Страстным и утонченным умам – Ницше и Шестову – удалось то, что в философии можно считать небывалой удачей: удержаться на высотах открывшегося им пространства свободы от падения во власть доктринерства, проповеди или, по терминологии Тиллиха, в область «фанатизма», они смогли не переступить роковую грань, отделяющую скепсис от одержимости, вырваться из власти интеллектуальных стереотипов, предрассудков, религиозной и национальной ограниченности. Ключ к вопросу о связующем принципе концепций Ницше и Шестова можно найти через косвенное указание на одного автора, которым восхищался Ницше и которого в юности читал Шестов, – Ларошфуко: «La vengeance procède toujours de la faiblesse de l’âme…» (Месть всегда происходит из слабости души).

Если для Шестова проблема не-мщения – одна из исходных, экзистенциальных посылок, пронизывающая его ранние сочинения «Шекспир и его критик Брандес» (1898), «Добро в учении гр. Толстого и Ницше (философия и проповедь)» (1900), «Достоевский и Ницше (философия трагедии)» (1903), то для Ницше диада возмездие – не-мщение оказывается в центре внимания в годы творческого расцвета, начиная с «Веселой науки» (1882), и находит свое полное выражение в «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого» (1883–1887). Помимо внутренней логики духовного поиска это обстоятельство во многом объясняется перипетиями личных судеб мыслителей, мировоззренческими кризисами, пережитыми ими на разных этапах пути.

Для Ницше тема не-мщения, противостояния, помимо болезненного опыта освобождения из-под чар Рихарда Вагнера, была связана с восторженной влюбленностью в юную петербурженку Лу Саломе и позднейшей драмой расставания с ней, отягощенной мстительными преследованиями со стороны его сестры Элизабет. Ревнуя брата к Лу, Элизабет рассорила Ницше с «юной русской» и начала открытую травлю той, которую в письме к подруге Кларе Гельцер назвала «воплощенной философией» своего брата.

В результате разрыва с Лу Саломе здоровье Ницше было настолько подорвано, что он не мог работать без помощи кого-то, кто писал бы под его диктовку. Сострадание воспринималось философом как своего рода ад и он практически прекратил всякое общение и переписку. Боль одиночества и муки от несправедливого крушения надежд (Ницше дважды безуспешно делал Лу предложение стать его женой) разожгли в его душе обиду. Ницше дал сестре убедить себя в том, что Лу предала его, и позволил себе злые, уничижающие высказывания в ее адрес. А когда Элизабет предприняла серию попыток выселить Лу назад в Россию как лицо аморальное, Ницше не перечил сестре. Впоследствии он одумался и стал раскаиваться в том, что наделал. В письме от 26 августа 1883 г. Ницше поделился со своим другом Францем Овербеком потрясением, связанным с опытом переживания «беспощадного чувства мести» (eines schonunglose Rachgefuhl), опровергаемым всем его «внутренним образом мыслей» (meine innerste Denkweise): «Целый год своим молчанием – всегда не ко времени – и своими речами, которые тоже всякий раз были не ко времени, сестра умудрялась лишить меня всего, что я достигал путем самопреодоления, так что под конец я стал жертвой беспощадной мстительности, меж тем как в самом средоточении моего образа мыслей заложен отказ от всякого мщения и наказания. Этот конфликт шаг за шагом приближает меня к безумию, – я ощущаю это с ужасающей силой… Возможно, что самым роковым шагом во всей этой истории было мое примирение с сестрой – я вижу сейчас, что из-за этого она решила, будто ей теперь дано право мстить фройляйн Саломе…» [Ницше 2007^а, 185–186].

Именно в это время, на вершине отчаяния, в июле 1883 г. в Сильс-Марии Ницше написал вторую часть главной книги своей жизни «Так говорил Заратустра», где одним из центральных персонажей выступает «дух мщения» (der Geist der Rache).

В главе «О тарантулах», проекции своей жизненной ситуации, Ницше изобразил тех, чьи сердца вдохновлены местью, угрюмым высокомерием и завистью, кто жаждет предать мщению и поруганию иных, непохожих на них: «Горе! Тут укусил меня самого тарантул, мой старый враг! Божественно уверенно и прекрасно укусил он меня в палец! “Должно быть наказание и справедливость, – так думает он, – ведь недаром же ему петь здесь гимны в честь вражды!” Да, он отомстил за себя! И, горе! теперь мщением заставит он кружиться и мою душу! Но чтобы не стал я кружиться, друзья мои, привяжите меня покрепче к этому столбу! Уж лучше хочу я быть столпником, чем вихрем мщения!» [Ницше 2007^б, 105].

