М.О. ГЕРШЕНЗОН «Узнать и полюбить». Из переписки 1893 – 1925 годов. – М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. 512 с. – (серия «Российские Пропилеи»)

Необходимость изучения переписки для воссоздания исторической картины, портрета очевидна и не может быть поставлена под сомнение. Велик соблазн воссоздавать по письмам не только портрет мыслителя, художника, но и пытаться дописать по ним некоторые его произведения, достроить образы развернутыми описаниями, и иногда объяснениями художника.

К этому склоняют сами факты наличия таких объяснений, открывающие интерпретатору легкий путь. Но интерпретация художником собственных образов – все-таки не совсем интерпретация, а новый образ, рожденный в противоречии с уже имеющимся (иначе, зачем было к нему возвращаться). Эпистолярий в таком понимании – отдельная сфера творчества, а не просто документ.

Иное дело – эпистолярное наследие мыслителя, ученого. Для изучения творчества мыслителя, почти не оставившего дневников, переписка – важнейший документ, в котором отражается Я говорящего. С самого начала творческого пути личность – ключевая категория в философских опытах Михаила Осиповича Гершензона (1869 – 1925). По окончании университета, вынужденный зарабатывать литературным трудом, рецензиями и переводами, Гершензон тем не менее ищет только такой материал, который соответствует его душевному строю и выводит в открытое пространство единой космической воли, как он формулирует это уже в 1900-х гг. в размышлениях и заметках, вошедших впоследствии в эссе «Письма к брату». Это последнее ‒ один из немногих опытов дневниковых записей Гершензона, которые он в 1907 г. перерабатывает в форму эпистолярного эссе и публикует в журнале «Русская мысль». Оно не является реальной частью переписки с братом – Абрамом Осиповичем Гершензоном (1868 – 1933),но, безусловно, вдохновлено многолетним общением с ним. Важно здесь то, что эпистолярная форма всегда связывалась Гершензоном с особым видом личностного измерения мысли, который он устанавливает для своего исследовательского метода как ключевой. Истина знания рождается не в обращении исследователя к безличному предмету, а в личностном и ценностно-окрашенном контакте с другой личностью и с предметом как с личностью: «Пока я предстою явлению как личность, я воспринимаю и его непременно как единичное. Ибо каждое явление есть своеобразный сплав неисчислимых признаков, из коих каждый принадлежит к какой-нибудь родовой группе в мироздании; но моему личному восприятию нет дела до их родовой принадлежности: будучи глубоко своеобразным, оно подбирает себе в цельный образ лишь те признаки явления, которые соотносительны моему собственному своеобразию» (выделено мной. – Н.С.) (Гершензон М.О. Избранное: В 4 т. М.; Иерусалим, 2000. Т. 4.  С. 80-81).

Здесь будет уместно вспомнить и знаменитую книгу, созданную в эпистолярном жанре – «Переписку из двух углов» – диалог о культуре, состоявшийся между Гершензоном и Вяч. Ивановым летом 1920 г. Драматичная полемика показала важность личностного измерения общения. Там, где личность уступала предмету, категории (даже такой, как Истина), возникало щемящее отчуждение спорящих, подчеркивающее сущностное разногласие тем, что полемика уже минует уровень прямой обращенности лица к лицу. Здесь вспоминаются известные слова Гершензона Льву Шестову о сущности диалога в «Переписке»: «…тон голоса В[ячеслава] И[ванова] определил и мой… это тон кантилены, - пенье зажмурив глаза, что мне, кажется, совершенно чуждо» (Там же. С. 51).

Эпистолярная форма – это мысль, рожденная в соприкосновении с другой мыслью. Вне этого контакта мышление было бы совсем иным. Для Гершензона-философа важнейшими категориями человеческого существования были внедрение и восприятие. Внедрение – описание и метафора познания, всепроникающего, разрушающего, ищущего, аналитически нацеленного, уничтожающего корни и разрывающего связи. Внедрение не интересуется личностью, но только типом и родовой принадлежностью. Единственное, что оно способно создать, это систему, типологию, конструкт. Истина в этой системе отчуждена от существования, рафинирована. Такое познание практически нацелено, инструментально. Личность же познается только восприятием, неспешным, пассивным и умиротворенным, свободным от жажды доказать правоту. В подлинном Я с максимальной полнотой отражен целостный образ совершенства. Часто в личной беседе, в необходимом отдохновении и отвлечении от творческих задач, в мимолетной реплике выражается мысль более определенная, точная, чем в обширных сочинениях.

