Известный принцип философии гласит, что всё связано со всем. Все объекты пребывают во взаимодействии с близлежащими, а через них с другими. Взаимодействие происходит в контактном поле, имеющем свои особые свойства, отличные от свойств взаимодействующих объектов. Свойства, присущие состоянию контактного поля, не являются результатом простого суммирования свойств контактирующих объектов. В контактном поле образуются новые свойства, рождённые синтезом свойств контактирующих объектов в условиях взаимодействия. Так сварной шов крепче, чем сплавленные поверхности. Предметом нашей статьи являются контактные поля и состояния, которыми размечено бытие человека. Обширность этой проблемы допускает, во-первых, изложение в рамках статьи лишь сжатого экскурса в историю формирования контактных полей и порубежных состояний, во-вторых, рефлексию над смыслом основных понятий в контексте российской истории и современных процессов.

Около двух с половиной миллионов лет назад в многообразии животного мира всё явственнее обнаруживает себя особая ветвь эволюции, результатом развития которой является род Homo. Палеоантропологи, археологи, представители других родственных наук ныне активно дискутируют по поводу того, когда именно и каким образом из отряда приматов выделилось семейство гоминид, а в нём обособились виды, которые именуются Homo. Слишком неотчётливы и подвижны во многих случаях признаки, отделяющие ранних Homo от их родственников, оставшихся в царстве животных. Ясно главное – в глобальной эволюции жизни возникло качественно новое состояние, суть которого заключалась в том, что наряду с границами внутри многообразия живых существ образовалась совершенно особая граница. Она в этом многообразии отделила от всего остального человека – новый вид, который стал развиваться по особому пути. Человек в сверхприродном модусе своего существования оказался за пределами животного мира. В истории человечества возникла первая порубежная ситуация, фиксировавшая границу между животным миром и формирующимися людьми. Важно, что граница представляла собой не стену и не пропасть, а сопряжение двух разнокачественных массивов жизни.

Эта порубежная ситуация не осталась в прошлом. В течение дальнейшего развития в филогенезе человечества порубежье между людьми и животным миром является фундаментальной данностью человеческого бытия. В каждом новом рождении человеческого существа это порубежье актуализируется, а затем в онтогенезе упрочивается. В каждом конкретном случае индивидуального развития упрочение границы между животным и человеком происходит с разной мерой результативности. Однако даже в пределе своих возможностей ни человек, ни человечество не могут целиком устранить порубежное состояние, разорвав связи и отделив себя от животного мира. В науке, философской и художественной литературе накоплен огромный опыт осмысления деструктивных и конструктивных следствий существования человека и человечества на зыбкой грани сопряжения с животным модусом бытия.

Одной из форм существования человека и человечества за пределами животного мира является культура. Культура выражает и закрепляет противостояние человека и человечества биологической материи. Оппозиция человеческого и животного миров приобретает дополнительное измерение в оппозиции культуры и природы. На стыке культуры и природы расположено ещё одно первичное и универсальное для человека и человечества порубежье. Порубежное сопряжение культуры и природы – чрезвычайно динамичная область бытия, заряженная как позитивными, так и негативными импульсами. Культура постоянно балансирует на грани сопряжения с природой, то максимально удаляется от неё в своих духовных и материальных формах, то максимально сближается, снимает барьеры, мимикрируя, растворяясь в своих пограничных состояниях в природной естественности.

Большинство современных палеоантропологов и археологов согласны в том, что прародиной человека является Африка. Здесь впервые возник род Homo. Для науки начала XXI в. очевидно, что он возник не как однородная популяция, а как совокупность берущих начало от предкового ствола популяционных ветвей. Некоторые из них оказались в своей эволюции перспективными, некоторые тупиковыми. Около двух миллионов лет назад в среде ранних Homo возник наиболее прогрессивный вид Homo erectus, положивший начало развитию нескольких ныне известных науке разновидностей людей, относящихся к Homo sapiens. Новейшее открытие денисовского человека допускает, что этих разновидностей было четыре или пять [Деревянко 2011, 251; Pievani 2014, 64–91]. Дискуссия вокруг подвидов Homo sapiens продолжается. Для нашей темы главный вывод из обозначенной ситуации заключается в следующем: около двух миллионов лет назад в Африке внутри формирующегося человечества образуются границы человеческих общностей и порубежные состояния между ними. К порубежным состояниям, отделявшим человечество и его культуру от животного мира и природы, добавляются порубежные состояния, разграничивающие и опосредующие сосуществование разных человеческих популяций.