До и после написания книги «Так говорил Заратустра» Ницше не раз обращался к чувству упоения местью как подоплеке христианской морали (в «По ту сторону добра и зла» прямо говорится, что есть мораль, назначение которой – отомстить [Ницше 2012, 101]); исследовал генеалогию «пронзающей колючим жалом мести»; противопоставлял понимание «мщения», «наказания», «возмездия» в морали «презренных рабов» и «людей знатной породы» [Ницше 2012, 194–197]. Будучи тонким психологом, Ницше дал глубокий анализ феномену «подавленной мстительности», оборачивающейся нечистой совестью: «Те, кто недовольны собою, постоянно готовы мстить за это» [Ницше 2014, 488].

Избавление от духа мщения Ницше находит в выведенной им самим «на высоте 6000 футов по ту сторону человека и времени» аксиоме вечного возвращения, одной из наиболее сложных концепций в интеллектуальной истории. Основу учения Ницше о вечном возвращении составляет попытка выстроить новую картину неметафизической действительности, смыслом жизни в которой становится личностное внутреннее самопреодоление, обретение воли к власти над собой, а целью человечества – создание сверхчеловека.

Восхождению к не-мщению посвящена глава «Об избавлении» второй части «Так говорил Заратустра». В противоположность Шестову Ницше определяет мщение как волю к отмене бывшего зла. Мщение – волевой импульс, направленный против времени, против минувшего. Искупление возможно посредством возвращения к истоку уже на следующем витке вечного вращения колеса бытия, в том случае если мы примем прошлое не как данность, случайность, а как наше личное решение, наш собственный выбор. Освободить нас от духа мщения может лишь наша собственная воля, обратившаяся к однажды бывшему и переоценившая самоё себя: «Спасти минувших и преобразовать всякое “было” в “так хотел я” – лишь это назвал бы я избавлением!» [Ницше 2007^б, 146].

Механизм мщения прост: личная воля, прославляемая Ницше как «освободительница» и «вестница радости», попав в ловушку зла, превращается в пленницу: «“Это было” – так называется скрежет зубовный и сокровенная печаль воли. Бессильная против того, что сделано, она – злобный созерцатель всего минувшего» [Там же]. Невозможно волить вспять, время не бежит назад. Скованная, плененная свершенным злом воля обращает всю радость жизни в досаду и гнев, вымещая этим свое бессилие против прошлого. Обращение воли против времени и его «это было» – и есть мщение.

С жаждой мщения неразрывно связана жажда праведного воздаяния, без которого нет покоя бьющейся в тенетах свершившегося зла воле. Ницше дает мщению другое имя – «наказание». Мщение превращается в наказание тогда, когда законы нравственности вступают в свои права: «Так как в самом волящем есть страдание, оттого что не может оно волить вспять, – то и сама воля и вся жизнь должны быть – наказанием!» [Там же]. Мщение-наказание обоюдоостро, оно направляет свое жало как вовне, так и внутрь. Мстить можно не только карая другого, но есть и иная, более изощренная месть, – карать другого, измываясь над самим собой. «Мы слишком низко ценим того, кто лишен как способности, так и готовности к мести, – безразлично, мужчина это или женщина. Разве смогла бы удержать нас (или, как говорят, “привязать”) женщина, которую мы не считаем способной при случае пустить в ход кинжал (какой-нибудь вид кинжала) против нас? – или против себя: что в определенном случае было бы более ощутимой местью (китайской местью)» [Ницше 2014, 393].

Каково же решение? Угашением воли невозможно справиться с духом мщения. Повернуть время вспять – задача выше человеческих сил. Но в человеческих силах примирить личную волю со временем. Достичь не-мщения, считает Ницше, возможно, лишь обратив вспять не время, но саму волю: «Всякое “это было” есть обломок, загадка, ужасная случайность, пока творящая воля не добавит: “Но так волю я! Так буду я волить”» [Ницше 2007^б, 147].

Ницшевский императив против «вихря мщения» [Там же, 105] «Пусть будет человек избавлен от мести, – это для меня мост к высшей надежде и радуга после долгих гроз» [Там же, 103] утверждает своим творчеством и Лев Шестов.

