Человек переживает и осознает свое тело, с одной стороны, как «вместилище» и границу «Я», а с другой – как экспрессивное начало, средство самовыражения [Кон 1990, 65]. Человеческое тело можно рассматривать и как биологический объект, и как средство выразительности – эстетический феномен, репрезентирующий «Я».

Каждая эпоха устанавливала собственные приоритеты относительно ценности «внутреннего» (души, сознания) и «внешнего» (телесного) в человеке, а самой телесности придавала очертания, сообразующиеся с транслируемыми культурой и воспринятыми субъектом нормами красоты. Образ человеческого тела всегда формировался посредством преодоления естественности и подчинения диктату сверхприродного. Однако в современную эпоху эстетически преобразованная телесность и связанные с ней ценности получили исключительно высокий статус (при вытеснении и подчинении им ценностей моральных). Эстетика как сфера выразительности и игры подчиняет этику как сферу долженствования и поступания. Эстетизация становится повсеместно распространенной практикой, определяющей стиль жизни современного индивида и формирующей его самопонимание и даже мораль.

Нравственные требования, предъявляемые индивидом к себе и окружающим, эстетически окрашиваются, а мораль все чаще воспринимается не столько как совокупность норм, способствующих сохранению и воспроизводству Целого (общества), а как набор техник, обеспечивающих счастье самого индивида, усматривающего в жизни самоцель, а в себе – объект эстетической заботы. Данная тенденция описана в различных эпистемологических проекциях у М. Фуко, Ж. Бодрийяра, Б. Хюбнера и многих других авторов. Значительный вклад в ее осмысление внесли представители феминистской мысли, пытаясь показать процесс конструирования общественной морали на основе лингвистических и социально-политических игр с категорией «телесность». Сама деконструкция феминизмом классического субъекта морали означала высвобождение его для будущих множественных значений и интерпретаций: в частности, субъект-женщина должна быть освобождена от телесных ролей, которые навязывают ей образ матери, домохозяйки, красивой женщины, эстетического объекта, притягивающего взор мужчины (границы этического и эстетического в жизни среднестатистической женщины зачастую совпадали и не могли быть представлены друг без друга).

Американская феминистка, писатель Ив Энцлер в художественной форме описала тенденцию их переплетения в книге «Отличное тело» [Энцлер 2007 web]: «Когда я была маленькой, меня часто спрашивали: “Какой ты хочешь стать, когда вырастешь?” Я отвечала: “Хорошей”. Я хочу быть хорошей… В 50-е годы, когда я была подростком, быть “хорошей” означало быть, как все девочки. Девочки были хорошими. Симпатичными. Веселыми. С белокурыми локонами… Они выходили замуж. По ним было видно – они замужем. В последнее время хорошие девочки записываются в армию. Продвигаются по карьерной лестнице. Ходят в спортзал... Сохраняют идеальность. Сохраняют стройность» [Энцлер 2007 web]. В приведенном отрывке четко зафиксировано явное смещение фокуса идентичности морального субъекта-женщины на протяжении второй половины XX в.: если в 50-е гг. требование «быть хорошей» диктовало встраивание женщины в контекст социальных ожиданий, требующих от нее прежде всего исполнения репродуктивной роли, то в наши дни «быть хорошей» (то есть ответственной, добродетельной) означает реализацию собственного, далекого от «биологического задания» проекта, в котором приоритетные позиции занимают характеристики, позволяющие женщине иметь успешный имидж. Ее путь «заботы о себе» неизбежно сопряжен с культивированием прекрасного, которое все менее задано природой и все более конструируется отточенными техниками и технологиями.

Глобальный тренд эстетизации жизни, усиленный биотехнологической мощью современной цивилизации, проник и укрепился в различных уголках мира. «В Тегеране женщины хирургически переделывают носы так, чтобы меньше походить на иранок. В Пекине ломают ноги и наращивают кости, чтобы быть выше... Я встречалась с женщинами из разных мест, и часто они особенно ненавидят какую-то конкретную деталь своего тела. Большая часть их жизни тратится на починку этой детали…» [Там же]. Современный процесс конструирования человека как никогда ранее связан с эстетической компонентой, причем тело не просто модифицируют, но модифицируют в соответствии с «глобальными» эстетическими стандартами. Изменяя тело, изменяют телу.