По мере эволюции картина антропологического разнообразия человечества и сопрягающих это разнообразие в целостность контактных полей становится сложнее. Приблизительно полтора миллиона лет назад первые группы Homo erectus (Homo ergaster-erectus) вышли из Африки и начали заселять континенты. В Африке ещё почти миллион лет шёл процесс отделения от предкового ствола Homo erectus новых популяций вплоть до появления около двухсот – ста пятидесяти тысяч лет назад Homo idaltu и ему подобных представителей Homo sapiens современного анатомического типа [White, Asfaw, DeGusta, Gilbert, Richards, Suwa, Howell 2003]. Одновременно по мере расселения по планете групп Homo erectus и популяций их потомков возникают локальные варианты человеческих популяций от Homo antecessor и неандертальцев (Homo neanderthalensis, Homo sapiens neanderthalensis) на западе Евразии до синантропов (Homo erectus pekinensis) и регионально близких им типов (цзиньнюшаньский человек и другие) на востоке евразийского континента, в Китае.

В настоящее время продолжается дискуссия между сторонниками моноцентрической и мультирегиональной гипотез антропогенеза, однако для окончательного решения в пользу одной из них пока недостаточно данных. Накопленный в науках об эволюции человека эмпирический материал не позволяет с бесспорной точностью охарактеризовать каждый известный ныне вид (таксон, подвид), определить место и время его появления, строго маркировать границу между антропологическими типами и реконструировать те процессы, которые происходили в сопрягающих популяции переходных состояниях. Современные антропологи популярно иллюстрируют схемы эволюции образом «пышно ветвящегося куста», обращают внимание на «мозаичность в распределении признаков и многочисленные параллелизмы при их формировании» [Марков 2014, 136].

Археология накопила огромный материал, конкретизирующий представления о древнейшей истории человечества. В археологической систематизации орудий и орудийной деятельности существуют корреляции между палеолитическими технологиями обработки камня, кости, типами орудий и видами (подвидами) Homo. Например, олдувайские орудия соотносят с Homo habilis. Однако эти корреляции особенно в среднем и верхнем палеолите не позволяют точно отделить один вид Homo от другого. Разные виды и локальные группы древнейшего населения планеты использовали сходные технологии. В последнее время утверждается точка зрения, что в течение почти миллиона лет в Восточной и Юго-Восточной Азии отсутствовала типичная для западной части Евразии леваллуазская технология расщепления камня. Но это один из немногих примеров того, как древнейшие локальные человеческие популяции и культуры могут быть охарактеризованы и разграничены на основе базовых для археологии подходов [Деревянко 2011, 244–245]. Прогресс в орудийной деятельности и других важных составляющих образа жизни не обязательно сопровождался переходом от одного антропологического типа к следующему на эволюционном пути, сменой одной человеческой популяции другой. Размерность выделенных археологией границ периодов, а также эволюционных этапов археологических культур не совпадает с размерностью существования разновидностей Homo и их локальных популяций.

Тем не менее очевидно, что по мере отделения от предкового ствола Homo erectus новых антропологических типов и формирования на планете географически обособленных общностей в структуре человеческой формации возникают новые границы и контактные поля. Определённо можно утверждать, что на протяжении длительного периода эволюции видовое разнообразие Homo и границы между популяциями людей были заданы, прежде всего, признаками из области физической антропологии – анатомическим строением (объёмом головного мозга, устройством опорно-двигательной системы и т.д.) и генетическими особенностями. Различия, относящиеся к культурной антропологии, были второстепенными. Анатомия и гены задавали внутреннюю целостность разных групп человечества и определяли границы между ними. Ещё совсем недавно, в конце 1990-х гг. и в первые годы XXI в., считалось, что эти границы были непроницаемы для дрейфа генов, поэтому в контактном поле не могла происходить конвергенция разных популяций Homo. Следовательно, в антропологическом плане порубежные состояния были бесплодны для дальнейшего развития человечества.