С текстами Ницше Шестов познакомился в 28 лет, зимой 1894–1895 гг., когда творчество немецкого философа только начинало завоевывать умы современников. Позже в одном из писем другу Шестов кратко очертил эволюцию своего отношения к учению немецкого философа: «Книга («Генеалогия морали». – Ю.С.) меня взволновала, возмутила все во мне. Я не мог заснуть и искал аргументов, чтобы противостоять этой мысли, ужасной, безжалостной... Конечно, Природа жестока, безразлична. Несомненно, она убивает хладнокровно, неумолимо. Но мысль же не природа. Нет никаких оснований, чтобы она желала также убивать слабых, подталкивать их; зачем помогать Природе в ее страшном деле. Я был вне себя... Тогда я еще ничего не знал о Ницше; я ничего не знал о его жизни. Впоследствии, однажды, кажется, в издании Брокгауза, я прочитал заметку о его биографии. Он также был из тех, с кем Природа расправилась жестоко, неумолимо: она нашла его слабым и толкнула его. В этот день я понял» [Баранова-Шестова 1983, 32].

К Ницше Шестов обратился в поисках разрешения личных жизненных проблем. Как и для Ницше, философствование явилось для него не теоретическим занятием в часы досуга, а вопросом существования, способом примирения с жизнью. В юности на долю Льва Шестова выпало немало экзистенциальных потрясений: в 12 лет он был похищен и шесть месяцев провел в заложниках (отец отказался платить выкуп преступникам); затем вынужденное занятие нелюбимым делом – работа на мануфактурных складах семьи; духовное соперничество с отцом, вплоть до отказа носить его фамилию; юношеский бунт против ортодоксальной иудейской традиции, в которой он вырос и которой остался верен до конца жизни. Однако серьезное занятие Шестова философией берет начало в тот год, когда он, по собственному свидетельству, пережил глубокий психологический кризис и мировоззренческий перелом, причину которых всегда хранил в тайне и никогда не обсуждал открыто. В его «Дневнике мыслей» сохранилась одна запись: «В этом году исполняется 25-летие, как “распалась связь времен”… Записываю, чтобы не забыть самое крупное событие жизни…» [Громова 2013, 335].

Из писем самого Льва Шестова и воспоминаний Варвары Малахиевой-Мирович становится ясно, что непосредственным поводом к судьбоносной трагедии, разразившейся в 1895 г., стала страстная влюбленность молодого тогда еще Льва Шварцмана в православную девушку Варвару Малахиеву (Ваву, как он ее называл), служившую гувернанткой в семье его сестры Софьи Балаховской. Отношения складывались сложно. Варвара, по ее собственному признанию, не была готова всецело принять чувства своего жениха, тогда как ее младшая семнадцатилетняя сестра Анастасия сама заявила о своей любви к молодому человеку. Шестов решился сделать ей предложение, но отец не дал сыну согласие на этот брак. В результате у него случился глубокий нервный срыв, за которым последовал отъезд из дома за границу. Именно тогда, в Швейцарии, Шестов открыл для себя книги Ницше.

Драматическая история любви не имела продолжения. В 1897 г. Шестов женился на Анне Березовской, студентке медицинского факультета в Риме, в этом же году у них родилась первая дочь, а спустя три года – вторая. О своей женитьбе на православной девушке Лев Шестов так никогда и не решился рассказать отцу. Об этом браке родные узнали уже после смерти главы семейства. В 1917 г. на войне погиб внебрачный сын Шестова Сергей Листопадов.

Страстный поиск примирения с жизнью и Богом определил мыслительный склад Шестова, отличительной чертой которого исследователи единогласно называют повторение, своего рода «вечное возвращение» к трем принципиальным для него библейским сюжетам: «творчеству из ничего», «грехопадению» и эсхатологической «отмене прошлого зла» (как нравственному корреляту теистического волюнтаризма). Сквозной темой размышлений философа о мире и Боге оставалась проблема мести – не-мщения, разрешение которой Шестов связывал с мифологемой отмены прошлого зла.

