| На темной стороне политкорректности: гендерно-нейтральный новояз |
| Автор Шаров К.С. | |
| 19.04.2010 г. | |
|
В статье рассматривается гендерная составляющая концепции политкорректного языка. Показано, что философская база «гендерно-нейтрального» языка основана на ряде неточных, а зачастую ошибочных философско-лингвистических допущений феминисток, призванных скрыть их политическую амбициозность. С точки зрения структуралистской семантики языка проанализировано построение модели гендерной политкорректности
In the article, the gender constituent of the concept of the politcorrectness language is discussed. It is showed that the philosophic fundamental principle of ‘gender-neutral' (‘gender-inclusive') language is developed on the basis of inexact and even wrong philosophic and linguistic assumptions of feminists which are to mask the feminists' political ambitions. From the viewpoint of the structural analysis of language, the development of gender-politcorrectness model is studied.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: политкорректность, гендер, гендерно-нейтральный язык, феминизм, сексизм,
KEYWORDS: politcorrectness, gender, gender-inclusive language, feminism, sexism
Хоть горшком назови, только в печь не ставь. Русская пословица
Мужчины, дорогая моя, в большинстве своем уроды и мерзки все до единого. (Из письма Луизы де Шолье своей подруге). Оноре де Бальзак. Воспоминания двух юных жен
Гипотеза лингвистической относительности Когда Вильгельм фон Гумбольдт в своем знаменитом сочинении «О влиянии различного характера языков на литературу и духовное развитие», вышедшем в 1821 г., написал, что есть возможность обратного влияния понятий языка на сообщество, говорящее на нем [Гумбольдт 1984, 324], он вряд ли мог предположить, в какие радикальные идеи трансформируется его умеренная гипотеза уже через сто лет. В двадцатых годах прошлого века американский лингвист Эдвард Сепир выдвинул допущение, согласно которому не реальность определяет язык, на котором о ней говорят, а, наоборот, само восприятие реальности полностью сконструировано языком. Сепир писал: «Люди живут не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества. Было бы ошибочно полагать, что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления. На самом же деле "реальный мир" в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы... Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества» [Сепир 1934, 175]. Лекцией Сепира был воодушевлен Бенджамин Ли Уорф, химик по образованию, изучавший лингвистику как дилетант. Выслушанный Уорфом курс лекций Сепира привел к тому, то он развил взгляды последнего и сформулировал гипотезу лингвистической относительности (гипотезу Сепира-Уорфа), благодаря которой получил мировую известность. Согласно этой гипотезе, у людей картина мира в значительной степени определяется системой языка, на котором они говорят. Грамматические и семантические категории языка являются не только инструментами для передачи мыслей говорящего, но и управляют мыслительной деятельностью, формируя идеи человека, а через это - и объективную социальную реальность. Таким образом, предполагается, что люди, которые говорят на разных языках, будут иметь и разные представления о мире, а в случае значительных структурных расхождений между их языками при обсуждении некоторых тем у собеседников могут возникать трудности с пониманием [Васильев 1974]. После публикации этой гипотезы последовал ряд исследований мышления людей, говорящих на принципиально различных языках (американских индейцев, полинезийцев и эскимосов). Эти исследования продемонстрировали, что язык действительно накладывает некоторый отпечаток на характер мышления представителей говорящего на нем сообщества, что и так достаточно очевидно. Однако твердого, признанного академической лингвистикой, доказательства гипотеза Сепира-Уорфа так не получила: ее сторонники нередко утверждают, что ни в каких доказательствах она не нуждается, а оппоненты склонны считать, что она попросту не может быть доказана - в силу ее практической несостоятельности [Брутян 1968]. В своей наиболее радикальной формулировке гипотеза Сепира-Уорфа в настоящее время не имеет сторонников среди серьезных профессиональных лингвистов. Данные по исследованию языков, на которые опирались многие выводы Уорфа, как указывает ряд специалистов по языкам североамериканских индейцев, могут интерпретироваться по-разному [Кронгауз 2005]. Сама возможность влияния языковых категорий на восприятие мира до сих пор является предметом активной дискуссии в философии языка, этнолингвистике, психолингвистике и теоретической семантике.