Б. Хюбнер указал на эстетически-игровой момент восприятия жизни современным человеком: «Сегодня этический дефицит компенсируется преимущественно эстетически: если истины уже не очаровывают, истиной становится очарование» [Хюбнер 2000, 147]. Жизнь современного индивида проходит под следующим лозунгом: если я есть тело, то я утвержден в эстетическом существовании, инсталлирован в эстетику. Отсутствие смысла жизни, задаваемого различными историческими инвариантами этических систем, порождает отход к сенсуализму, к повышенному вниманию к чувственности. «Вертикальный смысл жизни заменяется горизонтальным» [Там же].

В плюралистическом, неиерархизированном «обществе равенства» происходит децентрация этического. «Человек этический» находится под властным воздействием трансцендентного Другого, в то время как в эстетическом отношении Другой значим лишь в той мере, в какой он является источником впечатлений и аффектации, будучи тем, кто способен созерцать и восхищаться идеально сконструированными телами.

Итак, экспансия эстетического, принимающая форму дизайнерской модификации человеческого тела, – неотъемлемая черта нашего времени. Она настолько же неотъемлема, как и экспансия технологического. Интеграция тенденций эстетизации (конституирование собственной индивидуальности как эстетического феномена) и технологизации (встраивание технологий в повседневную жизнь и их широкое использование, в частности, для моделирования внешности) вызывают конвергентный антропологический эффект – измененную до неузнаваемости человеческую плоть, с уже неразличимыми временными, расовыми и половыми признаками и при этом с ощущением безграничности проявлений персональной идентичности и абсолютной морфологической свободы.

Современный человек не может дистанцироваться от культуры соблазна [Бодрийяр 2000^a] с характерным для нее искусством овладения семантикой тела, порождающей эффект очарования. Но еще до того как стать соблазнительным, тело будет соблазнено идеальными образами внешности и технологическими возможностями, позволяющими достичь этого идеала. Человеческое тело уже не является естественно данным. Оно в максимальной степени социально и культурно задано – технологически предопределено быть красивым, а значит, брошено в распоряжение беспощадной индустрии красоты: строгих, аскетических диет, методов эстетической хирургии, непосильных силовых тренировок (бодибилдинга), гормональной заместительной терапии, генетического допинга.

В пространстве ожиданий, исходящих от индустрии моды, тело начинает функционировать в логике серийной трансляции модного образа. Включаясь в ритм воспроизводства модели внешности, индивидуальное тело «обобществляется», точнее, как бы «вливается» в коллективное тело – растворяет волю субъекта в тех шаблонах поведения и выражения, типов внешности и стандартов красоты, которые предлагаются потребительским рынком. Идеальный образ моделей, серийно воспроизводящийся в теле отдельных индивидов, несет определенную моральную нагрузку и заданный стиль поведения (с его запретами на те или иные виды жизнедеятельности, нормами долженствования и индивидуальными перфекционистскими устремлениями). Это тело отчасти напоминает гротескное тело, с той только разницей, что оно изолировано от контекста культуры Возрождения и помещено в современный мир тиражирования модных соблазнительных эталонов желанной внешности. Такое тело является становящимся, порождающим: оно, в духе Рабле, «…никогда не готово, не завершено: оно всегда строится, творится и само строит и творит другое тело…» [Бахтин 1990 web]. В нем гротескно акцентировано внимание культуры и технологий на отдельных частях, на гипертрофированных формах глаз, груди, губ, мышц и т.д., усиливающих сексуальную привлекательность их обладателей и обладательниц и одновременно вносящих элемент ирреальности, трансгрессивности, избытка.

Безусловно, особый статус, в свете описанных выше тенденций, получает пластическая хирургия, возможности которой используются в имморталистских целях, заряжая индивида верой в вечную молодость, неослабевающую силу и неувядаемую красоту.

Пластическая, косметическая и эстетическая хирургия: семантические нюансы

Хотя понятия пластической, косметической и эстетической хирургии в большинстве случаев употребляются как взаимозаменяемые, нельзя не отметить различающие их смысловые нюансы, проявляющиеся и в обыденном языке, и в профессиональном жаргоне.

Так, понятие «пластическая хирургия» в значительной мере соотносится с сугубо лечебными практиками, когда речь идет не столько об усовершенствовании тела, сколько о создании маскировочного эффекта у пациентов, внешность которых оказалась обезображена по тем или иным причинам: в результате катастроф, военных конфликтов или хирургических вмешательств (таких, как мастэктомия). В случае с пластической хирургией, таким образом, речь может идти о компенсирующем вмешательстве, связанном с деформацией внешности.