Личность – это то, что делает знание целостным, органичным, необходимым и оправданным для этого конкретного существования. Личность организует сцепление разных мыслей, форм знания; благодаря ей они предстают не собранием отдельных фактов, а целостностью. Личность ищет единое и единственное слово, такое, которое не произнести было бы нельзя.

Именно такое слово ищет Гершензон, предпринимая свои знаменитые опыты исследования русской культуры, литературы, истории общественного движения, самосознания интеллигенции, а также собственно философские исследования природы поэтического видения и образа совершенства.

Гершензону-мыслителю присущ известный монологизм, который он отчетливо осознавал, пытаясь уравновесить его фрагментарно-афористическими формами, из чего складываются многие его важнейшие сочинения (словно и в больших своих работах он пытается вести диалог с невидимым собеседником). Изначально дневниковые записи, хотя и часто без датировок, заметки на полях, на клочках бумаги, постепенно входят в такие книги, как «Видение поэта», «Тройственный образ совершенства», «Гольфстрем». Само существо мысли, испытующей реальность внедрением, требует восприятия и подтверждения от других истинности найденного: «И обречен человек <…> облекать мечту свою в вещество, чтобы чувственно удостовериться в ее реальности и чтобы от братьев своих, верящих, как и он, лишь телесному опыту, услыхать подтверждение ей» (Там же. С. 75). Значит, монологизм не оправдан, и мысль рождается от контакта с другой мыслью (этому можно было бы противопоставить иной вид монологизма, например, у Н.А. Бердяева, не вопрошающий, а лишь утверждающий, не полемизирующий, но всегда доказывающий свое).

Но контакт этот полон драматизма. Недаром первый опыт философского эссе Гершензон называет «Письма к брату». Идея братства неотделима от личностного сопричастия, в котором испытуется истинность видения. Брату можно искренне, ничего не утаивая, рассказать о сокровенных мыслях и чаяниях; да и возможно это потому, что такое родство предполагает личный призыв и не просто беседу, а горячий спор. Общение почти со всеми корреспондентами Гершензон считает таким призывом, разворачивающимся из точки предстояния личности к личности. И все вопросы, включая те многочисленные, что свидетельствуют о тяжести и неустроенности быта, возвращаются эхом к главному, поставленному еще тогда в 1900-х: «Брат, счастлив ли ты? В чем твоя вера? И сносна ли тебе еще жизнь, или уже манит тебя отдых смерти?» (< Гершензон М.О.> Русская Мысль. 1907. Кн. II. С. 86. Подписано: Junior). Несколько позже, работая над переводом сочинения Петрарки «Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру» (вышел в 1914 г.) совместно с Вяч. Ивановым (ему принадлежат переводы стихотворных текстов), Гершензон открывает в этой книге «весть от далекого брата» (Гершензон М.О. Избранное: В 4 т. М.; Иерусалим, 2000. Т. 4. С. 227), настолько современной видится беседа Августина и Франциска, и слова последнего, что из всей беседы он «глубже запечатлел в своей памяти то, что явилось личным призывом ко мне». Такой личный призыв становится и главным мотивом беседы в «Переписке из двух углов».

Сравним:

«Августин. Что скажешь, человече? О чем грезишь? Чего ждешь? Или не помнишь, что ты смертен?

Франциск. Конечно, помню, и всякий раз мысль эта наводит на мою душу смятение» (Петрарка Ф. Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру / Перевод М.О. Гершензона и Вячеслава Иванова. М., 2014. С. 6).

«М.О. Гершензону

Знаю, дорогой друг и сосед по углу нашей общей комнаты, что вы усомнились в личном бессмертии и в личном боге. <…>

В.И. Иванову

Нет, В.И., не усомнился я в личном бессмертии и, подобно вам, знаю личность вместилищем подлинной реальности» (Гершензон М.О. Избранное: В 4 т. М.; Иерусалим, 2000. Т. 4. С. 22, 23).

