Книга двадцати четырех философов (Liber Viginti Quauttuor Philosophorum)
Автор Юрий Пущаев   
11.11.2016 г.

Перевод осуществлен по изданию Фр. Юдри [Hudry (ed.) 1997] с использованием издания К. Флаша [Flasch 2011].

 

 

Prologus

Congregatis viginti quattuor philosophis, solum eis in quaestione remansit: quid est Deus? Qui communi consilio datis indutiis et tempore iterum conveniendi statuto, singuli de Deo proprias proponerent propositiones sub definitione, ut ex propriis definitionibus excerptum certum aliquid de Deo communi assenu statuerent.

Пролог

Как-то раз собрались двадцать четыре философа, лишь один стоял пред ними вопрос: Чтó есть Бог? И, посовещавшись, решили они дать себе время [для размышления] и установить срок, когда бы им сойтись еще один раз. Тогда должен будет каждый из них изложить собственное понимание Бога в виде определения, дабы, извлекши из своих определений нечто несомненное о Боге, утвердить это по общему согласию.

 

I.

Deus est monas monadem gignens, in se unum reflectens ardorem.

 

Haec definitio data est secundum imaginationem primae causae, prout se numerose multiplicat in se, ut sit multiplicans acceptus sub unitate, multiplicatus sub binario, reflexus sub ternario. Sic quidem est in numeris: unaquaeque unitas proprium habet numerum quia super diversum ab aliis reflectitur.

Бог – это монада, порождающая монаду, обращающая вспять на себя одно горячее дыхание.

Сие определение дано в соответствии с представлением о первой причине, согласно которому она умножается в себе самой несколько раз. Будучи умножающейся, она понимается как единица, будучи умноженной – как двоица, будучи обращенной на себя – как троица. Ведь так бывает и с числами. Всякая единица обретает свое числовое определение, поскольку соотносится с чем-то таким, что отличается от всего остального[1].

 

II.

Deus est sphaera infinita cuius centrum est ubique, circumferentia nusquam.

Haec definitio data est per modum imaginandi ut continuum ipsam primam causam in vita sua. Terminus quidem suae extensionis est supra ubi et extra terminans. Propter hoc ubique est centrum eius, nullam habens in communia dimensionem. Cum quaerit circumferentiam suae sphaericitatis, elevatam in infinitum dicet, quia quicquid est sine dimensione sicut creatoris fuit initium est.

Бог – это бесконечный шар, середина которого всюду, поверхность нигде.

Сие определение дано посредством того, что представляет саму первую причину в ее жизни как сплошную длительность. При этом границы ее протяженности преодолевают всякое где и не ограничиваются никакими пределами. А посему ее середина повсюду, ибо она не имеет обычной протяженности. Если он будет спрошен о поверхности этого шара, то скажет, что она вознесена в бесконечное, ведь все, что есть такой шар, не имеет протяженности, как было и начало Творца[2].

 

III.

Deus est totus in quolibet sui.

 

Haec definitio data est secundum considerationem essentiae divinitatis in sua simplicitate.

Cum non sit aliquid ipsi resistens, ipsa simul ubique tota ens, et etiam similiter super et extra, ubique non distrahitur defectu virtutis alicuius in ipsa deficientis, nec stat terminata virtute alieni dominantis.

Бог находится целиком в каждой частице Себя.

Сие определение дано с учетом простоты сущности Божества.

 

Поскольку нет ничего, что оказывало бы Ему сопротивление, Оно – в качестве целого – одновременно повсюду, а также выше и вне [всякого где]. Оно не делится, ибо у силы Его нет недостатка ни в чем, и не ограничивается силой посторонней сущности[3].

 

IV.

Deus est mens orationem generans, continuationem perseverans.

Haec definitio dicit vitam propriam secundum rationes diversas ipsius essentiae deitatis.

 

Numerat enim se genitor gignendo; genitura vero verbificat se quia gignitur; adaequatur vero per modum continuationis, se habet spirando.

Бог – это разум, рождающий речь, сохраняющий непрерывность.

Сие определение характеризует подлинную жизнь Божества в соответствии с разными сторонами Его сущности.

Ибо, будучи порождающим, Оно, порождая, становится исчисляемым. В качестве подлежащего рождению Оно становится Словом, поскольку рождается. Поддерживая тождество, Оно сохраняет [с Ним] связь, так как проявляет себя как дыхание[4].

 

V.

Deus est quo nihil melius excogitari potest.

Haec definitio data est a fine.

 

Unitas vero finis est et perfectio. Quod ergo sonat hoc, bonum est, et quanto magis, tanto magis bonum. Gaudium ergo veritatis omnis essentiae sua vita est, vita quidem omnis ab unitate, haec autem ab interiori indivisione. Quanto igitur magis unum, tanto magis vivit. Sua unitas summa est.

Бог – это нечто такое, лучше чего не выдумать ничего.

Сие определение построено с учетом цели.

Ведь единство есть цель и совершенство. Стало быть, что едино, то является благом, и чем больше едино, тем больше благое. Радость об истине всякого сущего есть жизнь этого сущего, ведь всякая жизнь следует из единства, а единство – из внутренней неделимости. Посему чем сущее больше едино, тем оно более живо. Единство его – наивысшее[5].

 

VI.

Deus est cuius comparatione substantia est accidens, et accidens nihil.

 

Haec definitio datur sub relatione.

 

Subiectum quoque accidentis propria substantia est cum aliena. Quae aliena si recedit, perit accidens, id est proprietas agens.

 

Relatione ergo ad primam causam omnis substantia accidens est, et accidens nihil, et substat nihil substantiae ut alienum: substantia divina est ut substantia propria quae non fluit.

Бог – это то, в отношении чего сущность является акциденцией, а акциденция ничем.