Косметическая хирургия является подразделом пластической хирургии, а эстетическую хирургию зачастую рассматривают как одну из ее частей (наряду с реконструктивной хирургией), отвечающую за улучшение внешности человека, достижение канона красоты. При этом эстетическая хирургия в одних случаях исправляет явные дефекты внешности, а в других применяется для усовершенствования, казалось бы, уже прекрасного тела, делая еще более соблазнительными и привлекательными те или иные его зоны, и указанная двойственность целей отражается на практике использования понятия «эстетическая хирургия». Так, известное напряжение вызывает отнесение операций по восстановлению тел, пострадавших в результате катастроф и военных действий, или исправлению выраженных уродств у детей (например, заячьей губы) к области косметической хирургии. С косметикой, косметическим (на обыденном уровне восприятия косметологии) связаны скорее коннотации декорации, легкости, игры, но не страдания и увечий. В то же время профессиональный язык медиков активно использует понятие реконструктивной хирургии как разновидности косметической хирургии, которая как раз и занимается исправлением дефектов внешности, причиной которых стали тяжелые заболевания или травмы. Таким образом, к косметической хирургии могут относить и пластические операции по омоложению лица, и реконструктивную пластику при массивных внешних поражениях. И зачастую вопрос о тонких различиях между теми или иными видами пластической, или косметической, хирургии, например реконструктивной и эстетической, возникает тогда, когда общество, профессиональное медицинское сообщество или государство стремятся выяснить, кто должен оплачивать те или иные виды медицинских вмешательств: сам пациент или страховые и благотворительные фонды. При такой постановке вопроса актуализируется проблема цели медицинского вмешательства: является ли она терапевтической, восстановительной (реконструктивной), или же речь идет о придании хорошему телу черт лучшего. Как правило, общество готово поддержать финансированием именно первую цель.

Этические проблемы развития пластической хирургии

В своей статье, посвященной этическим проблемам пластической хирургии, Р. Найт [Knight 2013 web] предлагает рассмотреть три группы запросов аудитории, различающейся по гендерно-возрастному признаку. Запросы обращены к пластическим хирургам, а те должны максимально четко определиться в их взаимодействии с пациентами, среди которых: 1) тридцатипятилетняя женщина, желающая увеличить маленькую грудь либо устранить заметные дефекты лица; 2) тридцатипятилетний мужчина, планирующий пересадку волос, либо ринопластику, либо омолаживающую операцию на веке; 3) восьмилетний ребенок, родители которого хотели бы сделать ребенку обрезание либо исправить ему оттопыренные уши, либо эти уши проколоть. Каждый из таких запросов провоцирует определенную этическую реакцию и размышления о границах дозволенного/запрещенного, об особенностях религиозных и светских норм, автономии врача и автономии самого пациента и делегировании ее дееспособным субъектам, о границах компетенции и получении информированного согласия. Данная модель демонстрирует, что цели эстетической хирургии могут быть как связаны, так и не связаны с восстановлением здоровья, и соотносятся с религиозными нормами, социокультурными архетипами, юридическими запретами. В свете этих множественных факторов идентичность пластического (косметического) хирурга также множественна и далеко не всегда совпадает с классической идентичностью врача, предполагая разнообразные социальные роли – бизнесмена, художника, актера, врача, юриста.

Кажется очевидным, что изуродованные ожогами или травмами человеческие тела нуждаются в хирургическом вмешательстве в большей степени, чем лица, просто не удовлетворяющие каким-либо критериям красоты или личных предпочтений. Однако тонкие губы, неправильной формы носы и уши подчас становятся источником настоящей драмы и навязчивых перфекционистских устремлений. Даже воображаемые, не очевидные для окружающих изъяны внешности чреваты не меньшими душевными страданиями, чем глубокие врожденные или приобретенные уродства. Хирургическое же вмешательство может как уменьшить избыточное внимание к личности человека, обладающего теми или иными дефектами внешности (например, в случае травли ребенка из-за его несоответствия определенным телесным канонам, принятым в той или иной субкультуре), так и компенсировать недостаток внимания к человеку, сделав его более привлекательным, визуально интересным или просто «нормальным». В первом случае, как правило, говорят о восстанавливающей (реконструктивной) хирургии, во втором речь идет о вмешательстве-усовершенствовании, и очевидно, что проведение отчетливых границ между первым и вторым видами хирургических вмешательств не всегда представляется возможным. Острые переживания относительно недостатков своей внешности, как реальных, так и мнимых, получили название синдрома дисморфофобии. И, по большому счету, четко разграничить надуманное страдание и страдание, обусловленное явными физиологическими причинами, возможно далеко не всегда.