Однако в 2003 г. российскими и узбекскими археологами в гроте Оби-Рахмат (Узбекистан) были обнаружены фрагменты черепа, особенности строения которого указывали на вероятный генетический обмен между популяциями разных видов Homo, обитавших на этой территории около 60 тысяч лет назад; результатом этого обмена стала гибридизация неандертальских и сапиентных признаков [Виола, Зайдлер, Нэдден 2004, 104]. Вскоре эти и некоторые другие сходные данные получили подтверждение со стороны генетиков, секвенировавших ДНК неандертальцев. В 2010 г. были опубликованы результаты новейших исследований сравнительного изучения расшифрованного ядерного генома неандертальца и геномов пяти современных представителей человечества, живущих в разных частях земли [Green et al. 2010]. Оказалось, что генофонд современных людей, относящихся к неафриканским народам, включает от 1 до 4 процентов генов, доставшихся от неандертальцев. В том же году секвенирование ядерного генома фаланги пальца девочки из Денисовой пещеры привело к открытию особого вида – денисовского человека (Homo altaiensis), около 5 процентов генетического материала которого присутствует у современных меланезийцев [Деревянко 2011, 195]. В 2011 г. и последующие годы продолжались исследования генома денисовцев, в результате которых и были расширены сведения о связи этой популяции с генофондом народов Азии. В августе 2012 г. была опубликована гипотеза, согласно которой пути миграций денисовцев и ближайших предков современных людей могли пересекаться в Центральной Азии [Harmon 2012]. Новые данные подтверждают выводы А.П. Деревянко, руководителя раскопок в Денисовой пещере, о том, что «…был дрейф генов от неандертальцев к евразийцам, а от денисовцев к меланезийцам, и оба эти подвида приняли участие в формировании человека современного анатомического типа» [Деревянко 2011, 196].

Таким образом, новейшие научные данные свидетельствуют, что современное человечество не является результатом саморазвития одной разновидности Homo в её собственных границах. В важнейших антропологических признаках оно является следствием сложного процесса соприкосновения и взаимодействия разных типов человеческих популяций, в контактных группах которых происходил обмен генами, следствием чего были гибридизация и появление новых свойств. Очевидно, что в границах соприкосновения антропологических типов происходил не только обмен генами, но и культурными достижениями. Современное человечество и его культура являются итогом тех взаимодействий, которые происходили в контактных зонах антропологических типов Homo и их культур. Это обстоятельство, разумеется, не отменяет доминирующей роли одного их антропологических типов – того, который традиционно называют Homo sapiens.

Около 25–20 тысяч лет назад разнообразие антропологических типов Homo ушло в прошлое. Однако к этому времени, то есть к позднему палеолиту, популяция Homo sapiens приобрела в пределах освоенных территорий уже достаточно хорошо выраженную локальную вариативность. Антропология допускает, что в это время, по крайней мере, уже развивается процесс расогенеза и формируются общности, отличающиеся расовыми признаками. Согласно В.П. Алексееву, первобытные группы были объединены, прежде всего, в семейные, родовые, племенные сообщества, однако возможны процессы, в ходе которых «отдельные племена объединяются в группы родственных племён, как будто наблюдаются явления этнической консолидации» [Алексеев 1984, 268]. Важным фактором этногенеза, по мнению В.П. Алексеева, была языковая дифференциация [Алексеев 1984, 271]. Таким образом, в позднем палеолите и неолите образуются новые общности и новые границы – расовые, этнические, языковые. Эти тенденции развиваются в последующие эпохи, дополняясь политическими, идеологическими и иными границами. Историю человечества в таком ракурсе можно рассматривать как процесс растущей дифференциации, разделяющей людей новыми барьерами.

Однако сколь бы далеко ни заходила эта дифференциация, она всегда сопровождается формированием контактных полей между обособленными формами бытия человечества. В таком ракурсе история представляет собой процесс образования в дифференцирующемся человечестве новых контактных полей. Человечество существует не только в одномерных состояниях обособленных данностей, но и в границах сопряжения этих данностей – расовых, этнических, культурных и иных. Границы сопряжения разделяют и одновременно связывают части человеческой формации, в их пределах контактирующие обособленные данности трансформируются, порождая явления нового порядка. Без преувеличения можно утверждать, что в пределах сопряжения форм бытия человечества рождаются импульсы – деструктивные и конструктивные, определяющие движение истории.