Сие определение дается с учетом отношения.

Носителем всякой акциденции является ее собственная сущность, [но] вместе с другой сущностью. Если исчезнет эта другая, то исчезнет и акциденция, то есть действующее свойство.

Стало быть, по отношению к первой причине всякая сущность есть акциденция, а акциденция есть ничто. В основе сущности находится ничто как чужое ей. Божественная сущность – это собственная сущность [Бога], которая не изменяется[6].

 

VII.

Deus est principium sine principio, processus sine variatione, finis sine fine.

Haec definitio est secundum speciem data.

Genitor vero primum capit ratione geniturae, sed non sic primo ut non prius. Genitus vero procedit generatione in finem, sed non recipit variationem natura medii. Intendit enim quod idem est finis vero nomine generantis et geniti, quia non est vita divina nisi unum medio tantum; sed non est finis ratione operis, ut quies et motus.

Бог – это начало без начала, продвижение без изменения, цель без цели.

Сие определение дано с учетом своеобразия Божьего.

Родитель получает название первого ввиду порождения им сущности, однако не в том смысле, что прежде нее имеется нечто. Рожденный продвигается, вследствие рождения, к цели, но не претерпевает никакого изменения, поскольку является средним. Ведь определение говорит: целью порождающего и порожденного, коль скоро они заслуживают этих названий, является одно и то же, потому что жизнь в Божестве есть не что иное, как нечто единое с [одним] посредствующим. Цель не есть то, что должно быть достигнуто с помощью действия, как покой при движении[7].

 

VIII.

Deus est amor qui plus habitus magis latet.

 

Haec definitio data est per effectum.

 

In prima causa id a quo vita et est ipsum a quo vita tota. Igitur id ipsum est fons amoris in illo.

 

Quod si rei creatae unitas generantis et geniti ad illam penitus se inclinat, revertendo per viam regressionis, tunc est id ipsum amor creaturae, prout ordinata est creatura ab ipso cui quanto magis te unificaveris, tanto exaltaberis et tanto elevabitur.

 

Et hoc eius latere est.

Бог – это любовь, которая тем больше скрывается, чем больше мы ей обладаем.

Сие определение дано с учетом действия.

В первой причине то, из чего происходит ее жизнь, есть то же, из чего происходит всякая жизнь. Посему она сама – источник любви в ней.

Если тварная вещь всецело склонится к единству рождающего и рожденного, обратившись вспять по пути возвращения, тогда это и будет той самой любовью творения, в соответствии с которой оно устроено Тем, кому, чем больше уподобишься, тем больше возвысишься, а Он удалится в горнее.

И сие есть Его потаенность[8].

 

IX.

Deus est cui soli praesens est quicquid cuius temporis est.

 

Haec definitio est secundum formam.

 

Totum quidem uno aspectu omnes partes videt, pars vero totum non videt, nisi diversis respectibus et successivis. Propter hoc deitas est successivorum totalitas. Unde intuitus eius unicus est, non consequenter factus.

 

Бог – это тот, для кого, и только для него одного, настоящим является все, что протекает во времени.

Сие определение дано с учетом формы.

Целое видит все части одним взором, часть же видит целое только различными и следующими друг за другом взглядами. Поэтому Божество есть общность следующих друг за другом образов. Его же взор – один-единственный, брошенный без временнóго следования[9].

 

X.

Deus est cuius posse non numeratur, cuius esse non clauditur, cuius bonitas non terminatur.

Haec definitio patet per quartam et septimam.

 

In posse creato, et primo inventus est numerus, secundum plura aut pauciora opera educentia possibile ad actum, quia, si sint infinita, impossibile dicitur. Eius enim quod fiet ab eo actu sunt infinita opera; unde subito operatur. Ubi vero est infinitus numerus ordinatus ad actum et invenitur resistens, non poterit evenire.

 

 

 

 

 

Omne esse clausionem dicit finitatis alicuius. Unde a centro ad esse eius sunt operationes finitae. In divino esse non est sic, sed opera infinita a centro ad extimum et actum. Unde sua clausio infinita est et actu non impossibilis, nisi quia necesse existens.

 

 

 

 

 

Unde sequitur quod etiam redeundo est interminata bonitas via securior ab esse in unitatem centri.

 

Бог – это то, чья способность неисчислима, чье бытие не знает замков, чья благостыня не имеет границ.

Сие определение становится очевидным из определений четвертого и седьмого.

В способности сотворенного впервые возникает число в соответствии с бóльшими или меньшими действиями, изводящими возможное к действительному. Если их бесконечно много, то сие называют «невозможным». А у Того, от кого [все] изводится к действительному, есть бесконечно много действий; поэтому Он действует в один миг. Где, однако, имеется бесконечное множество тех, кто изводятся к действительности, и возникает  сопротивление, там не может быть результата.

Всякое бытие предполагает включение в себя чего-то конечного. Потому от середины до его существования имеется только конечное количество действий. А в божественном бытии это не так, потому что здесь от середины до внешнего и осуществленного имеет место бесконечно много действий. Посему его включение бесконечно; бесконечное осуществление [в нем] не является невозможным, ибо оно существует с необходимостью.

Отсюда следует, что также и для обратного движения [к первой основе] неограниченная благость – это надежнейший путь, каковой ведет от существования до единства середины[10].

 

XI.

Deus est super ens, necesse, solus sibi abundanter, sufficienter.

 

Haec definitio formalis est, sed relata.

Esse omne clausionem dicit. Superest igitur qui non clauditur. Et necesse quia malum non habet quia non clauditur, sed infinita possibilitate. Nec sic distrahitur suum superesse quin redeat a se in se, et non totum indigenter, sed exuberanter.

