В России XIX в., в эпоху популярности позитивизма О. Конта, Г. Спенсера, Дж. Ст. Милля идеи примыкавшего к ним английского энциклопедиста – ученого, философа, теолога, литератора – Уильяма Хьюэлла (William Whewell, 1794–1866) также оказались востребованы, его переводили и читали (известные нам переводы на русский язык: [Юел 1837], [Уэвелл 1867–1869]. Со второго перевода пошла неверная транскрипция, которой многие из нас отдали дань и которую пришло время исправить на «Хьюэлл». Ради этого результата уже стоило обратиться к новому переводу и публикации его трудов). После Октябрьской революции ситуация стала меняться; «индуктивизм» превратился в бранное слово с легкой руки догматических марксистов, вычитавших у Ф. Энгельса поверхностное замечание об И. Ньютоне как «индуктивном осле» и обязавшихся клеймить позитивизм как реакционную поповщину. Сегодня, в ходе пересмотра отношения к аналитической философии и англосаксонской традиции в целом, в России актуализируется интерес к ее истории и ее белым пятнам, к которым принадлежит и наследие У. Хьюэлла. Так, если в германской философской энциклопедии [Sandkühler 1999] всего 27 упоминаний фамилии английского ученого, то в сопоставимой по объему «Энциклопедии эпистемологии и философии науки» [Касавин (ред.) 2009] их и того меньше – всего 15. Однако не только специалисты в области эпистемологии, истории и философии науки, но и всякий ученый найдет в трудах Хьюэлла немало интересного. Идеи Хьюэлла сегодня живы и открывают неожиданные перспективы. Литература об этом мыслителе пусть и не безбрежна, но включает ряд весьма обстоятельных исследований (см.: [Fisch, Schaffer 1991; Yeo 1993]).

Эпоха Хьюэлла – это время профессионализации науки в Великобритании. Лондонское королевское общество освободилось от досужих аристократов и любопытствующих и отныне включает только профессиональных ученых. Одновременно происходит дифференциация естественных наук, в ходе которой математизированные науки физико-химического цикла отделяются от натуралистических (биологии, геологии, географии), что ставит под вопрос единство науки. Книги и выступления Ч. Дарвина вызывают острые дискуссии об эволюции живой природы и возникновении человека; резко проблематизируется отношение науки и религии. Идет реформа университетского образования: догматический Кембридж, где работает Хьюэлл, вынужден отвечать на вызовы времени. В пику традиционным университетам создаются новые профессиональные научные ассоциации. Так, Британская ассоциация развития науки (1831) основывается под девизом «Наука, техника и прогресс» и направлена на бескорыстное исследование природы, технический прогресс на основе науки, достижение социального блага. Ее организаторы (Хьюэлл был главным из них) пересматривают отношение между наукой и властью и закрепляют создание английской модели организации науки, гораздо менее государственно-патронажной, чем европейские формы ее организации. В качестве методологии исследований избирается индуктивизм У. Хьюэлла и его терминологическая новация – «scientist» – фиксирующая идеал объективного ученого, получившего специальное образование и профессионально участвующего в систематической исследовательской работе за заработную плату и на условиях полной занятости.

Напомним, что в Англии вплоть до середины XIX в. считалось, что исследовательская деятельность – это сфера занятий обеспеченных людей в свободное время. Жизнь духа рассматривалась по аналогии с жизнью тела так, что наука, подобно спорту, полагалась делом знатоков-любителей. Поэтому отношение к профессиональной деятельности в сфере познания в то время может быть уподоблено современной реакции спортсмена-любителя на профессионального атлета, набитого допингом и долларами (см.: [Fuller 2001, 60–67]).

Хьюэлл вообще известен среди прочего как терминологический новатор, автор многих неологизмов. Когда социобиолог Э. Уилсон искал название для очередной книги, он вспомнил о Хьюэлле и назвал ее «Примирение» (Consilience) (см.: [Wilson 1998]). Это слово изначально отличалось примесью религиозного смысла, поскольку Хьюэлл придумал его в поисках единства мира путем одновременного обращения к геологическим идеям (Ч. Лайель) и священному порядку. Сегодня, как отмечает С. Фуллер, его главным образом помнят (не считая его религиозных интересов) как основателя исторического и философского исследования науки, хотя в свое время он был более всего известен борьбой за включение экспериментальных наук в университетский курс для поддержки естественной теологии [Фуллер 2005, 186].