Гидра по имени политкорректность Несмотря на это, гипотеза лингвистической относительности в конце XX - начале XXI в.в. произвела на свет многоглавое чудовище - концепцию политической корректности. Как можно определить политкорректность в двух словах? Это некий новояз - язык Эзопов нашей эпохи, склонных переименовывать все вещи и явления. Для чего? Чтобы не прослыть негодяем, оскорбляющим кого-то или ущемляющим чьи-то права. Раса, этнос, пол, вероисповедание, сексуальная ориентация, политические взгляды, возраст, интеллектуальные способности, физическая конституция, психотип, характер, темперамент индивида и иные его атрибуты вовлеклись в сферу господства политкорректности. Сами ее сторонники определяют политкорректность в основном как такой стиль общественной коммуникации и государственного устройства, при котором надлежащим образом обеспечиваются права меньшинств (любых - религиозных, культурных, сексуальных, расовых или этнических и т. д.) на равноправное развитие и участие в жизни общества. На самом же деле, некая часть общества (в первую очередь, контролирующая сферу информационного обмена и рынка СМИ) стремится навязать свою мораль и свой язык всему обществу, вытравляя из существующего публичного языка традиционные понятия и заменяя их «мыльными пузырями», выражениями, чье содержание непонятно и самим творцам политкорректности. В первую очередь, практика использования политкорректных выражений свойственна англосаксонскому миру, включая Канаду, Австралию и Новую Зеландию. На втором месте по частоте использования новоязных фраз стоит Скандинавия, на третьем - Франция. Менее подверженными этой распространяющейся болезни пока являются страны Центральной и Восточной Европы, а также государства со старыми традициями католицизма (Италия, Испания, Португалия). Россия, по-видимому, остается страной, наименее из всех восприимчивой к посулам политкорректности, в то время как США опережает по данному показателю все страны мира, взятые вместе [«Идеология» Политкорректность как форма коллективного лицемерия]. Сами политкорректные фразы иногда глупы до абсурда. Так, в рамках этой концепции запрещается поздравлять собеседников с Рождеством Христовым, поскольку это способно оскорбить атеистов (как будто бы непонятно, что атеисты и так не празднуют Рождество!). Негра запрещено называть негром, черным, чернокожим и т. п., он становится афроамериканцем. В настоящее время группа афроамериканцев проживает, по-видимому, не только в США, но и в странах Центральной Америки, равно как и на Карибах - единственно в Африке пока живут афроафриканцы1. «Толстый человек» - ненормативно в рамках политкорректного новояза, он - «развивающийся горизонтально». Опаздывающий никуда не опаздывает, а перепланирует свое расписание. Дебил - всего лишь «альтернативно одаренная личность». Охотник - «убийца животных». Скотоводческая ферма - «концлагерь для скота». Дерево - «единица по восстановлению кислорода». И так до бесконечности. По поводу эксцессов политкорректности написаны многочисленные статьи, обзоры и монографии. Поэтому в данной работе сосредоточимся на одном, однако, по-видимому, самом ярком ее проявлении - гендерно-нейтральном новоязе, или несексистском языке.
Философская база феминистской политкорректности Гендерно-нейтральный язык - детище феминизма, тщательно разработанная концепция новояза, который должен быть лишен всех прежних недостатков гендерной дискриминации. Главная задача внедрения такого языка - изгнать из речи «мужское доминирование», хотя в понятие «гендерно-нейтральный язык» включаются также программы по культивированию в обществе положительного отношения к извращенцам - представителям сексуальных меньшинств, сексуальным маньякам, трансвеститам, педофилам и т. п., - которые, оказывается, представляют собой «личности с недетерминированной гендерной идентичностью». Философская база создания феминистского новояза основана на ряде однозначно определенных, но, тем не менее, достаточно произвольных лингвистических допущений. Рассмотрим эти фундаментальные принципы, чтобы впоследствии оценить степень правомерности притязаний феминизма в области лингвистического проектирования. Допущение первое. Феминистки выдвигают тезис о господстве в обществе патриархата и патриархальной модели властных отношений. Патриархат, понимаемый как мужское доминирование в общественной и семейной жизни, объявляется главным объектом разоблачения феминизмом вообще и политкорректной феминистской лингвистикой в частности [Кирилина 2005, 7-30]. Допущение второе. Все сознание (индивидуальное и социальное) современного человека, независимо от его пола, насквозь пропитано идеями и ценностями мужской идеологии с ее приоритетом мужского начала, логики, рациональности и объектностью женщины [Бовуар 1949], когда женщина рассматривается как производное от мужчины в биологическом и социальном аспектах [Каппелер 1995]. Допущение третье. Деконструируя тексты в самых различных областях знания (в литературе, философии, истории, правовой документации, школьных и студенческих учебниках и т. д.), исследователи-феминистки приходят к выводу, что в культуре на уровне бессознательных установок формируется образ женщины как «иного», «другого», «того, что надо вытеснить», «вторичного», «маргинального», «девиантного» [Брандт 2004]. Допущение четвертое. Мышление не отделено от тела и не существует