Обозначив линиями и пунктирами контуры основных сопряжений в эволюции человечества, определив их роль в глобальной истории, перейдём к экспликации основных понятий, которые применяются для их интерпретации. В контексте осмысления российской истории и ментальности для нас будут важны два – фронтир и порубежье.

В зарубежной науке для обозначения того, о чём отчасти идёт речь, нередко используется понятие фронтир (англ. frontier). Одним из первых его применил в контексте научных интерпретаций американский историк Фредерик Джексон Тёрнер, который в 1893 г. прочитал на заседании Американской исторической ассоциации доклад «Значение фронтира в американской истории», вызвавший огромный резонанс, а позднее издал книгу «Фронтир в американской истории», ставшую классикой американской исторической и политической мысли [Turner 1920]. Тёрнер понимал фронтир как расположенную в пределах американского Запада территорию свободной земли, на которой, с одной стороны, белые переселенцы контактировали с индейцами, продвигая сюда цивилизацию; с другой стороны, здесь переселенцы отмежёвывали свой образ жизни от образа жизни населения Атлантического побережья Америки, от традиций Англии и от германских истоков. Главная мысль Тёрнера заключалась в том, что именно в пределах фронтирной зоны сформировались ядро американской нации и её важнейшие институты – политические, экономические, идеологические, религиозные и другие. «Экспансия на запад с его новыми возможностями, его тесной связью с простотой первобытного общества выковала доминирующие силы американского характера»; здесь в среде колонистов, одетых в охотничьи куртки и обутых в мокасины, возделывающих на индейский манер кукурузу и снимающих традиционным индейским способом скальп, появился новый этнический тип – американец [Turner 1920, 7–9].

Идеи Ф.Дж. Тёрнера стали основой «фронтирной теории», с позиций которой многие американские исследователи интерпретируют не только историю, но и современные политические процессы – вплоть до взаимодействия государств в космосе, который трактуется как «новый фронтир» [Nasseri 2013]. Представлениям о фронтире в американской науке посвящены публикации Н.Ю. Замятиной (Белаш) и некоторых других российских авторов [Замятина 1998; Хромых 2008].

В последние десятилетия это понятие вошло в русскоязычную научную лексику. Оно используется, например, для описания истории освоения русскими Сибири. Смысловое наполнение термина «сибирский фронтир» у разных историков Сибири отчасти отличается, но в целом под фронтиром понимается особое пространство, область контактов политических систем, народов и культур, имеющих разный уровень развития и разное происхождение. В наиболее последовательной форме такое понимание представлено в трудах новосибирских историков Д.Я. Резуна, В.А. Ламина, М.В. Шиловского, в публикациях А.С. Хромых и некоторых других исследователей [Фронтир 2001–2003].

Употребление в научной лексике заимствованного понятия фронтир вполне уместно. В историческом, географическом, политологическом дискурсе оно удобно в качестве термина для обозначения локуса пространства, протяжённой территории, возникающей в результате движения населения, расширения пределов государства и создания новой контактной зоны на границах новоприобретённых земель, в пределах которой происходит взаимодействие с соседними этническими группами, политическими образованиями, цивилизациями. Эти значения наследуют исходным смыслам понятия и реалиям не только североамериканского континента, но и других территорий.

Термин фронтир в значительной мере синонимичен русскому понятию порубежье. Однако эта синонимия понятий фронтир и порубежье не абсолютна. Для научного дискурса термин фронтир удобен конкретностью своих пространственных смыслов. Понятие порубежье тоже заключает в себе вполне конкретные пространственные значения, однако обладает другими смыслами и коннотациями, важными для русской ментальности.