Личность Хьюэлла представляла собой коммуникационный перекресток, на котором физик встречался с лириком, М. Фарадей – с С.Т. Кольриджем. В разговорах с последним возник уже упомянутый термин «scientist», заменявший бытовавшее тогда выражение «theman of science» или «natural philosopher». Помогая Фарадею концептуализировать процесс электролиза, Хьюэлл придумал для него термины «анод», «катод», «электрод» и «ион» [Snyder 2012 web]; В.Г. Горохов, впрочем, полагает, что это достижение самого Фарадея [Горохов 2012, 178]. «Catastrophism» и «Uniformitarianism» в геологии были востребованы Дж. Лайелем; «physicist» – физиками [Whewell 1840, 113] – вот еще примеры его неологизмов в науке. Поэтому можно поспорить с Л.А. Марковой, полагающей, что методология Хьюэлла сводится к индуктивизму и кумулятивизму [Маркова 2010, 283]. С одной стороны, он действительно выступает как индуктивист, рассматривая движение от факта к закону, от эмпирии к теории как индуктивный процесс. С другой стороны, он ищет «третий путь» между рационализмом и крайним эмпиризмом, подчеркивая самостоятельность теоретического мышления. По мнению В.С. Швырева, «…в само понятие индукции Уэвелл вкладывает принципиально иное содержание. Критикуя взгляды Аристотеля, Бэкона и Милля на индукцию, Уэвелл отмечает, что они не обратили должного внимания на процесс открытия, заключающийся в подыскании соответствующего понятия для связывания фактов. В понимании Уэвелла, содержание этого понятия нельзя никоим образом “вычитать” из имеющихся фактов, их сравнения, сопоставления и проч., оно привносится активностью познающего субъекта. Принципиально важно, что, по Уэвеллу, этот процесс введения нового понятия невозможно подчинить определенным правилам, и что логическому контролю подвержены лишь проверки принимаемых гипотез и выбор из них оправдывающих себя путем сравнения с фактами. Формально оставаясь, таким образом, в рамках индуктивизма, Уэвелл по существу формулирует концепцию гипотетико-дедуктивного метода, во-первых, выходящую за рамки эмпирико-индуктивистской модели научного познания, а во-вторых, он отказывает этой модели в возможности построения на ее основе логики открытия» [Филатов, Швырев, Васюков 2008].

Не оспаривая высокой оценки В.С. Швыревым идей Хьюэлла, отмечу, что целый ряд философов науки обнаруживали у викторианского мыслителя идеи К. Поппера [Buchdahl 1991; Butts 1973; Niiniluoto 1977]. Однако эта точка зрения встречается с критикой со стороны Л.Дж. Снайдер, которая путем обстоятельного терминологического и концептуального анализа доказывает неприемлемость такой модернизации. Сопоставляя конкурирующие варианты индуктивного метода у Дж.С. Милля и У. Хьюэлла, Снайдер показывает более широкий и сбалансированный характер индуктивизма последнего, успешно проходящего между Сциллой субъективизма (И. Кант) и Харибдой эмпирического натурализма (Д. Юм). Правда, здесь мы сразу же вынуждены поспорить со Снайдер по поводу столь односторонних характеристик этих двух великих мыслителей…

Итак, в трудах У. Хьюэлла и его современников (О. Конта, Дж.Ст. Милля, У. Джевонса, Дж. Гершеля) начала складываться и получила самоназвание особая дисциплина – методология естествознания, или философия науки, получившая в книге Е. Дюринга «Логика и философия науки» и немецкоязычное название – «теории науки» (Wissenschaftstheorie). Ее возникновение знаменовало собой отчетливую постановку нормативно-критической задачи – привести научно-познавательную деятельность в соответствие с некоторым методологическим идеалом. Предпосылками выдвижения этой задачи на первый план явился резкий рост социальной значимости научного труда, профессионализация научной деятельности, становление ее дисциплинарной структуры в XIX в. И на каждом этапе развития науки и ее социальной инфраструктуры обращение к истокам подобных трансформаций, к истории их осмысления оказывается если не неизбежным, то весьма плодотворным шагом философской рефлексии. Не в последнюю очередь это относится и к переоценке классиков позитивной философии.