В свете темы «вины – наказания – не-мщения» понятно обращение начинающего философа к героям трагедий Шекспира: все анализируемые им в своей первой книге «Шескспир и его критик Брандес» пьесы посвящены проблеме мести, утверждению, что «месть вызывает только месть» и ничего больше. По собственному признанию Шестова, Гамлет привлекает его тем, что «обязанность мстить отступает на задний план в его сознании», поскольку «все силы его ума» уходят на размышления о том, что представляет собою жизнь. Но если «Гамлет заранее расположен ничего не найти и бегать по заколдованному, но гладкому пути отвлеченной мысли» [Шестов 2013^б, 46], то для Брута решение есть: «Когда, – передает Плутарх, – Цезарь восстал против Помпея, Брут принял сторону этого последнего, хотя был личным врагом его, как убийцы своего отца. Но он считал дело Помпея правым и отложил в сторону личные счеты» [Там же, 46]. Шестов, объясняя мудрость Шекспира, выводит собственное жизненное кредо: Брут – тип философа, не порвавшего связи с жизнью, формальные построения не могут завести его в сферы тех абстракций, где человек становится понятием. «Вопросы о добре и зле, о правящей справедливости решаются людьми, готовыми за них все принять на себя. Но у Гамлета “мышление” – совершенно независимый душевный процесс, никакой связи с остальной жизнью не имеющий. У Брута же мысль иначе не является, как облеченною в плоть и кровь. Оттого Гамлет делает всегда не то, что ему нужно, Брут – всегда то, что ему нужно» [Там же, 47].

Размышления о духе мщения ведут Шестова, вслед за Ницше, к критике современной морали как утонченной формы мстительности. «Нравственные люди – самые мстительные люди, и свою нравственность они употребляют как лучшее и наиболее утонченное орудие мести. Они не удовлетворяются тем, что просто презирают и осуждают своих ближних, они хотят, чтоб их осуждение было всеобщим и обязательным, т.е. чтоб вместе с ними все люди восстали на осужденного ими, чтоб даже собственная совесть осужденного была на их стороне. Только тогда они чувствуют себя вполне удовлетворенными и успокаиваются. Кроме нравственности, ничего в мире не может привести к столь блестящим результатам» [Шестов 2011, 31]. Шестов приходит к мысли, что личная неудача далеко не всегда ожесточает человека против тех, кто более удачлив. Человек может начать мстить, но не людям, а судьбе, богам. Жертвой мести могут оказаться и ближние, но вовсе не потому, что они возбуждают в нем зависть, а просто потому, что он не видит, не замечает их, ведь «…когда борешься с богами, о людях не думаешь» [Шестов 2013^а, 7].

Но Шестов идет дальше Ницше, возводя проблему морали к проблеме теодицеи. Понятие вины возможно лишь в координатах нравственности (поскольку нравственность выстраивается людьми), но не применимо к Богу. В свете личных отношений с Богом мщение меняет свой смысл. Для большинства людей отмщенная обида перестает быть обидой, главное для них – наказать своего обидчика. В силу этого мораль, пришедшая на смену кровавой расправе, еще не скоро потеряет свою привлекательность. Но как быть с обидами более глубокими, незабываемыми, теми, которые наносят не люди, а законы природы. Как с ними справиться? Тут ни кинжалом, ни негодующим словом ничего не сделаешь. «Для того, кто столкнулся с законами природы, мораль временно или навсегда уходит на второй план» [Шестов 2011, 42].

Одним из примирителей Льва Шестова с жизнью и Богом стал средневековый теолог, монах-бенедиктинец и кардинал Петр Дамиани, озарение которого «Бог может сделать бывшее не бывшим» оказалось для философа ключом к решению проблемы не-мщения. Важно отметить, что, давая определение понятию «месть» («Обращение воли против времени и его “это было”» – и есть мщение [Ницше 2007^б, 146]), Ницше, вероятнее всего, не зная о трактате Дамиани «О Божественном всемогуществе», воспроизводил формулу средневекового схоласта.

Учение Дамиани о могуществе Божием отменить прошлое примиряет Шестова со своей судьбой и Богом. «Бог виновник. Бог творец зла! Absit (да не будет!), не восклицали, а не своими голосами кричали все – и ученые отцы церкви, и простые монахи. Раз зло есть на земле – то его творцом и виновником является не Бог, а человек: только таким образом можно оправдать и спасти всеблагого Бога. И точно: если вечные истины до Бога и над Богом, если однажды бывшее не может стать не бывшим, выбора нет: приходится противопоставить Богу, Творцу добра, человека, творца зла. Человек тоже становится creator omnipotens, ex nihilo omnia faciens. И искупления, освобождения от греховного прошлого, от кошмара смерти и ужасов жизни нет и быть не может» [Шестов 1993, 468–469].