В русскоязычной культуре порубежье не обязательно пространственная категория, конкретизируемая в понятиях региона, «зоны освоения», территории. Порубежье – это также темпоральная категория. Порубежьем может быть период времени, истории, длящийся в границах завершения одной эпохи и становления другой. Это время исторических перемен, иногда постепенных, эволюционных, иногда резких, революционных, но в любом случае это период нестабильности, когда старое уже изживает себя, а новое еще не возобладало. В этом временном континууме порубежья есть отрезок, субъективно фиксируемый и переживаемый как безвременье, когда старого уже нет, а нового еще нет. Всякая целостность отсутствует, черты прошлого и будущего смазаны, а настоящее переживается как хаос, смута. В русской литературе и философии порубежье как временной континуум прочувствовано и осмыслено обстоятельно, особенно в отрезке безвременья, – события нашей истории давали такого материала в избытке. Для многих типов религиозного сознания порубежье как темпоральная категория обладает особым статусом причастности к священному времени – это момент перехода от небытия к бытию, время творения; это также момент обратного перехода от бытия к небытию или сверхбытию, эпоха «конца света», «конца времен» и перехода в вечность.

В предельно общем содержании понятие порубежья – категория онтологическая. В онтологическом смысле порубежье – это сопряжение форм бытия. В ракурсе человеческого существования порубежье – это бытие на стыке своего и чужого, освоенного и неосвоенного, познанного и непознанного, старого и нового. Порубежье – предел существования одной формы бытия, здесь она заканчивается. Вместе с тем здесь – начало иного бытия, ситуация его актуального присутствия. В порубежном состоянии человек пребывает в двух формах бытия одновременно.

Заметим, что смыслы русского понятия порубежье более объемны, глубоки и психологичны, чем те значения, которые вложены в термин фронтир. Возможно, отчасти это обусловлено тем, что в русской истории и ментальности порубежье как объективная данность и категория сознания занимает более важное место, чем фронтир в американской истории и ментальности. Остановимся лишь на тех проекциях порубежья, что фиксируют пространственный континуум существования русских как этнической общности. В.О. Ключевский ничуть не преувеличивал, когда утверждал, что русская история есть история колонизации [Ключевский 2002, 25–26]. Движение на новые земли и образование новых порубежных форм существования вплоть до XX в. было неустранимым вектором русской истории.

Колонизация, согласно В.О. Ключевскому, ставила «русское население в своеобразное отношение к стране, изменявшееся в течение веков и своим изменение вызвавшее смену форм общежития» [Ключевский 2002, 27]. Сформированное длительной колонизацией и непрерывно присутствующим порубежьем «своеобразное отношение к стране» отложилось в сознании чётко выраженной оппозицией центра и периферии, столицы и провинции. Трудно найти в Европе страну, где эта оппозиция была бы выражена столь сильно. В русской ментальности глубоко укоренён такой стереотип мышления: бытие в центре, столичная жизнь – средоточие могущества, материального и духовного, креативный ресурс всего благого, истинного и прекрасного. Провинциальное существование в таком контексте по своей природе есть косность, мертвящая бездеятельность; единственная для него возможность не сгинуть окончательно – светить отраженным столичным светом. Чем дальше от столицы-солнца, тем длиннее мрачные тени провинциальных предметов. На рубежах русского мира нормальной (по столичному образцу) жизни, в сущности, нет – здесь не живут, здесь прозябают. Такой стереотип мышления облекался в формы фольклора, «высокой» литературы (вспомним «Ревизор» Н.В. Гоголя), политических и экономических решений, личных жизненных стратегий людей и т.д.

Оставим в стороне критический разбор таких стереотипов. Важно, что при некоторой субъективной гипертрофированности сущностных качеств центра и периферии (окраины, порубежья) в них отражается объективное неравенство центра и периферии с точки зрения позитивно-творческого потенциала. Действительно, вполне типична ситуация, когда центр, ядро сложившейся целостности заключает в себе мощный позитивно-творческий заряд, энергия которого уменьшается по мере удаления к периферии. В периферийных, порубежных состояниях потенции наличествующего бытия истощаются, оно разлагается или мумифицируется. Однако не все типичное – единственно возможное, в особенности, когда речь идёт о бытии человека, этноса или государства.

Неравенство центра и периферии может объективно складываться прямо противоположным образом. Иногда потенции бытия начинают иссякать в самом его сердце. Центр становится источником депрессивных процессов, препятствующих динамике периферийного существования. Русская история такому неравенству дает достаточно примеров. В народном сознании оно выражено, например, изречением «рыба гниет с головы». В русской литературе много написано о столичной жизни как видимости подлинного существования, удушающей силы человека. Достаточно вспомнить образ Петербурга в произведения Пушкина, Гоголя, Достоевского.