Главный труд Уильяма Хьюэлла «Философия индуктивных наук» начинается с рассмотрения наук, непосредственно не опирающихся на опыт. Именуя такие науки «чистыми», Хьюэлл имеет в виду, в первую очередь, геометрию и алгебру, чистую математику, в отличие от механики и физики, которые он считает возможными рассматривать как математику прикладную. Задаваясь вопросом о природе чистых наук, Хьюэлл вместе с тем не апеллирует прямо к врожденным идеям Платона или априорным формам Канта. Да, он признает, что идеи пространства, времени и числа не являются свойствами внешних объектов, а есть формы познания и сознания, присущие познающему субъекту самому по себе. Важно, что пространство, например, есть не только форма восприятия, но и форма мышления, интеллектуальной интуиции: пространство схватывается субъектом одновременно и как воспринимаемые отдельно отрезки, и как мыслимые в единстве континуума. При этом внеопытная, необходимая, априорная природа чистых наук не исключает для Хьюэлла эмпирического генезиса геометрии из практики землемерия, а также наглядного представления геометрических аксиом путем сложения бумажного листа и пр. Однако их никак нельзя считать гипотезами или произвольными определениям. Доказывая это, Хьюэлл включает в текст полемику с анонимным рецензентом. Последний критикует точку зрения Хьюэлла, противопоставляя ей концепцию Дугалда Стюарта. Будучи свойствами ума, идеи чистых наук не приобретают в результате этого свойства произвольности или сомнительности, отстаивает рационалистическую позицию Хьюэлл. Даже аргумент о сомнительности аксиомы параллельных Евклида не может поколебать его убеждения. Стюарт, принадлежа к шотландской школе здравого смысла, заимствует у Т. Рида «аргумент идоменианина», согласно которому может существовать человеческое существо, воспринимающее мир по принципам иной, сферической геометрии. Этот мысленный эксперимент задает образец последующих экспериментов такого рода, распространенных в современной аналитической философии, и одновременно показывает, что идеи неевклидовой геометрии захватывали широкие круги ученых еще до публикации результатов Я. Бойяи и Н.И. Лобачевского. И все же Хьюэлл не выдерживает последовательно априористской трактовки истин чистой науки. Необходимость таких истин покоится в конечном счете на эмпирическом основании, которое Хьюэлл черпает в физиологии зрения. Здесь он встает в ряд известных мыслителей, начиная с итальянца У. Молино, ирландца Дж. Беркли и заканчивая современными ему английскими анатомами и физиологами Дж. Беллом и Т. Брауном. Поисковое движения глаз – вот источник человеческого восприятия пространства, из которого и возникает соответствующая идея, однако человек не пассивно усваивает зрительное ощущение пространства. Не образы восприятия, а интуиции, основанные на практике, лежат в основе идеи пространства. Оно активно «конструируется» благодаря движению, мы «создаем пространства с помощью движения наших конечностей», – заключает Хьюэлл. И чистая наука обретает, тем самым, не эмпирико-сенсуалистическое, а априорно-прагматическое основание.

Таков главный аргумент Хьюэлла, но примечательны и средства его обоснования. Классическая философия Локка и Юма; интеллектуальные традиции Шотландского Просвещения; анатомия и физиология человека; геометрия, астрономия; живопись, поэзия; живая полемика на страницах Edinburgh Review и Philosophical Transactions of the Royal Society of London – вот интеллектуальный контекст, воскрешаемый для нас Уильямом Хьюэллом.

Хьюэлл продолжает анализ фундаментальных категорий науки и философии, переходя от идеи пространства к идее времени. Время рассматривается по аналогии с пространством. Это также идея, которую невозможно вывести из опыта, но она, напротив, представляет собой условие восприятия и мышления (Хьюэлл использует в том числе термин «интуиция» как синоним мышления) отдельных вещей и процессов.

Концептуальный анализ, предпринимаемым Хьюэллом путем расчленения смысла и сопоставления с другими понятиями, обнаруживает черты известного схоластического теоретизирования, которое все еще присутствует в английской науке середины XIX в. Никакие эмпирические аргументы или иллюстрации идеи времени не могут, по мысли Хьюэлла, прояснить его содержание. Следует, скорее, отдаться силе интеллектуальной интуиции, руководствующейся мыслимостью понятия и очевидностью воображения, и постулировать тем самым необходимые и достаточные условия его теоретического существования. Помимо невыводимости из опыта, время бесконечно, одномерно и линейно. Подобно тому, как геометрическая фигура и занимаемое ей место характеризует пространство, так и время проявляет себя в регулярно повторяющихся одинаковых отрезках времени, или ритме.

Ньютон, как и многие другие ученые и философы той эпохи, разграничивал абсолютные и относительные, истинные и кажущиеся, математические и обыденные понятия, а потому и противопоставлял друг другу абстрактно-общее и эмпирически-чувственное понимание времени. «Абсолютное, истинное математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью. Относительное, кажущееся или обыденное время есть или точная, или изменчивая, постигаемая чувствами, внешняя, совершаемая при посредстве какого-либо движения, мера продолжительности, употребляемая в обыденной жизни вместо истинного математического времени, как-то: час, день, месяц, год» [Ньютон 1936, 30].