независимо от него. Язык как атрибут и составная часть мышления воспринимается в качестве некого символического «языка тела», с помощью которого можно говорить и писать, репрезентировать телесные переживания [Иригарэ 2004]. Допущение пятое. Сознание индивида зависит от стереотипов языка, на котором он говорит. По сути, это всего лишь несколько дополненный вариант гипотезы Сепира-Уорфа. В сознании каждого социально запечатлена некоторая совокупность текстов, которые определяют отношение человека к действительности, его поведение и опосредуются дискурсивной практикой. Субъект «растворяется в текстах-сознаниях, составляющих великий интертекст культурной традиции» [Ильин 1996, 225]. Вследствие этого политкорректному языку придается исключительно важное значение, а лингвистика становится одной из центральных наук, поскольку изучение сознания равносильно изучению текста. Допущение шестое. Язык является продуктом общества и непосредственным инструментом отображения социальных трансформаций [Лакофф 1973]. Допущение седьмое. Язык представляется выражением норм и ценностей патриархального социума. Тексты, лингвистические структуры и речевые практики навязывают индивидам порядки исключительно мужского общества. Патриархальные стереотипы сообщают индивиду определенную картину мира, в которой женщинам отводится второстепенная роль и приписываются негативные качества [Тремель-Плетц 1982]. Из краткого описания фундаментальных принципов феминистской лингвистики видно, что язык предстает в ней, с одной стороны, как гарант адекватного понимания реальности индивидом и социумом, а с другой - как структура, репрезентирующая всю совокупность социальных отношений. И поэтому он конечно же a priori наделен отрицательным смыслом (как патриархальный артефакт). В то же время феминизм в проекте стремится превратить язык в «положительно окрашенный инструмент анализа женщин как независимых существ» [Гудвин 1992, 21]. Социолингвистическая программа феминисток сводится к следующему: «создание самих себя в своей автономности» и «работа нас [женщин] самих над самими собой и нашим языком как принадлежностью свободных существ» [Табачникова 1996, 428].
Структуралистская семантика Комические стороны данного проекта не могут заслонить всей его серьезности, а значит, любые рассуждения на тему несостоятельности феминистской политкорректности должны быть весьма доказательными. Для этого я предлагаю обратиться к ряду положений структуралистской теории, на которых и будет основываться данное исследование. 1. С точки зрения структурализма, язык - это система знаков, выражающих определенные идеи [Соссюр 2004, 40]. Таким образом, в данной работе лингвистика будет пониматься как составная часть семиотики, а под семантикой как разделом социолингвистики будет иметься в виду наука, изучающая значения языковых знаков, а также их изменения. 2. В большинстве феминистских работ язык выступает как связь между вещами и именами, в гендерной же лингвистике, основанной на структурализме, языковой знак связывает понятие (означаемое) и акустический образ (означающее). Один из основных принципов Ф. де Соссюра, прямо или косвенно отвергаемый феминистской семантикой, говорит о том, что знак, соединяющий означающее и означаемое, совершенно произволен. Это не значит, что означающее зависит от свободного выбора индивида (индивид не властен внести ни малейшего изменения в знак, уже установившийся в языковом сообществе), это говорит о том, что знак немотивирован, т. е. произволен по отношению к означаемому. Все социальные системы (законы, традиции, обычаи и т. п.) основаны, хотя и в различной степени, на естественных отношениях вещей - в них есть необходимое соответствие между использованными средствами и поставленными целями. Язык же ничем не ограничен в выборе своих средств: нельзя даже представить, что бы могло препятствовать ассоциации какой угодно идеи с любым рядом звуков, либо фонем, и письменных символов, либо морфем2. Соотнесение языковых структур и реальности, с точки зрения структурализма, не обусловлено ни социальными, ни семиотическими факторами. 3. Язык неизменен в синхроническом отношении, но темпорален с диахронической точки зрения: язык преобразуется с течением времени, однако говорящие на нем его преобразовать не могут [Мартине 1960]. Естественные языки уникальны тем, что, с одной стороны, индивиды и даже социальные группы не могут изменять его правил, но, с другой стороны, произвольность его знаков теоретически обосновывает свободу устанавливать любое отношение между идеями и звуковым (письменным)3 материалом. 4. По своей природе любой естественный и даже искусственный язык бессилен обороняться против факторов, постоянно сдвигающих соотношение означающего и означаемого, и в этом состоит одно из последствий произвольности знака в языке. Оба элемента, соединенные в знаке, живут совершенно обособленной жизнью, а сам язык диахронически (но не темпорально) изменяется под воздействием всех сил, которые могут повлиять либо на смысл, либо на структурные элементы (звуки и письменные символы). 5. История языка не может строиться на идее прогресса. Не существует никакого «архаического» языка, который был бы примитивным или неполным. Таковы основные тезисы структуралистской семантики, которая по праву должна занимать в гендерной лингвистике то место, которое сейчас занимает феминистская семантика.