Таким образом, терминологию в области пластической хирургии можно назвать «скользкой» [Ibid.]. Ее особенность в том, что она зачастую вводит в заблуждение, вызывая ассоциации с улучшающими косметическими эффектами там, где скорее следовало бы говорить о сугубо терапевтическом воздействии, и наоборот.

От многозначности социально-культурной интерпретации той или иной практики в области пластической хирургии страдают и врачи, и пациенты. Так, нормирование деятельности хирурга неизбежно подводит к вопросу: какие эстетические операции должны быть разрешены, а какие находиться под запретом? Кроме того, как уже говорилось, ввиду ограниченности ресурсов здравоохранения возникает и вопрос о финансировании тех или иных операций.

В целом в процессе развития пластической хирургии (как и многих других сфер человеческой деятельности, связанных с технологическим развитием) были артикулированы различные, зачастую несовместимые суждения. При оценке коммуникативного вектора развития пластической хирургии (подразумевающего выстраивание диалога между врачами и обществом, врачами и пациентами) следует обратить внимание на конфликт важнейших принципов, фундирующих современную биоэтику и этос врача: автономии пациента и ненанесения вреда. Так, право пациента на автономию (приобретающую вид самостоятельного распоряжения собственным телом и подразумевающую удовлетворение любых фантазий относительно изменения собственной внешности) может противоречить врачебному принципу ненанесения вреда. В этой связи этические требования к современному пластическому (косметическому) хирургу предполагают его готовность к своего рода аксиологической эквилибристике, к постоянному поиску золотой середины между уважением норм и ценностей пациента и норм и ценностей собственной профессиональной деятельности, а также этических требований, выдвигаемых культурой и социумом.

Медицина, осуществляя пластические эстетические манипуляции, вынуждена вести двойную игру, то проявляя осторожность в отношении права пациента на изменение своей внешности, то занимая жесткую патерналистскую позицию, решая за пациента, какой телесной норме он должен соответствовать. Одной из ключевых проблем здесь является проблема использования методов пластической хирургии при трансформации пола.

Приведу конкретный пример, касающийся принципа «определение пола для всех», принятого в педиатрии большинства стран: в соответствии с ним каждому ребенку должен быть присвоен пол [Callahan 2009 web]. При наблюдающихся у ребенка внешних очевидных отклонениях от «нормы пола», как правило, производится хирургическая операция, их устраняющая. В отношении гендерно-половой идентификации детей врачебное сообщество выступает от лица здравоохранения и той истины, которая не терпит каких-либо промежуточных вариантов. И если социум со временем и может предоставить человеку право выбора гендера, то в отношении несовершеннолетних, при отсутствии у них половой определенности, таковая конструируется средствами биотехнологий, порождая варианты хирургически упрощенных индивидов. Последствия такого «раннего» вмешательства могут быть самые разные: от полного самоотождествления индивида с определенной врачами гендерной ориентацией, до ее абсолютного неприятия, сопровождающегося личностной драмой. В то же время в отношении интерсексуалов нормирование, обретающее форму хирургической операции, выступает уже как эстетическая, косметическая практика, скрывающая дефекты: здесь медицина осуществляет не столько лечебную, сколько «совершенствующую» функцию.

Отдельного анализа со стороны этики заслуживает особо остро ставшая в процессе развития информационных технологий проблема дегуманизации и деперсонализации человека. Современная киберкультура формирует тело и как объект искусства, и как продукт технологий, отталкиваясь при этом от математической матрицы, задающей производство серии образов – эстетически однотипных тел. Такого рода тела все сильнее отчуждаются от человека, воплощая идеал совершенного (прекрасного) безличного технического устройства, как бы указывающий на то, сколь «…прекрасен мир без человека, функционирующий как идеальная самоуправляющаяся система» [Бохоров 2009 web]. За современными практиками эстетического «улучшения» человека скрывается не только (и, возможно, не столько) попытка удовлетворения индивидуальных потребностей в изменении внешнего облика, но и процесс жесткого нормирования и стандартизации, в контексте которого интересен не человек как таковой, но его вписанность в систему стандартов, обеспечивающих соответствие тому или иному канону красоты, а в конечном счете, заданным математическим величинам и пропорциям. Спаянные с миром кибернетики, технологии эстетического улучшения человека оказываются направлены на элиминацию человеческого измерения.