В обстоятельной книге П.П. Гайденко, к сожалению, встречается неточность или двусмысленность при изложении различий в понимания времени Галилеем и Ньютоном. Справедливо указывая на то, что Ньютон отчасти разделяет математическое (геометрическое) понятие времени, введенное Галилеем, она называет Галилеево время «математическим, относительным» [Гайденко 2006, 134], употребляя эти свойства как синонимы, в то время как Ньютон их относит к противоположным идеям времени. Ясно, что у Галилея всякое время инструментально, связано с пространством и движением и в этом смысле относительно. «Истинные», ненаблюдаемые движения планет, т.е. круговые, для Галилея таковы, поскольку круг – идеальная геометрическая фигура (он, как известно, отверг Кеплеровы эллиптические орбиты планет). Для Ньютона же различие абсолютного и относительного времени носит принципиальный характер: все наблюдаемые события следует свести с истинным событиям в абсолютном пространстве и времени, и эта истина трактуется в метафизическом смысле как представляющая особого рода квазифизическую реальность (в пределе – божественную).

Последующие главы из книги Уильяма Хьюэлла убеждают, по крайней мере, в поверхностной квалификации данного автора как убежденного и наивного индуктивиста. Напротив, акцентируя важность языка науки и его инструментальное измерение, разграничивая истины разума и истины факта, Хьюэлл напоминает нам о германской философской традиции, идущей от Лейбница, и вместе с тем заставляет внимательнее присматриваться к Д. Юму, учение которого опять-таки скрывает истоки кантовской теории познания.

Одним из важнейших свойств специализированного языка науки («технических терминов», по Хьюэллу), является его оторванность от контекста и от исторического процесса формирования и трансформации значений. Нередко это осуществляется благодаря связыванию термина с именем его автора или одного из интерпретаторов. В таком случае научный термин выступает как выражение объективности познания, как фиксация некоторого положения дел в мире или адекватного метода исследования. Таким образом, активность познающего субъекта оказывается условием истинного знания, а прогресс познания означает увеличение его идеального (обязанного субъекту) содержания.

Для более полного обоснования этого тезиса Хьюэлл проводит последовательное различение необходимого и фактического знания, понимая их именно как разные типы знания (априорное и апостериорное, должное и контингентное, идеальное и реальное, чистое мышление и наблюдение). Он иллюстрирует его математическими высказываниями, которые не обязательно сами должны быть тавтологиями, но получаются в результате логической редукции к тавтологиям. Однако логический критерий выделения необходимого знания не выдерживается Хьюэллом последовательно: он говорит о «невозможности представить себе» противоположность истинного знания, как бы забывая, что представление само имеет эмпирические корни и содержание. Ведь мы не можем представить себе (так утверждает даже Дж. Беркли) треугольник с неопределенной величиной угла, т.е. тот самый, который фигурирует в необходимом высказывании «сумма углов всякого треугольника равна 2 D». Хьюэлл оказывается тем самым не таким уж догматическим эмпиристом.

Размышление о внеопытных основаниях человеческого познания приводит Хьюэлла к положениям, близким философии Юма, хотя последняя нередко является у него объектом критики. Пусть аксиомы и определения представляют собой необходимые истины математики или механики; что же придает им необходимость? Это «фундаментальные идеи» пространства, времени, силы, причинности и т.д. Но в чем же коренится необходимость и универсальность идей? Ответ Хьюэлла таков: они никоим образом не вытекают из внешнего опыта, но обязаны природе самих познавательных способностей, которые трактуются внеэмпирически. Внутренний опыт, понятый в классическом картезианском смысле как очевидный и безусловный, и является вторым, главным источником познания, без которого необходимости и универсальности взяться неоткуда. Предустановленная гармония естественной теологии или психофизический параллелизм (дуализм) – таковы возможные онтологические основания такого рода эпистемологии, программа которой протягивается через все Новое время. Поэтому Хьюэлл вынужден в итоге отдать должное такого рода «метафизическим вопросам», отказываясь принять последовательно эмпиристскую программу эпистемологии, выдвинутую Д. Юмом.