 

Бог – сверхсущий; Он éсть необходимым образом; единственный, имеется для себя изобильно, достаточно.

Сие определение дано с учетом формы, но основано на соотношении.

Всякое бытие предполагает замыкание на себя. Стало быть, то, что обретается поверх бытия, не замкнуто на себя и необходимо, ибо не имеет недостатка и не замыкается, но обладает бесконечной возможностью. При этом его сверхбытие не дробится, поскольку оно возвращается от себя к себе – целое, не нуждаясь ни в чем, но изобилуя[11].

 

XII.

Deus est cuius voluntas deificae et potentiae et sapientiae adaequatur.

Voluntas, scire et posse principia sunt actionis in creaturis. Non aequalia sunt quia voluntas est deiformior quam scire et posse. Mihi quidem natura coartavit posse, correptio vero scire, sed remanet voluntas non coacta usque ad elongationem perpetuam.

Бог – это некто, чья воля равна [его] обожествляющей власти и мудрости.

Хотеть, знать и мочь суть принципы действия у творений. Они не равны меж собой, потому что хотеть богоподобней, чем знать и мочь. Естество ограничило мне возможность, наставление – знание, а хотение остается нескованным для постоянного простирания вширь[12].

 

XIII.

Deus est sempiternitas agens in se, sine divisione et habitu.

 

 

Agunt creata et acquirunt habitum. Agunt et deficiunt continuatione quia inveniunt resistens. Unde fatigatio scindit vim.

 

 

Sic non est in creatore. Non transmutatur acquirendo habitum. Non indiget obumbratione ut quiescat fatigatus.

 

Бог – это вечность, действующая в себе, не претерпевающая при этом разделения и не обретающая какого-либо качества.

Творения действуют и обретают [посредством сего] качество. Действуют, но  им недостает непрерывности, поскольку они обретают сопротивление себе. Из-за этого утомление ограничивает их силу.

У Творца это не так. Он не изменяется, не получает добавочных свойств. Он не нуждается в тени, дабы почить в ней, будучи утомленным[13].

 

XIV.

Deus est oppositio nihil mediatione entis.

 

Haec definitio imaginari facit Deum esse sphaeram in cuius centro nihil incarceratur. Et est continue agens sphaera divina opus divinum quo detinet nihil in suo esse aeternaliter, a quo per exuberantiam suae bonitatis vocavit in esse rem quae est quasi circa centrum. Quae si ad esse actum attrahit, stabit semper, si ad esse possibile, redibit ad nihilum.

 

Бог – это противоположность ничто при посредничестве сущего.

Сие определение заставляет представить Бога в виде шара, в середине которого заключено ничто. Непрерывно творит божественный шар свое божественное дело и вечно удерживает им ничто в своем бытии, откуда, в переизбытке своей благостыни, вызывает вещь к бытию, каковая находится как бы около середины. Если привлечет он вещь к действительному бытию, то она пребудет вовеки. Если оставит ее в возможном бытии, то она возвратится к ничто[14].

 

XV.

Deus est vita cuius via in formam est veritas, in unitatem bonitas.

 

Est motus a medio et ad medium: primus dat esse, secundus dat vivere. In Deo primus motus est via generantis ad genitum cum esse; secundus, id est via conversa, est bonitas.

 

Бог – это жизнь, чей путь к форме есть истина, [а] к единству – благостыня.

Бывает движение от середины и к середине. Первое дает бытие, второе дарует жизнь. В Боге первое движение есть путь порождающего к порожденному с бытием; второе, то есть противоположный путь, есть благостыня[15].

 

XVI.

Deus est quod solum voces non significant propter excellentiam, nec mentes intelligunt propter dissimilitudinem.

 

 

Officium vocis est significare intellectus mentis, et non aliud.

Anima non invenit in se speciem vel exemplar Dei, quia ipsa sunt penitus ipse, non secundum quod sit in rebus. Ergo dissimilis est ei secundum se totum, et non intellectus, igitur nec significatus.

Бог – то единственное, что, вследствие [Его] превосходства, не могут обозначить слова, ни, вследствие [Его] отличия, понять наделенные разумом существа.

Обязанность голоса – обозначать понятия разума и ничто другое.

Душа не находит в себе вида или образа Божия, ведь сии суть в полной мере Он Сам, но не тогда, когда Он пребывает в вещах. Стало быть, Бог ей не подобен всем Своим существом. Он остается [ею] не познанным и не обозначенным[16].

 

XVII.

Deus est intellectus sui solum, praedicationem non recipiens.

Non cognoscitur nodus per relationem nodi.

Praedicatio in rebus est ut diversis rationibus explicetur quod unica includitur. Igitur cum in Deo non sint diversae rationes secundum prius et posterius, perficientes quid eius secundum magis et minus, non recipit praedicationem, sed ipsum ipse intelligit quia ipsum ad ipsum generat.

Бог – это понятие только о Себе Самом, не допускающее предикации.

Узел не опознается через [его] отнесенность к узлу.

[Когда говорят] о вещах, то предикация устанавливается, дабы развернулось с различных сторон то, что содержится в одном единственном определении. Значит, коль скоро в Боге не имеется разных сторон в соответствии с до и потом, которые в большей либо меньшей степени могут усовершенствовать Его сущность, Он не приемлет никакой предикации, но Сам познает Себя Самого, ибо порождает Себя к Себе Самому[17].

 

XVIII.

Deus est sphaera cuius tot sunt circumferentiae quot puncta.

 

Ista sequitur ex secunda, quia cum sit totus sine dimensione, et etiam dimensionis infinitae, non erit in sphaera suae essentiae extremum.

 

Igitur non est in extremo punctus quin exterius sit circumferentia.

Бог – это шар, у которого столько же поверхностей, сколько [в нем] имеется точек.

