпирического предмета в чистом виде» (с. 197). Как это? Ну, например, что является чистым эмпирическим знанием о дереве? Что оно прямое, высокое, имеет листву и пр. ? Это наблюдательное знание. Но чистое ли?  И хотя автор признается, что его позиция – апостериоризм,  от наблюдаемого мы никак не можем уйти, а это неверно. И хотя Г.Д. Левин приводит в пример кантовские чистую воду, чистый воздух и др., яснее не становится, что  такое эмпирический предмет. Как нам кажется, Кант говорит не о чистых эмпирических, а о чистых теоретических предметах.

Но Г.Д. Левин продолжает развивать теорию трансформации и обращается к анализу и синтезу. Вновь отметим способность автора разбираться в сложном историко-философском материале. Осмысливается толкование знания,  априорного и апостериорного Лейбницем, Декартом, Кантом, Расселом, Карнапом. То же относится к анализу и синтезу. Автор утверждает: предмет анализа -  это части целого, предмет синтеза - те отношения между ними, которые образуют структуру целого (см. с. 223). Это в целом верно. Рассматриваются разные способы анализа и синтеза. Что очень ценно – разбираются современные концепции, например, Дж. Холтона. Вообще надо сказать, что Г.Д. Левин очень хорошо знаком не только с классической, но и с современной философской литературой.

Выводы, например, о том, что синтез у Канта первичен, а анализ вторичен; что анализ – лишь ревизия продуктов синтеза (см. с. 213), можно считать верными, как верно и новое утверждение, что анализ является таким же средством получения нового знания о мире, как и синтез. Не только отдельные элементы изучаемых предметов существуют в объективном мире, но и их отношения – это и есть проблема синтеза, и это новое, что вносится в понимание анализа и синтеза. Здесь описывается переход от анализа и синтеза первого уровня к анализу и синтезу более высокого уровня.

Автор предостерегает далее от боязни простоты выводов и ставит интересный вопрос, который, на наш взгляд, может помочь ему в интерпретации теоретического знания: можно ли получить достоверный вывод о принадлежности признака единичного предмета всем предметам данного класса? Ведь ребёнок получает знание о столе как о предмете, за которым сидят и едят, на основе действий с одним единственным столом, а не с тысячью. Д.П. Горский называет эту процедуру обобщением по правилу Локка. А, может быть, так возникает теоретическое общее знание обо всех предметах? И дело не в индукции, а в других особенностях мышления?

И в связи с этим хотелось бы сделать некоторые критические замечания, относящиеся главным образом к первым главам книги, что обусловлено, на наш взгляд, тем, что автор разделяет не только концепцию апостериоризма, но и теорию отражения в познании, о чем уже говорилось. Так, он пишет, что   зрительный образ предмета находится в мозгу, а предмет – вне мозга (см. с. 47). Точнее: не в мозгу и не в сетчатке, а в  психике. Сознание,  по Фихте, это вовсе не чувственное знание (см. с. 34); чувства у Фихте – это факт сознания, т.е. вовсе не нечто первичное, а природа для  Канта  не часть сознания субъекта, а существующая вне сознания опытная действительность. Приводя цитаты из великих философов, автор иногда толкует их дословно и неверно. Дело в том, что Кант создавал и новую философию, и новую терминологию, и в ряде случаев одни и те же термины употреблялись в противоположных смыслах. Поэтому надо исходить из концепции в целом, а не из отдельных цитат. A priori Канта – это и есть его попытка ответить на вопрос, как возникает всеобщее знание, оно же и есть, как нам кажется, теоретическое. Последнее – это знание о всеобщем, эмпирическое – о единичном, и второе не трансформируется в первое, а возникает одновременно с ним. Поэтому Кант и говорит, что знание, скажем, о собаке возникает  тогда, когда мы можем нарисовать в общем виде (схематично) фигуру четвероногого животного.

Но разговор об этом – разговор о различии концепций. Понимание знания как отражения вызывает множество вопросов; понимание всеобщего знания как априорного – огромная заслуга Канта и устраняет многие из этих вопросов. Об этом много писал Э.В. Ильенков и его сторонники.

Но автор стоит на позициях теории отражения, хотя и подходит к другой концепции, вводя теорию идеализации (см. с. 243). Ей посвящается отдельная глава, и этот шаг ведет Г.Д. Левина ко многим важным ответам, один из которых он декларирует в Заключении: цель книги – показать «поразительную способность теоретического знания порождать новое теоретическое знание, не обращаясь к наблюдению» (с.248) и обосновать тезис, что чистота теоретического знания детерминирует  его необходимость, безусловную всеобщность и способность к дедуктивному саморазвитию.

Пожелаем автору дальнейших успехов в дальнейших исследованиях.

Т.Б. Длугач

Длугач Тамара Борисовна ‒ доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник сектора истории западной философии Института философии РАН.

Dlugach Tamara B. – DSc in Philosophy, Chief Research Fellow, the Department of West-ern Philosophy, Institute of Philosophy RAS.  Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script