Синтез политкорректного гендерно-нейтрального языка Понятие «гендер» пришло в философию достаточно окольным путем. Английский термин «gender», означающий всего лишь грамматическую категорию рода, в свое время был изъят из лингвистического контекста и перенесен в исследовательское поле других наук: социальной философии, социологии, истории, а также в политические доктрины и проекты. Этот перенос был сделан, чтобы заменить понятие «пол» («sex»), отсылающее к природной детерминированности. Термин «гендер» был призван подчеркнуть не природные, а социокультурные причины и следствия межполовых различий. Синтез политкорректного новояза занимает центральное местов в гендерной лингвистике. Пионерскую роль в этой области сыграла книга Робин Лакофф «Язык и место женщины» [Лакофф1975]. Но если данное исследование было направлено просто на «выявление» мужской центростремительности языка и ущербности образа женщины в целостной картине мира, воспроизводимой в языке, то в ряде более поздних работ [Бергволл с соавт. 1998] их авторы напрямую призвали к переосмыслению и перестройке языка, к конструированию некой новой языковой структуры, которая бы была гендерно-нейтральной и тем самым не ущемляющей права женского пола. Синтез этого новояза должен быть осуществлен непременно, поскольку языки патриархальных сообществ (а в современности, следуя феминисткам, пока не существует ни одного гендерно-нейтрального сообщества), по представлению многих феминистских авторов, не столько антропо, сколько андроцентричны, т. е. ориентированы на мужчин. Современная исследовательница феминистской лингвистики Хельга Коттхофф предлагает, чтобы язык, который создает картину мира, основанную на мужских ценностях, от лица мужского пола, с точки зрения мужской перспективы, и где женское предстает в роли объекта или вообще игнорируется, был с необходимостью трансформирован в гендерно-нейтральный [Коттхофф 2003]. Каковы же конкретные притязания феминизма в области политкорректности?
Лексика: критика тождества понятий «человек» и «мужчина» Феминистская политкорректность всегда начинается с анализа лексического тождества слов «человек» и «мужчина», имеющегося в некоторых языках. Сента Тремель-Плетц и Луиза Пуш считают, что существительные мужского рода далеко не однозначны, во многих контекстах реферируют к лицам мужского пола и игнорируют женщин в целостной картине мира, отображаемой языком [Тремель-Плетц 1978, Пуш 1979]. С помощью психолингвистических экспериментов, осуществляемых в рамках феминистской доктрины, некоторые теоретики пытаются показать, что мы, скорее, только подразумеваем присутствие особ женского пола, если семантико-синтаксическая структура содержит эксплицитную информацию о том, что наряду с мужчинами имеются в виду и женщины [Шееле, Гаулер 1993]. Асимметрия в сфере обозначения лица проявляется, с точки зрения Клаудии Шмидт, не только в отождествлении терминов «мужчина» и «человек», но и во всей лексической культуре, построенной по принципу такого отождествления [Шмидт 1988]. Так, эта исследовательница считает, что многие существительные являются «чисто мужскими», однако слову «человек», по ее мнению, была приписана маскулинность совершенно искусственно - самими мужчинами для сознательной дискредитации и дискриминации женского пола. Принимая во внимание многочисленность и перманентность феминистских атак на язык в этом направлении, укажем следующее. Английское слово «man», изначально означавшее «человек» и на протяжении всего средневековья и большей части новоевропейского периода реферировавшее как к человеку, так и мужчине, отсылает только к мужчине лишь начиная с конца XVIII - начала XIX века. Такой смысл мы можем найти, например, в поэмах Джорджа Байрона (1788-1824) «Манфред», «Чайльд Гарольд», «Двое Фоскари» и некоторых других. Джейн Остин (1775-1817) в своих шести романах также использует слово «man» в этом смысле, однако такие знаменитые английские поэты, как Александр Поуп (1688-1744), Джон Драйдер (1631-1700) и даже Уильям Купер (1731-1800) еще часто вкладывали в него феминный (!) смысл. Во времена Поупа фраза «A little girl grows up to become a man»4 воспринималась совершенно нормально, и более того, если бы вместо «man» было поставлено «woman» или «lady», это расценивалось бы как лишняя и ненужная эмфаза [Куллер 1990]. Более того, термин «man» даже в конце XVIII столетия считался совершенно