Юм обнаружил в основании интеллектуальных способностей эмпирическую «привычку», которая связывает наши представления не столько ментально, сколько в силу исторической практики. Но натурализм Юма не устраивает Хьюэлла, поскольку не дает ответа на вопрос, на чем основана необходимость законов науки. Кантовская идея синтетических суждений априори также не удовлетворяет Хьюэлла в силу того, что основана на структуре познающего субъекта. И здесь Хьюэлл обращается к ирландскому визави пусть не из кембриджского, но из дублинского Тринити-Колледж – Джорджу Беркли. Последний пытался совместить последовательный эмпиризм с естественной теологией, и Хьюэлл следует этому примеру. Пусть человек приходит к необходимым истинам науки индуктивно-эмпирическим путем. При этом, будучи открыты, они обнаруживают внеопытное основание в Боге, сотворившем мир по законам необходимости и вложившем в человека способность к истинному знанию. Изучение законов природы убеждает в существовании их Творца.

Если бы Хьюэлл, ученый и священник, остановился на этом, то он и в самом деле не ушел бы дальше многих предшественников и современников. Однако Хьэюлл компенсирует трудности дуализма истин факта и истин разума вполне оригинальным образом. Он акцентирует исторический характер научного познания, сосредоточивая внимание именно на том, как история познания проясняет для нас законы природы. История науки, а не естественная теология есть подлинный ключ к необходимым истинам науки, позволяющий их освоить студенту в ходе университетского образования. Так Хьюэлл открывает для нас философию науки как обобщение истории фундаментальных идей и последовательно излагает ее, двигаясь от абстрактного к конкретному, от математики к эмпирическому естествознанию. Одновременно он вводит термин «философия науки» («philosophy of science») и активно использует его в контексте «Философии индуктивных наук».

Таким образом, Хьюэлл задолго до «исторического поворота» в философии науки (Т. Кун, П. Фейерабенд, Дж. Холтон, С. Тулмин и др.) попытался нащупать «историческую необходимость» научных идей и в этом увидел философскую миссию.

Популяризация науки рассматривается специалистами в области science and technology studies в качестве характерной контроверзы нашего времени [Sismondo 2010, 168–179]. С одной стороны, она призвана преодолеть разрыв между новейшими научными достижениями и массовым уровнем научного образования (обыденным сознанием). Помимо этой просветительской общественной задачи, популяризация науки расширяет сознание самих ученых: есть четкая корреляция между массмедийным пиаром конкретного открытия и последующим ростом цитируемости его авторов в специальных изданиях. Однако действующие ученые нередко избегают работы на поприще популярной науки, опасаясь «криков беотийцев» (К. Гаусс). Популяризация рассматривается как искажение подлинного смысла научного знания. Случай С.П. Капицы, которого так и не избрали в РАН, в этом смысле весьма поучителен. Помимо этого, в ряде стран (к которым, к сожалению, в настоящий момент принадлежит и Россия) формируется негативное отношение к науке и интеллектуальной деятельности и, как следствие, пренебрежительное отношение к их популяризации. В это время крупнейшие издания на Западе посвящают постоянные рубрики и целые развороты популяризации науки, в том числе и средствами философии и истории науки.

Феномен Лауры Дж. Снайдер, одного из ведущих современных специалистов по Хьюэллу, – пример именно из этой области. Она специализировалась в области истории идей, философии и истории науки и в настоящий момент занимает должность профессора в Университете Дж. Хопкинса. Академическую деятельность она успешно совмещает с литературной работой – с научно-художественными книгами по истории науки, статьями в «Уолл-Стрит Джорнал» на эту тему. Она лауреат ряда премий и стипендий, экс-президент Международного общества истории философии науки. Особенное внимание привлекли две работы Снайдер, посвященные науке в контексте викторианской эпохи: «Реформация философии. Викторианский спор о науке и обществе» [Snyder 2014] и «Завтраки в философском клубе. Четыре замечательных человека, которые трансформировали науку и изменили мир» [Snyder 2011]. В многочисленных рецензиях на эти книги подчеркивается блестящий литературный стиль автора, ее глубокое знание предмета, пусть даже изложение иногда грешит упрощением и включает значительную часть вымысла.

Для российского читателя эти тексты представляют особый интерес по крайней мере с трех точек зрения. Во-первых, они имеют широкое социальное звучание, поскольку повествуют о периоде, который сыграл значительную роль в формировании англосаксонского научно-технического и образовательного лидерства, выстроиться в кильватер к которому сегодня стремятся многие страны. Во-вторых, исследования Снайдер позволяют уточнить наше понимание логической структуры и социального контекста позитивистского философствования – важнейшего идейного истока современной философии науки и техники. Наконец, в-третьих, Снайдер дает пример популяризации науки, который вполне достоин подражания.