Американская писательница Н. Вульф в этой связи пишет: «Мы продолжаем верить в существование некой точки, где пластическая хирургия удерживается в пределах естественных границ, в эдакий образ “совершенной женщины”. <…> Однако это не так. “Идеалу” всегда было тесно в женских телах, благодаря технике теперь он может себе позволить сделать то, чего от него так долго ждали: навсегда покинуть женское тело и воспроизводить его черты в пространстве. Женщина больше не является “точкой привязки”» (цит. по: [Дери 2008 web]). Порожденная графическими компьютерными программами, нулями и единицами совершенная женщина не имеет никакого отношения к живому человеческому существу. Она есть не что иное, как технологический артефакт, гибрид эстетики и киберкультуры, «морф».

Эстетика, пластическая хирургия и боль

Эстетические потребности исходят от человека как существа телесного, устремленного к многообразию чувственных удовольствий: «…мы делаем ошибку, считая мертвым того, кто не может совсем ничего произнести. В действительности мертв тот, кто уже не желает соблазнять или поддаться соблазну» [Калницка 2004, 27]. При всем том это предполагает и смерть тела – в практиках развлечения «до смерти» или же хирургии, заставляющей создавать в соответствии с модой новое, искусственное тело. «Дикое», не окультуренное эстетическим формами, оно эквивалентно хаосу, которому должны быть приданы черты космоса (через косметику, эстетическую хирургию, бодибилдинг и др.). Естественное тело оказывается отторгнутым от живущего по современным потребительским стандартам человека. И отторгнутым не в силу тех или иных этических или религиозных принципов, предполагающих если и не «устранение», то преодоление телесного. Речь идет о жертве естественного тела, приносимой эстетическому принципу, требующему порой интенсивной аскезы и превращающему тело в материал для творчества и предмет соблазна [Хюбнер 2000, 61]. Тело окультуривают болью, получая в результате живое произведение искусства.

Так, в самом сердце этой битвы за совершенное и благополучное тело гнездится нечто ей противоречащее – боль. Однако и сама боль трансформируется под воздействием современных медицинских техник. Использование анестезии в пластической хирургии вскрывает внутреннюю интенцию эстетического конструирования телесности: «Играть в боль, делать боль эстетическим событием» [Димура 2014, 60]; и, в свою очередь, дает мощный импульс для развития сферы эстетической хирургии, так же как и бодибилдинга. Место врача, устраняющего страдания, занимают эстетический хирург и анестезиолог, деятельность которых, по сути, провоцирует страдания, оправдывает боль статусом коррелята телесной красоты как одного из важнейших коммерческих продуктов нашего времени, а затем побуждает к поиску эффективных средств минимизации боли. Косметический хирург и анестезиолог реализуют «анестетический проект» современной эстетики.

Перспективы развития пластической хирургии: к поиску альтернатив

Как было показано выше, развитие эстетической хирургии связано с решением целого комплекса этических и антропологических проблем, вызывающих дискуссии о таких философских категориях, как благо, справедливость, автономия, идентичность человека и т.д. Огромный пласт проблем касается прояснения целей косметической хирургии, разграничения практик эстетического совершенствования и терапевтического вмешательства. Вспомним о том, что мощный импульс развитию пластической хирургии был дан после Первой мировой войны, когда множество изувеченных людей обращались к медикам с просьбой восстановить и утраченные функции, и внешний вид повреждённых частей тела, а пластическая хирургия имела дело не с нормально функционирующей телесностью человека, но с изуродованным телом.

Современная пластическая хирургия в своей эстетической ипостаси во многом отошла от реконструктивной и терапевтической направленности. Однако дело не обошлось без неожиданных следствий. Не так давно в сводках медицинских новостей появилась информация о том, что хирургический лифтинг верхней трети лица способен устранить подверженность мигреням [Может ли пластическая хирургия 2013 web]. В результате люди, испытывающие непрестанные мучения, прибегают к пластической хирургии в сугубо медицинских целях, используя ее потенциал не только для возвращения молодости и красоты, но и здоровья.