Провинция в ситуации депрессии центра может продуцировать или, по крайней мере, сохранять какое-то время позитивно-творческий потенциал. Нередко в мировой истории случалось, что порубежье концентрировало избыточный или отторгнутый центром витальный ресурс. В разношерстном конгломерате мигрантов из Европы XVII–XVIII вв. присутствовал чрезвычайно активный и жизнестойкий компонент – протестанты из Англии, Германии и Голландии, в большинстве своем репрессированные по религиозным причинам. Именно колонистам из этой среды в первую очередь принадлежит заслуга создания того, что стало называться американским фронтиром. В XIX в. – первой половине XX в. кризис Цинской империи и военные конфликты согнали с места миллионы китайцев из приморских провинций. Покидали родные места не только самые обездоленные, но и наиболее деятельные, не находившие применения своим способностям в слабеющей империи. Осев в Юго-Восточной Азии и Северной Америке, они стали хуацяо, «китайскими эмигрантами» (иначе – «заморскими китайцами», хайвай хуажэнь). Здесь хуацяо создали «чайнатауны» и другие анклавы, в которых сохранены традиции китайского образа жизни. Теперь образованное ими дальнее порубежье Серединной империи – могучий экономический и культурный ресурс материкового Китая.

Огромную роль в присоединении Сибири и Дальнего Востока к России в XVII–XIX вв. играла политика центра. Однако освоение этих территорий было бы невозможно без потока вольных переселенцев, отличавшихся крайней жизнестойкостью. Двигавшееся с запада на восток порубежье России всегда заключало в себе мощный человеческий креативный потенциал. Со второй половины XIX в. бурными темпами начало обустраиваться дальневосточное порубежье России. Энергия обустройства с особенной силой сказывалась в Маньчжурии при строительстве и эксплуатации Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). По линии железной дороги и населенных пунктов пролегал узкой полосой среди маньчжурских просторов рубеж русского мира длинною почти в три тысячи верст. После 1917 г., когда в центральной России прежний русский мир пал, именно здесь, прежде всего, в Харбине в течение еще нескольких десятилетий силами эмигрантов поддерживалась позитивная инерция жизни по образцам привычного, близкого русской душе бытия. Маньчжурское зарубежье наряду с парижским, берлинским белградским и иными фрагментами дореволюционного русского мира стало убежищем для той части этого мира, которая не приняла его распада в сердце России и всеми силами стремилась придать ему новый импульс бытия.

Порубежье – предел определенного типа бытия, но не обязательно состояние его креативной немощи. На границах своего существования бытийствующая реальность может явить впечатляющие образцы витальности и креативности.

Расселение народа на значительной территории приводит к формированию региональных особенностей в языке, образе жизни, идейно-психологических установках. Зачастую в результате регионализации возникают этнические субкультуры. По отношению к нормативной культуре центра (при всей условности критериев таковая всё же конвенционально может быть определена) этническая субкультура порубежья представляет собой маргинальная. Нельзя понимать маргинальность субкультур порубежья лишь как состояние деградации исходных нормативных качеств культурной формации, теряющих свое доминирующее положение и смешивающихся в контактной зоне с чужеродными качествами.

Маргинализация, разумеется, может развиваться по сценарию утраты субкультурой её идентичности. Однако этот сценарий не императив. В пограничных условиях существования субкультуры в тесном контакте с инокультурной средой маргинализация зачастую приводит к резкой интенсификации внутри субкультуры исходных нормативных качеств. Интенсифицируя, иногда вплоть до гипертрофии, качества, осознаваемые как сущностные, носители субкультуры стремятся уберечь свой мир от синкретизации с инокультурным. Нередко к этому стимулу добавляется не менее важный: носители субкультуры стремятся доказать, что несмотря на свою маргинальность именно они являются образцом нормативной культуры. В своем субкультурном, порубежном, маргинальном положении они по отношению к культуре «центра», культуре «большинства» хотят быть, образно говоря, «святее папы римского». Ярким примером такой стратегии маргинальных субкультур русского дальневосточного порубежья являются староверческие общины, которые после установления советской власти переселились в Маньчжурию, где создали поселения, ставшие одним из последних оплотов старорусского образа жизни.

Когда народ расселяется на огромной территории, развитие региональных особенностей, субкультурных отличий может привести в порубежье к возникновению фактически новой этнической группы.