«Реформация философии» презентирует Викторианский период в Великобритании как «эпоху реформ» в самых разных областях общественной жизни. Неудивительно, что и два крупнейших интеллектуала этой эпохи не могли остаться в стороне от мейнстрима и даже задавали ему направление, позиционируя себя в качестве реформаторов. Речь идет о Джоне Стюарте Милле и Уильяме Хьюэлле. Они оба были убеждены, что реформирование философии окажет решающее воздействие на социально-политические процессы. Примечательно, что Милль и Хьюэлл довольно резко противостояли друг другу в том, что касается социальных реформ, и это проявилось в реальных дебатах по поводу политики, экономики, науки. Особое место занимает их столкновение по поводу реформы образования. Обычно Милля представляют как сторонника классического либерализма, отстаивающего свободу человека во всех областях общественной жизни, а Хьюэлла – как консерватора, разрабатывающего регламенты. Но при более внимательном анализе оказывается, что Милль не в состоянии последовательно провести идею свободы и вынужден, к примеру, требовать от государства и семьи активного финансового участия в судьбе школьника и студента, а минимальный уровень образования рассматривает как условие предоставления полного пакета гражданских прав (участие в выборах).

Хьюэлл же не требует вмешательства государства в судьбу человека. Он с самого начала говорит лишь о внутренних университетских проблемах: о роли точных наук (математики) в гуманитарном образовании (liberal education) и о роли учебной дисциплины, отличающей студиозуса от мещанина (the Bursch and the Philister). «Свободной системой [образования] считается та, которая преобладает в большой части университетов за пределами Англии. Немцы рассматривают “академическую свободу” как один из главных принципов их университета; но это никогда не было в системе английских университетов. “Академическая свобода” представляет собой, однако, ту систему, к которой мы тяготеем при каждом смягчении нашей университетской дисциплины и при всяком сопротивлении дисциплине со стороны наших студентов… Свободная университетская система основана на доктрине, запрещающей университетский контроль над частным и социальным поведением студента» [Whewell 1837, 128]. И далее Хьюэлл показывает те последствия, к которым приводит академическая свобода. Это политические протесты в аудиториях; разгульная вольница в кампусах; неуважение к преподавателям, вмешательство в управление и учебный процесс со стороны студентов, т.е. в конечном счете не только снижение качества, но и вообще утрата всякой ценности образования. По мысли Хьюэлла, подлинная академическая свобода состоит в автономии университета, во внутреннем регламенте, направленном на особые цели: развитие науки и образования. И если студент свободно выбирает образовательную стезю, то ради нее можно поступиться и некоторыми законными гражданскими правами, общедоступными за пределами университета.

Снайдер помещает эти и другие дискуссии Милля и Хьюэлла в широкий контекст Викторианской эпохи и показывает, как две разные личности схватывали и выражали духовные тенденции своего времени и завоевывали внимание образованной публики, включавшей мировые авторитеты искусства, науки и философии (С. Кольридж, М. Фарадей, Ч. Лайель, Ч. Дарвин и др.). Примечательно, что большинство историков философии по-разному позиционируют эти две выдающиеся фигуры в рамках историко-философского процесса и по-разному оценивают их значение и влияние на последующую интеллектуальную традицию. До сих пор Милль как философ и логик, внесший вклад в разные науки, включая политэкономию, а также политик и парламентарий, остается канонической фигурой англо-американской мысли. Хьюэлл, напротив, будучи англиканским священником, ученым и педагогом, принадлежит, в сущности, к забытым фигурам не только в России, но и в англоязычных странах. При этом он был исключительным авторитетом в науке своего времени. Снайдер учитывает это обстоятельство и путем включения Милля и Хьюэлла в интеллектуальный, культурный и коммуникативный контекст пересматривает сложившиеся оценки. Она показывает, что идеи обоих этих викторианских мыслителей сохраняют актуальность и сегодня. Книга Снайдер – это первый опыт обстоятельного исследования спора Милля и Хьюэлла во всей полноте его философских и исторических измерений. Он привлечет внимание философов и историков науки, всех, кто интересуется историей идей.

Вторая книга Снайдер подхватывает и развивает линию, обозначенную в первой. Она представляет собой рассказ о жизни и деятельности людей, которые встретились и подружились в студенческих аудиториях английского Кембриджа. Их дружба сохранилась на долгие годы и выразилась в интенсивном научном общении. Ими были Чарльз Бэббидж, Джон Гершель, Уильям Хьюэлл и Ричард Джонс.