Сие определение следует из второго, ибо, поскольку Он без протяженности, и имеет бесконечную протяженность, то у шара Его сущности нет никакого края.

Посему, на поверхности шара нет ни единой точки, чтобы с внешней стороны не было еще одной поверхности[18].

 

XIX.

Deus est semper movens immobilis.

 

Immobilis dicitur Deus quia est secundum unam dispositionem semper, et hoc est esse in quiete.

Movens semper est, quia vivens in se, tamen sine alteratione. Intelligit se intellectu simplici, et hoc est quod intellectus perficit intellectum, et intellectum est forma intelligentis.

Бог – это всегда движущий недвижимый.

Бог зовется недвижимым, поскольку всегда есть одним и тем же образом. Это и значит находиться в покое.

Движется Он всегда, ибо жив в себе, хотя и без изменения. Бог осознает Себя простым пониманием. Сие означает, что понимание завершает понимаемое, и понятое есть форма понимающего[19].

 

XX.

Deus est qui solus sui intellectu vivit.

 

Non vivit sicut corpora quae recipiunt aliena intra se ut convertant ea in sui naturam.

 

Non vivit ut corpora supracaelestia quae a spiritibus habent motum, nec vivit ut intelligentiae, animae quae ab ipsius unitate sustentantur.

 

Sed a seipso et in se intelligendo vivit et est superessentialiter.

 

Бог – это тот, кто один живет своим познанием себя самого.

Он живет не так, как живут тела, которые принимают в себя прочие сущности, чтобы преобразовать их в свое естество.

Он живет не так, как наднебесные тела, получающие движение от духов. Он живет и не так, как интеллигенции, души, поддерживаемые в своем бытии благодаря единству с Ним.

Но живет Он, познавая Себя, из Себя Самого и в Себе Самом, и есть сверхсущественным образом[20].

 

XXI.

Deus est tenebra in anima post omnem lucem relicta.

Species rerum apud animam, quae detegunt quod in ipsa est gratia cuius dicitur quodammodo omnia. Ipse illuminat animam. Sed post abiectionem omnium istarum formarum contemplatur divinitatem. Abnegando et removendo omnes rerum species ab ipsa, convertit se supra se et vult videre causam primam.

 

Et obtenebratur intellectus animae, quia non est aptus ad illam lucem increatam. Unde cum ad se convertit, dicit: Hic mihi tenebrae sunt.

Бог – это тьма в душе, оставшаяся после всякого света.

Образы вещей в душе: они открывают, что имеется в ней. Из-за этого говорится, что она есть в некотором роде все вещи. Они озаряют душу. Но после того как душа отбросит все эти образы, узрит она Божество. Отрекшись от всех образов вещей и отстранив их от себя, обращается она к тому, что над ней, и желает узреть первую причину.

И разум души затемняется, поскольку не приспособлен к оному нетварному свету. Если он обратится обратно к себе, то скажет: вот, я обретаюсь во тьме[21].

 

XXII.

Deus est ex quo est quicquid est non partitione, per quem est non variatione, in quo est quod est non commixtione.

 

 

 

Applicatione vero suae triformis essentiae ad nihil iuxta illas res quae sunt ad esse producit, ut ex generante initium suae existentiae perciperent, per genitum in esse starent, in vivificatore permanerent.

 

 

Sed sic ex generante – quod ipse non dividitur – aliquid de sua essentia eis adhaerentiam tribueret, nec species divina, rebus speciem dans per se, non per alium, se ipsam variaret, nec vivificator, ipsa in se colligens, commixtionem ex interceptione aut impuritatem contraheret.

 

Бог – тот, из кого есть все, что есть, без того чтобы он терпел разделение; через кого есть все, без того чтобы он подлежал изменению; в ком есть все, что ни есть, без того чтобы он имел с этим смешение.

Ведь приложением Своей трехóбразной сущности к ничто Он изводит вещи, которые есть, к бытию, чтобы они получили из Рождающего начало своего существования, утвердились чрез Рожденного в бытии [и] постоянно оставались в Животворящем.

Однако исходят они из Рождающего не так, чтобы Он разделялся [в Себе]; не так, чтобы Он раздавал от Своей сущности им нечто присущее ей; не так, чтобы  божественный образ, сообщая образ вещам через себя, не другого, претерпевал перемену; не так, чтобы Животворящий, который их содержит в себе, испытывал смешение или загрязнение из-за вмещения [всего][22].

 

XXIII.

Deus est qui sola ignorantia mente cognoscitur.

Haec definitio cognoscitur per vicesimam primam.

Nihil cognoscitur ab anima nisi cuius speciem recipere potest et ad exemplar eius quod est in ipsa comparare. Nullius enim habet anima exemplar nisi illius quod per ipsam a prima causa fluxit in esse.

 

Igitur eius quod est super ipsam non habebit cognitionem, igitur non primae causae. Sed cum omnem aliorum contemplata fuerit scientiam, extrahendo ipsam primam causam a rebus et supponendo oppositionem nihil, quantum poterit acquirere sic habebit cognitionem.

 

 

Et hoc est vere ignorare, scilicet scire quid non est, et nesciendo quid est.

 

Бог – это тот, кто постигается разумом лишь посредством неведения.

Сие определение уясняется исходя из двадцать первого.

Душой познается лишь то, образ чего может она получить и сравнить с образцом, который имеется в ней. Душа имеет образец только того, что посредством нее истекло в бытие из первой причины.

Стало быть, о том, что выше ее, у нее не будет познания. А значит, и о первой причине. Но после того, как душа охватит все знание прочих творений, она извлечет из вещей саму первую причину и осознает ее противоположность к ничто. Так душа получит познание первой причины, какое только сумеет стяжать.