легитимным для денотации обоих полов не только в литературном, но и политическом аспекте. Говоря о семантике данного термина в английском языке, следует отметить, что англы и саксы артуровской и постартуровской Британии использовали «man» для абсолютно одинаковой ссылки на оба пола. Так, например, один из английских историков VII в. упоминает о британской принцессе в таких выражениях: «a wonderful man»5 [Бренгл 1964, 136]. В древнем английском мужчина обозначался словом «waepman», а женщина - «wifman», при этом с течением времени последний термин трансформировался в современное слово «woman» [Хаф 1969]. Каролин Джекобсон из Университета штата Пенсильвания, отмечая данное обстоятельство в своей работе [Джекобсон 1997, 3], тем не менее, обходит молчанием тот факт, что термин «waepman», используемый англами, со времен Вильгельма II и Ансельма Кентерберийского (XI в.) начал употребляться в редуцированном виде «waep», или иногда «wer», о чем можно сделать вывод, исходя из сочинений историков и философов того периода, в том числе и самого Ансельма [Эванс 1980; Эванс 1989]. В то же время, «woman», редуцированное от «wifman», означающее женщину, никогда не подвергалось речевым сокращениям. Это наталкивает на мысль о том, что такое словоупотребление семиотически подчеркивало особое, привилегированное место Женщины в социуме: языковое означающее мужчины могло быть редуцировано для простоты коммуникации, но означающее женщины - нет. Со временем образованная часть населения Британии начала говорить на рафинированном языке, включавшем вместо слова «waep» другую часть термина предшествующей эпохи - «man» для означающего как мужчины, так и человека, тогда как простонародье слово «man» практически не использовало ни в каком смысле. Несмотря на выводы, полученные феминистсками, такое словоупотребление может быть вполне удовлетворительно объяснено осознанным участием самих женщин. Как указал де Соссюр, языковые нормы могут изменяться только исходя из речевой деятельности [Соссюр 2004, 96 - 102]; с другой стороны, речевые практики немыслимы без участия обоих полов. Женщины из высших слоев общества, будучи включенными в формирование речевого стиля аристократического класса, оказали на этот стиль влияние, усилив феминную составляющую слова «man»: если мужчина предпочитал использовать сокращенный вариант слова только для своего самоназвания, то женщина трансформировала семантический оттенок таким образом, что на лингвистическом уровне мужское оказалось в тени женского. Несмотря на кажущуюся гендерную одинаковость использования «man» в английском языке времен королей Артура (VI в.) и Генриха II (XII в.), женщина уже заложила основы той разницы, которая всего лишь подчеркивала ее превосходство, но которое ныне феминистки объявляют враждебным по отношению к ее природе и сущности. Феминистские исследовательницы предлагают переконструировать процессы словоупотребления таким образом, чтобы во всех случаях, когда нужно делать референцию на человека вообще, слова с амбивалентным смыслом были упразднены из устной и письменной речи [Каргл 1997]. Так, например, в английском языке, предлагается вместо формы «man» использовать политкорректное слово «human». Все однокоренные слова должны быть заменены по требованию политкорректности: например, «mankind» должен трансформироваться в «human beings», «man-made» - превратиться в «synthetic» или «manufactured», «fireman» - в «firefighter», «businessman» - в «business executive», «policeman» - в «police officer», «mailman» - в «mail carrier», «congressman» - в «congress representative» [Кемерон 1998]. Подобные метаморфозы изобретены Американским национальным советом учителей английского языка. Какое разнообразие вместо модификаций однокоренных слов! Воистину, те, кто отстаивает принципы феминистской политкорректности, не скупятся на изобретения. Дальше - больше. В США недавно появился официально издаваемый в ряде штатов «PC lexicon» - мини-словарь политкорректного языка. Вот некоторые примеры из его гендерной части: - не произносить слово «sex», поскольку оно создает смысловую запутанность; - нельзя говорить и писать «woman», надо изменить это слово на «womYn» (в русском аналогом может быть, например, «женШина»). Кого не устраивает эта «womyn», пусть употребляют «vaginal-American» («вагинальный американец»); - слово «девушка» неполиткорректно, поскольку реферирует на девственность (нелогичный пережиток прошлого), его изменяем на «pre-womyn» («пред-женШина»); - «домохозяйка» меняется на «домашний инженер»; - «стюардесса» на «сопроводитель полета»; - «проститутка» на «жертва несчастья»; - «человек» на «дитя Земли»; - «бисексуал» на «сексуально непредпочтительный» [«Информация Гугл» Зачем мне быть политкорректным?]