Историки науки хорошо знают этих друзей Хьюэлла. Их объединила любовь к науке, а также пристрастие к хорошей еде, выпивке и задушевной беседе. Итак, они стали встречаться каждое воскресные утро и обсуждать ситуацию в британской и мировой науке. Этот Клуб философских завтраков (Philosophical Breakfast Club) унаследовал и развил программу другого кембриджского студента, Фрэнсиса Бэкона, ученого-реформатора и политика, выдвинув идею нового реформирования науки. Недаром одна из работ Хьюэлла называется Novum Organon Renovatum (1858). И в значительной мере друзьям удалось реализовать эту программу, пусть и не вполне непосредственным образом. Снайдер живописует политические страсти, религиозные импульсы, дружбу, соперничество и любовь, знания и энергию, которые вели этих необычайно талантливых и инициативных людей. Хьюэлл не только придумал слово «ученый», но также основал области кристаллографии, математической экономики и науки приливов и отливов. Бэббидж – математический гений, который изобрел механический прототип современного компьютера. Гершель был энциклопедистом, математиком, астрономом, составившим карту Южного полушария, химиком, ботаником, изобретателем и экспериментальным фотографом. Наконец, заслуга викария Джонса, о котором мы знаем менее всего, состояла в придании политической экономии и статистике дисциплинарной формы. Все четверо были в авангарде модернизации науки. Книга Снайдер – увлекательное повествование о людях и идеях, хроника интеллектуальной революции, которая продолжает формировать наше понимание окружающего мира. Опираясь на объемную переписку между эти учеными за пятьдесят лет их работы, Снайдер показывает, как дружба стимулировала интеллектуальные достижения и как она давала им возможность трансформировать науку и способствовать созданию современного мира.

Нам не раз приходилось писать о том, насколько научная коммуникация важна для развития научного знания [Касавин 2015]. Л. Снайдер показывает роль коммуникативных структур, образующихся вокруг выдающихся философов и ученых Викторианской эпохи. Назначение этих дискуссий и бесед, этих выделенных фрагментов дискурсивного пространства, «зон обмена» (П. Гэлисон) не только и не столько в том, чтобы найти окончательную научную истину. В большей степени они служили тому, чтобы легитимировать и упрочить место междисциплинарной, научно-философской коммуникации в структуре научной деятельности и обосновать самоценность последней. И это достижение викторианских интеллектуалов, среди которых выделяется фигура Уильяма Хьюэлла, есть их непреходящее наследство.

Ни Снайдер, ни автор этих строк не открыли философской аудитории фигуру У. Хьюэлла, они лишь стремятся добавить ему популярности. В статье Снайдер в философской интернет-энциклопедии перечислено почти полсотни англоязычных работ о Хьюэлле. Так что место в истории мировой мысли этому выдающему философу и ученому зарезервировано прочно. Мы надеемся, что и на русском его будут внимательно читать, чему призван послужить первый научный перевод главного труда Хьюэлла «Философия индуктивных наук» с вводной статьей, комментариями, примечаниями и индексами, готовящийся к печати в настоящее время [Хьюэлл 2016].

Источники – Primary Sources in Russian

Ньютон 1936 – Ньютон И. Математические начала натуральной философии // Крылов А.Н. Собрание трудов. В 12 т. Т. 7. М.; Л.: АН СССР, 1936 [Newton I. Philosophiae Naturalis Principia Mathematica. Russian translation].

Уэвелл 1867–1869 – Уэвелл В. История индуктивных наук от древнейшего и до настоящего времени: В 3 т. / Пер. с 3 англ. изд. М.А. Антоновича и А.Н. Пыпина. СПб.: Рус. кн. торговля, 1867–1869 [Whewell W. The Philosophy of the Inductive Sciences. Russian translation].

Хьюэлл 2016 – Хьюэлл У. Философия индуктивных наук, основанная на их истории. Т. I. Под ред. И.Т. Касавина, пер. А.Л. Никифорова. М., 2016 [Whewell W. The Philosophy of Inductive Sciences founded upon their history. Russian translation].

Юел 1837 – Юел В. История индуктивных наук / Рус. пер. СПб., 1837 [Whewell W. The History of the Inductive Sciences. Russian translation].

Primary Sources in English

Whewell 1837 – Whewell W. On the principles of English university education. London: John W. Parker, 1837.

Whewell 1840 – Whewell W. The Philosophy of the Inductive Sciences. Part 1. Cambridge: John W. Parker. 1840.