И сие есть незнание в его подлинном смысле: знание о том, чтó не есть первая причина, и незнание того, чтó она есть[23].

 

XXIV.

Deus est lux quae fractione non clarescit, transit, sed sola deiformitas in re.

 

 

Haec definitio est ad essentiam data.

 

Lux creata sicut cadit super rem tenebrosam tantae tenebrositatis quod non sit potens lux illa purgare tenebrosum, propter sui vehementem possibilitatem, tunc frangitur lux in radiis, in maximo scilicet sui acuti, et pertransit in accidentia, essentialis cum ista fractio accidentia multiplicat. Et haec claritas est.

 

 

Lux divina non invenit in rebus creatis tantam possibilitatem quae eam frangat in sui actione; unde omnia pertransit. Sed sola deiformitas in re, illa multiplicat et claritatem in re generat, in se nullam.

 

 

Et hoc est quod dicit.

Бог – это свет, который сияет, не зная преград. Он проникает сквозь всякую вещь. В вещи же он – не что иное, как подобие Богу.

Сие определение дано с учетом сущности.

Тварный свет словно бы ударяется о темную вещь, когда она такой темноты, что сей свет не может озарить затемненное место по причине его сугубой предметности. Тогда свет распадается на лучи, и именно там, где его сияние больше всего и переходит в акциденции, ибо сие преломление, касающееся его сущности, порождает множество акциденций. И это есть сияние.

Божественный свет не обретает в сотворенных вещах такой предметности, какая могла бы его преломить в его действии. Поэтому он проникает собою все. Лишь богоподобие, сущее в вещи, переходит во множественность и порождает сияние – в вещи, а не в себе самом.

И это есть то, что он утверждает[24].

 



Примечания

 

[1] Не имеет смысла спрашивать о времени, месте собрания философов. Перед нами не протокол реального заседания, но литературная фикция, не связанная с определенным местом и временем. Речь, собственно, идет о первом из двух заседаний – подготовительном и предваряющем второе, окончательное, которое, впрочем, так и не состоялось. Его заменит читатель. Именно ему доверено выработать всеобъемлющую и окончательную дефиницию Бога с опорой на приводимые в «Книге» частные положительные «определения» философов.

Вариант перевода сентенции I с интерполяциями: «Бог – это монада, порождающая монаду [и] обращающая [ее] вспять на себя [как] единое горячее дыхание». В толковании обращают на себя внимание пассивные причастия (acceptus, multiplicatus, reflexus). Относясь к «первой причине» (prima causa), они имеют окончания мужского рода. Свободная смена грамматических родов в приложении к Богу свойственна в целом мистической литературе средних веков (ср. «Книжица Истины» Г. Сузо.). Сентенция допускает двоякое толкование, космологическое и богословское. Космологическое: Бог-Единица производит космос как единое-целое, тот обращается в сиянии эфира обратно к своему Создателю (Фома Аквинский «Сумма теологии» I, 32, 1, 1). Богословское (более вероятное): Отец-Единица рождает Сына-Единицу, обращение к себе в горячем дыхании есть Св. Дух. В сентенции I усматривается отблеск философского интереса к вопросам троичности, характерного для богословов рубежа XIXII вв.: Ансельма Кентерберийского, Абеляра, Тьерри Шартрского и Алана Лилльского.

[2] В сентенции II, самой известной из 24 сентенций «Книги», вводится образ шара, чтобы затем его упразднить: при ближайшем рассмотрении он является неполноценным подобием Богу. Разрушению подвергаются главные элементы образа: середина и поверхность. Шар, чья середина повсюду, – уже не шар, а сплошная бесконечность. В бесконечное же сдвигается поверхность шара, его образ окончательно теряет визуальную конкретность. В переводе использована правка К. Флаша: «in communia» вместо «in anima» (в душе), «creatoris» вместо «creationis» (творения). Местоимением «он» комментатор обозначает философа, автора сентенции.

[3] Переводы сентенции III, буквальный: «Бог целиком во всем, что Его», с интерполяциями: «Бог целиком пребывает во всем, что [обретается в] Нем». В толковании сентенции сформулирована одна из основных формул средневековой теологии: «totus intus, totus foris» ([Бог] целиком внутри и целиком снаружи [тварного мира]) [Реутин 2011, 143–144]. «В Боге нет противоречия между ним и тем, что ему принадлежит, двойственности целого и частей. Бог есть то, что не имеет частей и является всем. Сентенция вызывает представление о пространственных частях, которые, однако, отрицаются, и указывает, что в отношении Бога оно не имеет силы. Бог – всегда, везде и высшей простоты. Отсюда следует: Бог неделим. Чтó имеет его, имеет его целиком. И все, что есть, имеет его». «Текст не утверждает, что иерархии не нужны, но делает их относительными. Они некоторым образом попадают в область кажущегося» [Flasch 2011, 35]. Букв.: «не разделяется нехваткой (Abl.) какой-либо силы, недостающей (Gen.) в Ней» (non distrahitur defectu virtutis alicuius in ipsa deficientis). Букв.: «силой другого властвующего» (virtute alieni dominantis).

[4] Вариант перевода сентенции IV с интерполяциями: «Бог есть разум, рождающий Слово и хранящий [с Ним] связь». Толкование изображает трехтактный ритм жизни бесконечной Единицы, разворачивание Троицы из Божества. Рождающий – Отец, подлежащее рождению – Сын, связь между ними – Св. Дух. «Рождать», «быть рожденным» и «быть связью» суть «разные стороны» (diversae rationes) божественной сущности, которые следует разводить с отсутствующими в Боге «различными сторонами в соответствии с до и потом» (diversae rationes secundum prius et posterius) толкования XVII. Букв.: «Божество... выговаривает Себя» (verbificat se).