Перспективы дальнейшего развития пластической хирургии могут быть связаны как с совершенствованием хирургических техник и открытием дополнительных возможностей их применения, так и с появлением новых, в том числе генетических, технологий, заставляющих полностью изменить представление об эстетическом конструировании человека. На данный момент это преимущественно касается мужского гендерного аспекта и возможностей использования генной терапии для увеличения мышечной массы. Последний вид помощи относится к медикаментозной терапии в случае таких заболеваний, как мышечная дистрофия, возрастная саркопения, ВИЧ, СПИД и раковая кахексия. Однако он открывает новые перспективы для бодибилдинга: выраженная маскулинность сможет, вероятно, формироваться не посредством длительных и зачастую изнуряющих тренировок, сопровождающихся неустанным (на грани болезни) вниманием к усовершенствованию собственного тела, но путем генетических манипуляций, задающих план развития физически выносливого, атлетически сложенного индивида. Мы будем иметь дело с культивированием «внутренней» (генетически заданной) красоты, которая с неизбежностью обретет внешнее выражение.

Еще один аспект, раскрывающий перспективы развития эстетической хирургии, связан с возможностями использования технологий и искусственных объектов в качестве средств эстетической модификации. Обращу внимание на пример, иллюстрирующий данную тенденцию, – нашумевшее вживление «уха» в руку автора перформансов, профессора Питтсбургского университета Стелиоса Аркадиу (Стеларка). Предыстория появления этого «уха», являющегося не просто технологичеcкой инновацией, но и эстетическим объектом, связана с именами американских ученых Джозефа Ваканти и Роберта Лангара, которые использовали биорасщепляемые полимеры в качестве каркаса для развивающейся ткани. Созданное ими ухо из полимеров было покрыто клетками хряща человека и вшито под кожу мыши, которая стала своеобразным биореактором, обеспечивающим жизнедеятельность клеток уха. Данную технологию предполагалось использовать для помощи людям с врожденными дефектами лица. Однако Стеларк преследовал цель освободить данный объект от «пут» прагматических коннотаций: его «ухо» не имеет никакой практической ценности, абсолютно нефункционально (ибо не слышит) и вызывает интерес само по себе. Так технологический объект трансформируется в объект искусства. Как отмечает художник Дмитрий Булатов: «…именно запрограммированная нефункциональность третьего уха, только по форме являющегося таковым, а по сути и внутренней конструкции не предназначенного для улавливания звука, и есть то, что делает его фактом искусства» [Булатов 2005 web].

«Ухо Стеларка» в очередной раз продемонстрировало гротескный характер некоторых практик пластической хирургии, когда во главу угла ставится принцип избыточности, излишества. Многие пластические хирурги указывали на явную антимедицинскую суть подобной акции, осуждая коллег, принявших в ней участие. Вместе с тем Стеларк закрепил новый тренд в развитии пластической хирургии, связанный с вживлением бесполезных, имитирующих части человеческого тела биотехнологических артефактов – этих «полуживых объектов», созданных из человеческих биоматериалов. Он также обозначил перспективу формирования онтологии будущего человека – человека как технологического проекта, протезированного существа, киборга.

Заключение

С определенной точки зрения, современную одержимость телом можно считать попыткой адаптироваться к происходящим вокруг изменениям, «…когда люди ощущают, что не могут контролировать большое число вещей и событий, управляемых абстрактными системами…», и единственное, «…что они могут предпринять, – это контролировать самих себя, то есть свои тела» [Михель 2000, 182–183]. В данном случае тело замещает внушающего ужас и неподвластного нашему влиянию Другого в том виде, как он представлен в социальной жизни. Тело становится микромоделью социума, над которым субъект устанавливает свою власть.

Смоделированное по эстетическим канонам тело – это источник отстаивания самого себя перед тем устрашающим социальным фактором, который обнаруживается во взгляде Другого: «Глаза, преображенные макияжем, – экстатическое устранение… угрозы чужого взгляда, в котором субъект может увидеть свою неполноту, но может и головокружительно затеряться, если взор обратится на него самого. Это неестественные глаза Медузы» [Бодрийяр 2000^б, 196].