Показательны примеры, явленные заселением Центральной и Северной Америки. Очевидно, что мексиканцы – это уже не испанцы, а янки – это не англичане. При сходстве языка мексиканцы и янки существенно отличаются от своих прототипов в образе жизни, в картине мира, в культуре и психологических характеристиках. Эти отличия издавна были осознаны их носителями и стали немаловажной причиной военной и политической борьбы за дальнейшее обособление от метрополии, от этнического и культурного субстрата.

В пределах русского порубежья, например, на Дальнем Востоке, этот процесс не зашел так далеко, и в современных условиях у него отсутствует перспектива к углублению. В этом заключается одно из принципиальных отличий американского фронтира от русского. Согласно Тёрнеру, «двигаясь на запад, фронтир становился всё более американским» [Turner 1920, 9]. Русский фронтир, двигаясь на восток и в иных направлениях от исторического центра, сохранял в максимально возможной степени свою русскость. Нет, однако, правил без исключений. Один из наших респондентов при опросе русского населения приграничных территорий Дальнего Востока определил себя предельно выразительно: «Я – китаец с голубыми широко открытыми глазами». Сходная самоидентификация среди русских и китайцев в дальневосточном порубежье в прошлом и настоящем отнюдь не единичное явление [Забияко, Кобызов, Понкратова 2009].

Колоритная фигура «русского голубоглазого китайца» репрезентирует один из многих типажей весьма самобытного явления – человека фронтира. Человек фронтира – это индивид, во-первых, живущий в условиях порубежья, а во-вторых, являющийся носителем фронтирной ментальности [Забияко 2016]. Антропология человека фронтира – большая и малоисследованная тема, которая еще ждет своего освещения.

Для России история формирования новых поясов фронтира ещё не завершена. Следствием распада Советского Союза стали процессы образования новых порубежий как внутри России, так и на внешних границах. В последние годы возник очередной этап трансформации порубежья того, что нередко называют русским миром. В условиях острейшей внешней конфронтации ныне складывается, прежде всего, на западных и южных границах его новая конфигурация. Это процесс оказался в тесной связи с глобальным переустройством рубежей западного и восточного миров.

На наших глазах под напором миграционной волны, нового «великого переселения народов» происходит изменение географии традиционных сопряжений Запада и Востока, формируются новые границы этносов, культур и религий. Возникает новое порубежье между Западом и Востоком, христианством и исламом – оно пролегает в сердце Европы, в её столицах, крупных городах и пригородах, принимая формы населённых мигрантами кварталов и лагерей для беженцев, связанных современными коммуникациями в одну большую сеть. Радикально изменилась форма конфигурации порубежья Запада и Востока. Ещё сравнительно недавно эта конфигурация представляла собой условную, но всё же достаточно отчётливую линию, окаймляющую южные и юго-восточные окраины европейского конгломерата стран. Сейчас она выглядит как покрывшая большую часть Европы сеть, состоящая из населённых мигрантами с Востока городских анклавов-узлов и коммуникаций между ними – нитей.

Сможет ли Европа вернуться к традиционной конфигурации порубежья Запада и Востока или начнёт адаптироваться к новой, мы увидим в ближайшем будущем. Ясно уже и сейчас, что Европа, переживающая ныне опыт движения границ этнокультурных формаций и перемещения порубежья Запада и Востока во внутреннее европейское пространство, уже никогда не станет прежней.

Ссылки – References in Russian

Алексеев 1984 – Алексеев В.П. Становление человечества. М.: Политиздат, 1984.

Виола, Зайдлер, Нэдден 2004 – Виола Б., Зайдлер Х., Нэдден Д. Изучение верхних краёв пирамид височных костей OR-1 с помощью компьютерной томографии / Грот Оби-Рахмат. Сборник статей. Новосибирск: Издательство ИАЭТ СО РАН, 2004. С. 100–106.

Деревянко 2011 – Деревянко А.П. Верхний палеолит в Африке и Евразии и формирование человека современного анатомического типа. Новосибирск: Издательство ИАЭТ СО РАН, 2011.

Забияко 2016 – Забияко А.А. Ментальность дальневосточного фронтира: культура и литература русского Харбина. Новосибирск: Издательство СО РАН, 2016.