[5] В сентенции V сформулирована мысль, легшая в основу доказательства существования Божьего, приведенного Ансельмом Кентерберийским в «Прослогионе», и восходящая к трактату Сенеки «О естественных вопросах» (I, 1). Комментатор развивает эту мысль в ином направлении, имея в виду не доказательство существования Бога, а наполнение абстрактных представлений о совершенстве, причем не только Бога, но и творений, конкретным содержанием. Единство – это благо. Чем больше нечто едино (в силу внутренней неделимости, а не навязанной извне организации), тем оно более живо. Самое живое, ибо делимое в наименьшей мере, есть и самое благое. Всякое творение участвует в свою меру в таком единстве. Высшее единство является его целью. Жизнь творения есть радость об истине своего существования. Представление о его жизни – как духовном единстве, внутренней концентрации на самом себе, радости о том, что оно имеет свою истину – здесь основополагающее. Возвращение к себе в мышлении, познании себя самого сообщает творению внутреннее единство и, стало быть, жизнь. Изложенные в толковании построения опираются на «Метафизику» Аристотеля (XII, 7).

[6] В толковании на сентенцию VI обращается внимание на относительный характер большинства аристотелевских акциденций, требующих для своего наличия (и характеристики) не только собственного носителя, но также и посторонней сущности. Речь идет не только об «отношении», но также о «положении» (где?), «обладании» (чем?), «действии» (на что?), «претерпевании» (чего?) и под. Если посторонняя сущность (где? чем? на что? чего?) исчезнет, то исчезнет и свойство носителя, обнаруживающее себя по отношению к этой сущности. Дальше: всякая сущность исключает другую, поскольку не является ею (дом – не конь). Это «не», исключение постороннего, входит в ее структуру и ее дефиницию («В основе сущности находится ничто как чужое ей»). В первой причине, бесконечном единстве идей-логосов всех вещей, такое «не» исчезает. По отношению к подлинной, самостоятельной сущности Бога иллюзорная и несамостоятельная сущность отдельной вещи является ее акциденцией. Хотя первая не является носителем (subiectum) второй в прямом смысле, вторая существует лишь благодаря своей укорененности в первой: она обнаруживает собою и своей формой ее идеи-логосы. Такой же шаг «вниз» по онтологической лестницы совершают и акциденции вещи. Если в соотношении с сущностью Бога сущность вещи становится акциденцией, то акциденции вещи становятся акциденциями акциденции, ничем.

[7] Толкование сентенции VII уточняет, что быть первым, применительно к божественной жизни, означает лишь логическое (не онтологическое, не временнóе) первенство. В этом смысле родитель не первее рожденного им. Применительно к той же жизни, цель не представляет собой нечто внеположное по отношению к процессу (как покой к движению), но является полным осуществлением этого процесса, разворачивания Божества. Поскольку такой процесс не предполагает перехода к иному, он не предполагает и изменения. В свою очередь, цель, не будучи иным, утрачивает свою определенность цели.

[8] Сентенция VIII – самая невразумительная из 24 сентенций «Книги» –, вызывала вопросы и разночтения уже в средние века. В частности, «latet» заменялось на «placet» (см. вводную статью). Что касается толкования, то предложение 2 («В первой причине...») и первая часть предложения 4 («Если тварная вещь...») переведены нами в соответствии с наиболее вероятным и, как кажется, единственно возможным, смыслом. Любовь Бога обнаруживает себя как абсолютно иная по отношению к нашему опыту, непонятная нам. В ней, однако, нет ничего мрачного, вызывающего страх, так как она скрыта от нас не искусственным образом – из педагогических соображений, с целью угрозы. В своей полной явленности она полностью срыта от нас вследствие своей совершенной инаковости. Об ответной любви (эросах) творений к Богу, их обращенности к нему см. у В. Лосского: «“Аналогия” не есть пассивное свойство, она имеет отношение к свободной воле творений и может быть определена как любовь тварных существ к их Причине, как стремление уподобиться ей» [Лосский 2009, 136].

[9] Согласно толкованию сентенции IX, Божество имеет формы всех вещей в себе. Оно – «totalitas successivorum», единовременная общность образов, разворачивающихся для нас во временнóм следовании. Взор, которым Божество видит все «части» (partes): вещи и события, есть его единственный взор, брошенный на себя – содержащего логосы всех вещей и событий.

[10] В соответствии с сентенцией X, мыслить Бога значит мыслить его способность (posse), бытие (esse) и благостыню (bonitas) в их неограниченности, бесконечности и тождестве друг с другом. Согласно тезисам (сентенциям и толкованиям) IV и VII, Бог-Единица не относится к ряду чисел, однако в своей деятельности сообщает всему подлежащие исчислению количество и структуру. Подлежат исчислению и действия творений. Без труда обозримые – ведь «невозможно», чтобы у каждого из творений их было бесконечно много или (другой вариант) они сами были бесконечны (infinita) – действия описываются в терминологии Аристотеля как изведение от возможного к действительному (абзац 2), как движение от середины к внешнему и осуществленному (абзац 3)... Действий же Бога бесконечно много либо (другой вариант) каждое из них бесконечно. Они осуществляются необходимым образом, поскольку им не может ничто воспрепятствовать (resistens),.вне времени, вдруг (subito). Абзацы 2 и 3 толкования параллельны друг другу. Последнее предложение объясняет, что бесконечная благость Божья является самым надежным путем для возвращения творений к их первой причине, вспять по следам ее разворачивания в мир.