Диалог с собеседником как с братом, вопрошание «В чем твоя вера? Что значат для тебя смерть и бессмертие?» во многих случаях характерны для Гершензона-корреспондента. Переписка помогает уловить это личное свойство беседы, в каждый раз характерном только для этого конкретного собеседника модусе сцепления мыслей, тем, полемических вопросов. И как только она утрачивает эту личностную обращенность, диалог обрывается. Так в свое время разошлись жизненные пути Гершензона и его университетского друга В.А. Маклакова. Угасшая дружба, сожаление о невозможности разговора о главном в человеческом существовании – одна из тем редких скупых из оставшихся дневниковых записей: «Господи, какое одиночество! Отчего случилось так, что, хотя я многим людям симпатичен и они, я вижу, искренно рады меня видеть и говорить со мною, – отчего случилось, что почти нет людей, которых бы просто тянуло прийти ко мне, посидеть у меня?» (НИОР РГБ. Фонд 746 (Фонд М.О. Гершензона), ф. 746, к. 13, ед. хр. 15, л.12). Безусловно, Я говорящего выражается в переписке практически всегда (может быть, за исключением строго деловой корреспонденции, где адресатов связывают только формальные отношения). Но не так много случаев, когда это Я захватывает в орбиту своего существования другое, не подавляя при этом его личной обособленности. (О противоположном свидетельствовало, например, эпистолярное творчество Петрарки: «Друзья нужны были Петрарке, прежде всего, как адресаты его писем. <…> Петрарке необходимо было найти несколько человек, достаточно наивных и благоговеющих перед ним, чтобы получать, читать и отвечать на письма, обращенные к адресату стороной, а лицом к публике, письма, наполненные преимущественно рассказами о самом авторе их и, в лучшем случае, морально-философскими рассуждениями величиною нередко в целый трактат» (Гершензон М.О. Избранное: В 4 т. М.; Иерусалим, 2000. Т. 4. С. 203). И даже в отсутствие двусторонней переписки с некоторыми корреспондентами голос Гершензона, проникнутый личной эмпатией, как будто бы позволяет собеседнику выговориться вдвойне.

В книге избранной переписки М.О. Гершензона мы найдем корреспонденцию с В.Я. Брюсовым, А.Л. Волынским, А.Г. Горнфельдом, Л.П. Гроссманом, М.А. Кузминым, Н.О. Лернером, С.П. Мельгуновым, Н.К. Пиксановым, А.М. Ремизовым, М.В. Сабашниковым, П.Н. Сакулиным, М.А. Цявловским, П.Е. Щёголевым. Личность ученого представлена, таким образом, во всем разнообразии его деятельной натуры: мыслитель, историк, филолог, свидетель и летописец современности. Безусловный интерес представляет переписка с В.А. Маклаковым – ровесником и университетским другом Гершензона. Многолетняя переписка с братом, Абрамом Осиповичем Гершензоном, представлена только письмами М.О. Гершензона за 1917 г. (В 1927 г. вышла книга писем М.О. Гершензона к брату, охватывающая период с ноября 1888  по декабрь 1917 г., подготовленная М.А. Цявловским (Гершензон М.О. Письма к брату: Избранные места / Вступит. ст. и примеч. М. Цявловского. Л., Изд. М. и С. Сабашниковых. 1927). Также представлены только письма Гершензонов (М.О. Гершензона, его супруги М.Б. Гольденвейзер и их детей, Сергея и Наталии) к близкому другу семьи – Е.Н. Орловой. Сухой комментарий, сопровождающий это издание, настраивает читательскую потребность в собственном поиске диалога с прочитанным, свой путь, на котором «личность способна познавать только другую личность» (Гершензон М.О. Избранное: В 4 т. М.; Иерусалим, 2000. Т. 4. С. 234).

Переписка – важнейшее свидетельство для воссоздания картины повседневности, в которой зарождается и живет подлинное и потаенное Я, прокладывающее путь за его пределы, следы чего мы отчетливо видим в главных трудах ученого. Но существенная часть картины – возникновение и развитие идей в недрах личности, в обращенности лица к лицу, в искреннем слове и дружеском участии. Эта сторона в истории мысли могла бы пролить свет на многие открытия и, напротив, причины забвения тех или иных идей, превратности их существования, сопряженного с человеческим Я, их выражающего. Это полное драматизма отношение Я и не-Я гениально выражено Гершензоном в «Тройственном образе совершенства»: «Я – отдельный атом мироздания. <…> В каждый отдельный миг я всем моим бытием и каждым его проявлением осуждаю на смерть все существующее, кроме двух частиц его: меня самого и предмета моего суждения или желания. Я говорю миру: “сгинь, пропади, для того чтобы я уцелел!” – но один я не могу уцелеть; я должен унести с собой и спасти еще хоть одно создание: предмет моего суждения или желания. Один я не могу уцелеть, как я никогда и не существовал один. В каждое мгновение жизни я нераздельно слит хоть с одним атомом, который не я, и через него – со всем мирозданием…» (Там же. С. 113). Возможно, в этих словах современный читатель переписки Гершензона услышит личный призыв к себе, сокращающий временные расстояния, рушащий границы сущностного одиночества, за которыми каждый ощущает себя причастным судьбе другого.

Н.Н. Смирнова

Смирнова Наталья Николаевна ‒ кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М.Горького Российской академии наук.

Smirnova Natalia N. ‒ Ph.D, Senior Research Scholar, A.M.Gorky Institute of World Literature, Russian Academy of Sciences.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script