Ссылки – References in Russian

Гайденко 2006 – Гайденко П.П. Время. Длительность. Вечность. М.: Прогресс-Традиция, 2006.

Горохов 2012 – Горохов В.Г. Технические науки: история и теория. М.: Логос, 2012.

Касавин (ред.) 2009 – Касавин И.Т. (ред.). Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: Канон +, 2009.

Касавин 2015 – Касавин И.Т. Коллективный субъект как предмет эпистемологического анализа // Epistemology & Philosophy of Science. 2015. № 4. С. 5–17.

Маркова 2010 – Маркова Л.А. О совместимости понятия истины с социологическими интерпретациями науки // Истина в науках и философии / Под ред. И.Т. Касавина, Е.Н. Князевой, В.А. Лекторского. М.: Альфа-М, 2010. С. 270–294.

Филатов, Швырев, Васюков 2008 – Филатов В.П., Швырев В.С., Васюков В.Л. и др. Обсуждаем статьи об индукции // Эпистемология и философия науки. 2008. № 1. С. 149–157.

Фуллер 2005 – Фуллер С. Антропная или кармическая альтернатива: модернизация научно-религиозного дуализма для XXI века // Эпистемология & философия науки. 2005. № 4. С. 181–191.

References

Buchdahl 1991 – Buchdahl G. Deductivist versus Inductivist Approaches in the Philosophy of Science as Illustrated by Some Controversies Between Whewell and Mill // [Fisch, Schaffer 1991, 311–344].

Butts 1973 – Butts R. Whewell’s Logic of Induction // Foundations of Scientific Method / Eds. R.N. Giere, R.S. Westfall. Bloomington: Indiana University Press, 1973. P. 53–85.

Filatov V.P., Shvyrev V.S., Vasyukov V.L. et all. Discuss article on induction // Epistemology and philosophy of science. 2008. № 1. P. 149–157. (In Russian).

Fisch, Schaffer 1991 – Fisch M., Schaffer S. (eds.) William Whewell: A Composite Portrait. Oxford: Oxford University Press, 1991.

Fuller 2001 – Fuller S. Knowledge R.I.P.? Resurrecting Knowledge Requires Rediscovering the University // Tamara: Journal of Critical Postmodern Organization Science. 2001. Vol. 1 (1). P. 60–67.

Fuller S. Anthropic VS karmic: updating the science-religion duality for the 21^st Century // Epistemology & Philosophy of Science. 2005. № 4. (Russian translation 2005).

Gaidenko P.P. Time. Duration. Eternity. M.: Progress-Tradiciya, 2006 (In Russian).

Gorokhov V.G. Engineering Sciences: history and theory. M.: Logos, 2012 (In Russian).

Kasavin I.T. A Collective Agent Epistemologically Analyzed // Epistemology & Philosophy of Science. 2015. № 4. P. 5–17 (In Russian).

Kasavin I.T. (ed.). Encyclopedia of epistemology and philosophy of science. M.: Kanon+, 2009 (In Russian).

Markova L.A. On the compatibility of the concept of truth with sociological interpretations of science // Truth in science and philosophy / Eds. by I.T. Kasavin, E.N. Knyazeva, V.A. Lektorsky. M.: Alfa-M, 2010. P. С. 270–294 (In Russian).

Niiniluoto 1977 – Niiniluoto I. Notes on Popper as a Follower of Whewell and Peirce // Ajatus. 1977. № 37. P. 272–327.

Sandkühler 1999 – Sandkühler H. J. (hrsg.). Enzyklopädie Philosophie. Bd. 1. Hamburg: Meiner, 1999.

Sismondo 2010 – Sismondo S. An Introduction to Science and Technology Studies. Oxford: Blackwell, 2010.

Snyder 2011 – Snyder L.J. The Philosophical Breakfast Club: Four Remarkable Men who Transformed Science and Changed the World. N.-Y.: Broadway Books, 2011.

Snyder 2012 web – Snyder L.J. William Whewell // The Stanford Encyclopedia of Philosophy / Ed. E.N. Zalta, winter 2012. URL: <http://plato.stanford.edu/archives/win2012/entries/whewell/> (дата обращения: 15.06.2016).

Snyder 2014 – Snyder L.J. Reforming Philosophy: A Victorian Debate on Science and Society. Chicago: University of Chicago Press, 2014.

Wilson 1998 – Wilson E.O. Consilience: The Unity of Knowledge. N.-Y.: Random House, 1998.

Yeo 1993 – Yeo R. Defining Science: William Whewell, Natural Knowledge, and Public Debate in Early Victorian Britain. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.