[11] Сентенция XI обращает внимание, что бытие не является высшим теонимом. Что éсть, то есть нечто. Тем самым оно замкнуто в себе, ограничено и имеет нечто иное напротив себя. Это соображение теряет силу применительно к Богу. Толкование поясняет, как именно следует мыслить «сверхсущее» (super ens), «сверхбытие» (superesse). Оно охватывает собой все, само же остается не ограниченным. Оно необходимо (necesse), ведь его бесконечной мощи не противостоит что-либо, что определяло бы его судьбу. Оно не подлежит дроблению (nec distrahitur), так как в круговращении возвращается к себе самому. Наконец, будучи изобильным, оно, по причине внутреннего переполнения, постоянно источается из себя самого (exuberante).

[12] У людей, как поясняет толкование XII воля, знание, возможность не совпадают друг с другом. Мы хотим не все, что знаем, и можем не все, что хотим. Такое разделение не имеет места в Боге. В нем хотеть, знать и мочь равны друг другу (adaequatur), совпадают друг с другом. Характеризуя волю как «более богоподобную» (deiformior), а не как более ущербную, по причине слабого проявления в ней формы (deformior), мы следуем текстовой реконструкции К. Флаша на основе рукописи Laon 412. Констатация ущербности воли, по сравнению со знанием и возможностью, противоречила бы заключительному предложению толкования, где указано на способность ничем «нескованной» (non coacta) воли к безграничному распространению вширь.

[13] Сравнивая процессы, протекающие в сотворенном мире и в Боге, толкование сентенции XIII развивает методику рассуждения, принятую в предшествующем толковании (XII). Если мы действуем, то наше действие простирается вовне, при этом важную роль получают объекты, материалы и посторонние лица. Из-за них возникают трения, ограничения, и мы обретаем свойства (habitus), которых не имели ранее. Действие Бога не таково, поскольку не имеется ничего внешнего, что спровоцировало бы взаимодействие с ним и, как следствие, изменение свойств. К тому же Бог не нуждается в свойствах (акциденциях), поскольку они призваны восполнять недостачи той сущности, к которой приложены. Но в сущности Божьей нет недостач.

[14] При введенном сентенцией XIV трехчастном членении: Бог (Deus) / сущее (ens) / ничто (nihil), для сущего предусмотрено серединное положение [Реутин 2011, 110], поскольку оно, как сказано в сентенции VI, представляет собой смесь бытия и ничто («В основе сущности [всякой вещи] находится ничто как чужое ей»). При всей противоположности, «сущее» и «не-сущее» («бытие» и «небытие») – однородные обозначения элементов реальности, им предпослано, выше них стоит «одно», Единое, как более общее, включающее их в себя понятие. Так уясняется как Единое, Бог-шар, включает в себя, содержит в своих недрах небытие. Акт сотворения толкуется в соответствии с аристотелевской схемой, как выведение из возможного к действительному. Тому, что сотворено, приписан статус осуществленного. Что не сотворено и остается в возможности, того нет и оно соседствует с небытием.

[15] Бог – это жизнь, осуществляющаяся в бесконечной пульсации вперед и обратно. Как сказано в сентенции и толковании XV, движение вперед («к форме», «от середины») есть акт сотворения, путь из возможного – к действительному, осуществленному, оформленному, в котором опознается, в качестве его истины, причастность Богу. Движение обратно («к единству», «к середине») есть попятное движение всех творений, привлекаемых благостью Божьей.

[16] В сочинении Аристотеля «Об истолковании» читаем: «То, чтó в звукосочетаниях – это знаки представлений в душе» (De interpretatione, 16a; пер. Э.Л. Радлова). Автор толкования к сентенции XVI рассуждает в полном согласии с Аристотелем и комментировавшим его Боэцием Образы и понятия в душе дискретны и ограничены. Будучи в силах отразить отдельные идеи Бога, разум не может охватить всю совокупность этих идей, Бога как такового, когда он пребывает в себе, а не в вещах. Безграничный Бог не похож на ограниченные творения. Тезис в целом не согласуется с доктриной Августина, отрицая постулируемое в сочинении «О Троице» богоподобие души.

[17] В сентенции XVII использован метод рассуждения, принятый в предыдущей сентенции (XVI). Если ранее устанавливалось несоответствие Бога дробным образам и понятиям языка, то теперь утверждается его несоответствие самой процедуре речевой предикации. Хотя в Боге, как сказано в толковании IV, есть «разные стороны» (rationes diversae): рождающее, подлежащее рождению и связь между обоими, это, однако, не «стороны» в смысле «до и потом» (secundum prius et posterius) – акциденции, изменяющиеся в течение времени, добавленные к сущности по причине ее несовершенства, отражаемые предикацией: человек белый, мудрый. Бог всеобъемлющ, неизменен, всегда тождествен себе. Язык приспособлен только к тому, чтобы описывать каузальные, причинно-следственные отношения, нахождение дискретных объектов во времени. Богу – если вспомнить традицию позднесредневековых схоластов [Реутин 2011, 93–110] – подходит предикация «Ego sum, qui sum» («Аз есмь тот, кто есмь», Исх. 3: 14) с ее тождеством субъекта и предиката (Авенцеброль: совпадение вопросов «Чтó есть?» и «Есть ли?»). Для сотворенной вещи, когда бы та соотносилась с собою: узел есть узел, она не годится. Самопознание Бога не предикативно, оно заключается в рождении им Слова о себе самом и для себя самого.

[18] Сентенция XVIII примыкает к сентенции II, обе являются визуализацией мысли, сформулированной в сентенции III. Сентенции XVIII и II разрушают форму шара, предварительно положенную в основу образа Бога. Если в сентенции II внимание сосредоточено на середине шара, которая оказывается вовсе не серединой, то в сентенции XVIII внимание уделено поверхности шара, которая как таковая отсутствует. Бог – бесконечное единство бесконечно многих центров. Стало быть, имеется и бесконечно много поверхностей: для каждого центра своя. На любой из поверхностей шара не может быть ни одной точки, не перекрывающейся другой поверхностью, и так без конца.