Очевидно, что за мучительным поиском личного живого Бога, в противовес действующему по правилам человеческой морали богу богословов и философов, стояло у Шестова не пристрастие к игре ума и не отвлеченное стремление к оправданию божественного начала, а разрешение своей жизненной проблемы. Именно для этого Шестову было необходимо выпутать Бога из сетей рациональных истин, вернуть ему свободу произвола. Своеволие библейского Бога – не саморазрушительный каприз, а единственно возможное избавление от рока «случайности» и катка необходимости.

Именно в этом контексте Шестов интерпретирует библейскую историю Иова: Бог возвращает Иову его погибших детей. Бог сделал все страдания Иова не бывшими, не существовавшими. Здесь философский путь Шестова – это его личный путь, путь отца, потерявшего на войне сына. Именно в этом контексте Шестов интерпретирует действительность как повторение, видит в повторении смысл существования. В поисках союзников Шестов обращается Ницше:

«Ницше не нашел подлинного слова, чтобы назвать то, что ему открылось, и заговорил о вечном возвращении. Но тут было что-то неизмеримо более важное и значительное, чем вечное возвращение. Он увидел, что, вопреки вечному закону – quod factum est infectum esse nequit (однажды бывшее не может стать не бывшим), – не память, которая точно воспроизводила прошлое, а какая-то воля (“гордость”, еще раз скажу, – слово неподходящее) своей властью превратила однажды бывшее в небывшее и что эта воля несла ему истину… Идея вечного возвращения, точнее, то, что Нитше открылось под этим именем, может удержаться только тогда, когда высшее седалище, на котором восседает необходимость, будет разрушено» [Шестов 1993, 472]. Для Шестова вечное возвращение символизирует всемогущество Бога, который способен ради уверовавшего отменить существовавшее прежде. Раз Истина находится во власти Творца, создающего все из ничего, Творец может отменить её. Абсолютная свобода Бога, который может по своей воле отменить однажды бывшее несчастье, разрешает проблему мщения.

Ницше и Шестов идут разными путями к осмыслению проблемы освобождения от духа мщения. Векторы поиска решения одной задачи двумя мыслителями, расходясь, казалось бы, на 180 градусов сначала, смыкаются в кольцо не-мщения.

Источники – Primary Sources in Russian

Баранова-Шестова 1983 – Баранова-Шестова Н.Л. Жизнь Льва Шестова. В 2 т. Т. I. Paris: La Presse Libre, 1983 [Baranoff-Chestov N.L. The life of Lev Shestov. In Russian].

Громова 2013 – Громова Н.А. Ключ. Последняя Москва. М.: АСТ, 2013 [Gromova N.A. The Key. In Russian].

Ницше 2007^а – Ницше Ф. Письма / Сост., пер. с нем. И.А. Эбаноидзе. М.: Культурная революция, 2007 [Nietzsche F. The Letters. Russian translation 2007].

Ницше 2007^б – Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. М.: Культурная революция, 2007. (Полн. собр. соч.: в 13 т.; т. 4) [Nietzsche F. Also sprach Zarathustra. Russian translation].

Ницше 2012 – Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Полное собрание сочинений: в 13 т. Т. 5. М.: Культурная революция, 2012 [Nietzsche F. Jenseits von Gut und Böse. Russian translation].

Ницше 2014 – Ницше Ф. Веселая наука // Ницше Ф. Полное собрание сочинений: в 13 т. Т. 3. М.: Культурная революция, 2014 [Nietzsche F. Die fröhliche Wissenschaft. Russian translation].

Шестов 1993 – Шестов Л.И. Афины и Иерусалим // Шестов Л.И. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М.: Наука, 1993 [Shestov L.I. Athens and Jerusalem. In Russian].

Шестов 2011 – Шестов Л.И. Апофеоз беспочвенности. М.: Авалон, 2011 [Shestov L.I. Apotheosis of Groundlessness. In Russian].

Шестов 2013^а – Шестов Л.И. Победы и поражения (Жизнь и творчество Генриха Ибсена). СПб.: Лань, 2013 [Shestov L.I. Victories and defeats (Life and Art of Henrik Ibsen). In Russian].

Шестов 2013^б – Шестов Л.И. Шекспир и его критик Брандес. СПб.: Лань, 2013 [Shestov L.I. Shakespeare and his critic Brandes. In Russian].