На фоне тенденции эстетизации жизни современного человека возникает закономерный вопрос «зачем быть эстетичным?» или аналогичные, но более конкретные вопросы «зачем жить весело?» или «зачем быть счастливым?». Однако они не всегда предполагают ответ, который ограничивал бы эстетический этос, жизнь, инсталлированную в эстетику, какой-либо целью. Как отмечает Б. Хюбнер, попытка обоснования эстетического терпит такой же крах, как обоснование морали: и сфера эстетики, и сфера морали самодостаточны, обосновывают сами себя – и, выходит, способ бытия современного человека вполне может быть охарактеризован как подобие целесообразности без цели.

Источники – Primary Sources in Russian and Russians Translations

Бахтин 1990 web – Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса 1990 // http://svr-lit.niv.ru/svr-lit/bahtin-tvorchestvo-rable/grotesknyj-obraz-tela-2.htm (Bakhtin, Mikhail M., Rabelais and his Work. In Russian).

Бодрийяр 2000^a – Бодрийяр Ж. Соблазн М.: Ad Marginem. 2000 (Baudrillard, Jean, Tentation. Russian translation 2000).

Бодрийяр 2000^б – Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000 (Baudrillard, Jean, L’Échange symbolique et la mort. Russian translation 2000).

Ссылки – References in Russian

Бохоров 2009 web – Бохоров К. Болезненный примат этического // http://scimuseum.ru/scienceartfest/esse/17-all/ru/archive/scienceartfest/29-bokhorov.

webweb – Булатов Д. Если бы Ван Гог жил – он бы умер. От зависти // Независимая газета. 2005. 9 февраля. № 25 (3421) // http://www.ng.ru/science/2005-02-09/15_ears.html.

Дери 2008 web – Дери М. Скорость убегания. Киберкультура на рубеже веков // http://www.marsexx.ru/lit/dery-escape.html.

Димура 2014 – Димура И.Н. Красота и боль: практики присутствия // Вестник Академии Русского балета им. А.Я. Вагановой. 2014. № 5. C. 53–62.

Калницка 2004 – Калницка З. Магия воды и женщины. Философско-эстетические заметки. Калуга, 2004.

Кон 1990 – Кон И.С. Сексуальность и нравственность. М.: Политиздат, 1990.

Михель 2000 – Михель Д. Воплощенный человек. Западная культура, медицинский контроль и тело / Под ред. проф. С.Ф. Мартыновича. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2000.

Может ли пластическая хирургия 2013 web – Может ли пластическая хирургия вылечить постоянную головную боль? // http://oplastike.com/article/mozhet-li-plasticheskaya-hirurgiya-vy-lechit-postoyannuyu-golovnuyu-bol.

Хюбнер 2000 – Хюбнер Б. Произвольный этоc и принудительность эстетики / Пер. с нем. Мн.: Пропилеи, 2000.

Энцлер 2007 web – Энцлер И. Отличное тело // http://hotlib.net/id-164087.

References

Bokhorov, Konstantin (2009) Painful primacy of ethics, http://scimuseum.ru/scienceartfest/esse/17-all/ru/archive/scienceartfest/29-bokhorov. (In Russian).

Bulatov, Dmitriy (2005) web, “If Van Gogh had lived – he would have died. From envy”, Novaya gazeta, №25 (3421) // http://www.ng.ru/science/2005-02-09/15_ears.html (In Russian).

Callahan, Gerald, N. (2009) Between XX and XY: intersexuality and the myth of two sexes, Chicago Review Press, Chicago.

Can plastic surgery to cure a constant headache? (2013), http://oplastike.com/article/mozhet-li-plasticheskaya-hirurgiya-vy-lechit-postoyannuyu-golovnuyu-bol. (In Russian).

Dery, Mark (1997) Escape Velocity: Cyberculture at the End of the Century, Grove Press.

Dimura, Irina (2014) “Beauty and pain: the practice of the presence”, Vestnik Akademii Russkogo baleta im. A.Ya. Vaganovoy, № 5, pp. 53–62. (In Russian).

Ensler, Eve (2005) The Good Body, Villard.

Hübner, Benno (1996) Beliebigkeitsethos und Zwangsästhetik, Passagen Verlag.

Kalnická, Zdeňka (2002), Archetyp vody a ženy (Russian translation 2004).

Knight, Rhona (2013) “Cosmetic surgery”, http://admin.cmf.org.uk/pdf/cmffiles/52_cosmetic_surgery.pdf.

Kon, Igor (1990) Sexuality and Morality, Politizdat, Moscow. (In Russian).

Michael, Dmitriy V. (2000) Incarnate people. Western culture, medical control and body, Saratov State University, Saratov. (In Russian).