[19] Сентенция XIX восходит к аристотелевской концепции недвижимого двигателя («Физика» кн. VIII, «Метафизика» кн. XII). Как двигатель Бог постоянно движет и постоянно пребывает в покое, будучи недвижимым. Наречие «всегда» (semper) устраняет временные обстоятельства, при которых покой и движение могли бы различаться друг с другом. Движение Божье и Божий покой суть движение и покой его мышления, предметом которого является он сам для себя. Ведь то, что понимается (intellectum), сам Бог, становится «образом» (forma) в глазах того, кто понимает, самого Бога (intelligentis). «Образ» («понятое», intellectum) – это не что иное, как «форма» (forma) понимающего (intelligentis), итог его продумывания себя, понятное лишь ему логическое устройство себя. «Понимание» (intellectus) надстраивается над «понимаемым» (intellectum), завершает (perficit) его... Желая подчеркнуть различие между понимаемым (подлежащим пониманию) и понятым (результатом понимания), мы, в качестве рабочей гипотезы, развели в переводе «intellectum» (1) и «intellectum» (2), однако не настаиваем на таком разведении.

[20] Космос, развернутый в толковании к сентенции XX, – восточного происхождения. В основных своих элементах – материальные вещи (corpora), наднебесные тела (corpora supercaelestia), духи (spiritus), интеллигенции (intelligentiae = animae) – он тождествен космосу Авиценны. Все существа тварного космоса живут за счет других, хотя и разным образом. В процессе апофатического восхождения комментатор проходит сквозь все уровни бытия и отбрасывает их, чтобы приблизиться к Богу. Бог есть дух, который постигает себя, и в этом состоит его жизнь, полная радости и блаженства. Если мы питаемся иным, что не есть мы сами, то чистое мышление находит питание в себе самом. Оно блаженно в себе, наличествуя (не сказать «существуя») сверхъестественным образом, «выше и вне» (super et extra) всякого бытия (III). Имея своим предметом познание Богом себя, толкование к сентенции XX подхватывает тему, поднятую в толковании XIX.

[21] Сентенция XXI построена на противопоставлении естественного и сверхъестественного света. Если естественный свет – совокупность образов тварных вещей в душе, заполняющих и, в некотором смысле, исчерпывающих ее собой, то сверхъестественный свет – образ Бога в душе. Первый, ясный и четкий, излучается тем, что понятно, определенно и дробно. Второй же излучается тем, что неизвестно, для чьего определения не подходят слова естественного языка (XVI) и сама предикация (XVII). Разум не способен к его восприятию. Этот свет, в сравнении с первым, есть не что иное, как тьма. Разум, озаренный им, пребывает во тьме.

[22] Трехчастной структуре сентенции XXII соответствуют трехчастные структуры первого и второго абзацев. Комментатор откровенно христианизирует мысль, изложенную в сентенции, однако намеренно избегает богословской терминологии: вместо «Троицы» говорит о «трехóбразной сущности» (triformis essentia), вместо «творения» – о ее «приложении... к ничто» (applicatio... ad nihil). По своему строению сентенция XXII напоминает сентенцию VII. Каждая из них строятся за счет того, что, описывая тот или иной процесс либо реальность в Боге, отрицает их, казалось бы, неотъемлемые характеристики: «цель без цели» (VII), «в ком есть все без смешения» (XXII). Оба тезиса повлияли на формирование языка позднесредневековой схоластики, речевой практики «пути превосходства» (см. вводную статью).

[23] В толковании к сентенции XXIII дается краткий очерк теории познания, совмещенный с планом апофатического восхождения к первой причине. При таком восхождении последовательно отрицаются 1) «образы» (species), полученные в ходе внешнего восприятия и подлежащие сопоставлению с заложенными Богом в душу «образцами» (exemplar). 2) Сами эти «образцы»: понятия, принципы действий, истекающих, согласно логике комментатора, посредством души в бытие из первой причины (per ipsam a prima causa fluxit in esse). 3) Отрицанию, наконец, подвергается и совокупное знание прочих творений (scientia aliorum) – причем остается гадать: имеем ли мы здесь дело с нашим знанием о них (Gen. subjectivus) или их знанием (Gen. objectivus), усвоенным нами. Далее отрицательное восхождение заменяется «путем превосходства»: усматриванием божественных логосов в твари, установлением противоположности Бога и ничто (ср. XIV). Теоретически такое восхождение к Богу безгранично, но на деле оно ограничено способностями души. В последнем предложении характеризуется «подлинное незнание» (vere ignorare) как более высокое в сравнении со всяким знанием. Такое «незнание» – это активная деятельность, а не бездеятельная слепота, неведение по превосходству.

[24] Как толкование XXI, толкование к сентенции XXIV противопоставляет тварный и нетварный (естественный и сверхъестественный) свет, хотя уже не в том смысле, как тот и другой действует в душе, но как тот и другой действует в предметах. Первый не проникает сквозь них, а второй проникает. (В соответствии с этим мы переводим «possibilitas» (способность [к сопротивлению]) как «предметность».) Согласно средневековым представлениям (Дитрих Фрайбергский), свет сам по себе не виден, но виден только в своих акциденциях, производных феноменах: сиянии и цветовой гамме, возникающих при его преломлении. «Богоподобие» (deiformitas) каждой вещи (см. XXIII) есть незримый в ней божественный свет. Сам он невидим, но созерцается только в своих производных: «множественности», «сиянии», под которыми, видимо, следует понимать хабитус вещи, устойчивые способы явного обнаружения в качествах и действиях ее «богоподобия».

 

 

 

Перевод с латинского и примечания М.Ю. Реутина