Забияко, Кобызов, Понкратова 2009 – Забияко А.П., Кобызов Р.А., Понкратова Л.А. Русские и китайцы: этномиграционные процессы на Дальнем Востоке. Благовещенск: АмГУ, 2009.

Замятина 1998 – Замятина Н.Ю. Зона освоения (фронтир) и её образ в американской и русской культурах // Общественные науки и современность. 1998. № 5. С. 75–89.

Ключевский 2002 – Ключевский В.О. Русская история: Полный курс лекций. Т. 1. М.: АСТ; Минск: Харвест, 2002.

Марков 2014 – Марков А. Эволюция человека. В 2 кн. Кн. 1. Обезьяны, кости и гены. М.: АСТ: CORPUS, 2014.

Фронтир 2001–2003 – Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII–XX вв.: общее и особенное. Вып. 1–3. Новосибирск: ИДМИ, 2001–2003.

Хромых 2008 – Хромых А.С. Проблема «сибирского фронтира» в современной российской историографии // Вестник ЧелГУ. 2008. № 5 (106). История. Вып. 23. С. 106–112.

References

Alekseev V.P. The Rise of Mankind. Moscow: Politizdat, 1984 (in Russian).

Derevyanko A.P. The Upper Paleolithic in Africa and Eurasia and the Formation of New Anthropological Type Human. Novosibirsk, Izdatelstvo IAET SO RAN, 2011 (in Russian).

Frontier in the History of Siberia and North America in the 17th – 20th Centuries. Common and Particular. Vol. 1–3. Novosibirsk, : IDMI, 2001–2003 (in Russian).

Green et al. 2010 – Green R.E. et al. A Draft Sequence of the NeandertalNeanderthal Genome // Science. 2010, . 7 May, . vV. 328. P. 710–722.

Harmon 2012 – Harmon K. New DNA Analysis Shows Ancient Humans Interbred with Denisovans // Nature. 2012. 31 http://www.nature.com/news/new-dna-analysis-shows-ancient-humans-interbred-with-denisovans-1.11331.

Khromykh A.S. The problem of "Siberian frontier" in modern Russian historiography / Bulletin of Chelyabinsk State University. History. 2008. No. 5 (106). Vol. 23. P. 106–112.

Klyuchevsky V.O. The Russian History: Complete Lectures. Vol. 1. Moscow: AST: ; Minsk: Kharvest, 2002 (in Russian).

Markov A. Human Evolution. Apes, Bones, and Genes. Vol. 1. Moscow, : AST: CORPUS, 2014 (in Russian).

Nasseri 2013 – Nasseri H. Space as a New Frontier. The US Approach toward Space Activities from Eisenhower to Obama // Review of International American Studies. Vol. 6. No. 1–2 (2013). P. 49–66.

Pievani 2014 – Pievani T. Homo Sapiens. La Marche de l’Humanité. Novara: Editions White Star, 2014.

Turner 1920 – Turner F.J. The Frontier in American History. New York: Henry Holt and Company, 1920.

Viola B., Seidler H., Nedden D. Study of the top edges of the pyramids of the temporal bones of OR-1 using computed tomography / The Obi-Rakhmat Grotto. Novosibirsk: Izdatelstvo IAET SO RAN, 2004. P. 100–106 ( Russian Translation).

White, Asfaw, DeGusta, Gilbert, Richards, Suwa, Howell 2003 – White T.D., Asfaw B., DeGusta D., Gilbert H., Richards G.D., Suwa G., Howell C. Pleistocene Homo Sapiens from Middle Awash, Ethiopia // Nature. 2003, . 12 June. V. 423. P. 742–747.

Zabiyako A.A. The Mentality of the Far Eastern Frontier: Culture and Literature of Russian Harbin. Novosibirsk, : Izdatelstvo SO RAN, 2016 (in Russian).

Zabiyako A.P., Kobyzov R.A., Ponkratova L.A. Russians and Chinese: Ethno-Migrational Processes in the Far East. Blagoveshchensk, : AmGU, 2009 (in Russian).

Zamyatina N.Yu. Exploration area (frontier) and its image in American and Russian cultures / Obshchestvennye nauki i sovremennost'. 1998. No. 5. P. 75–89 (in Russian).