. Однако вряд ли есть смысл переделывать лингвистические структуры, реферирующие к понятию гендерной идентичности: - во-первых, как мы убедились, исторически в употреблении амбивалентных слов не содержится антиженского сексизма. Если в таком словоупотреблении есть какая-либо гендерная дискриминация, то ее можно представить и как носящую антимужской характер. - во-вторых, при политкорректных трансформациях языка новые эквиваленты далеко не всегда имеют тот же смысл, что слова с корнем «man» (например, слова «man-made» и «synthetic» никак не могут заменять друг друга, обладая каждый своим специфическим значением), и может произойти потеря, а при дальнейших трансформациях - и полное распыление смысла. И кто знает, возможно, через некоторое время появятся новые группы политкорректных людей, чьи права будут «ущемлять» другие корни слов... - в-третьих, лишь считанное число языков характеризуется указанной спецификой, в то время как в большинстве языков индоевропейского семейства и, более того, мира, отсутствует амбивалентность смыслов «человек» и «мужчина». При этом переделка одного языка с необходимостью вызовет цепную реакцию трансформаций в других языках (при переводе), которые совершенно ничем не мотивированы. - в-четвертых, чаще всего избежать смысловой путаницы помогает простая замена корня «man» на «woman»: «policewoman» вместо «policeman», «congresswoman» вместо «congressman». Более того, многие женщины совершенно равнодушны к тому, какое слово их денотирует: некоторые женщины, заседающие в американском парламенте, называют себя конгрессменами, а Ангела Меркель предпочитает слово «Kanzler», а не «Kanzlerin». Однако такое решение проблемы не удовлетворяет феминисток, им вновь видится сексизм, только теперь уже выраженный не в слове «man», а в слове «woman»: если в термине «man» им раньше представлялся мужской шовинизм, то теперь в термине «woman» им видится пренебрежительное отношение к женщине. Тех же дам, которые соглашаются с принятой терминологией, феминистки пытаются представить фигурами недостаточно просвещенными, невольными врагами самих себя.
Грамматический род и морфология производных Следующая часть феминистской политкорректности касается морфологии слов и словообразования. Ряд авторов отмечает, что имена существительные женского рода являются, как правило, производными от мужских, а не наоборот [Коутс 1986]. Более того, некоторые исследователи считают, что таким существительным сопутствует негативная оценочность [Хэберлин с соавт. 1992]. Также указывается, что применение мужского обозначения к референту-женщине повышает ее статус, а номинация мужчины женским обозначением, наоборот, содержит негативную оценку [Кейс 1988]. Немецкие феминистки видят дискриминацию женщин в том факте, что обозначения лиц женского пола в немецком языке производны от существительных мужского рода в большинстве случаев за счет добавления суффикса феминизации «-in» (например, Schneider - Schneiderin) [Замель 1995]. В тех случаях, когда исходное слово означает по профессии лицо женского пола, мужское наименование не производится от него, а вводится новое обозначение для лица мужского пола (например, Hebamme - Entbindungspfleger)6. Факт, что существительные женского рода образуются от существительных мужского рода с помощью добавления суффиксов и окончаний, - чистая условность. Точно так же могло бы быть все наоборот - здесь нет ничего более простой семиотической вариации, искать в которой глубинный феноменальный смысл, как это делают феминистки, - пустое и беспредметное занятие. Выделить как можно сильнее феминность в женском грамматическом роде - вот навязчивая идея и самоцель феминисток-лингвисток. Так, немецкие феминистки предлагают писать заглавную букву «I» в существительном, которое символизирует феминизацию [Бруннер с соавт. 1998], но иногда позиционируется как гендерно-нейтральный референт (Пейер, Вюсс 1998). В соответствии с этим нововведением, надо писать так: «Angela Merkel ist jetzt die KanzlerIn Deutschlands»7. Эта орфографическая новация послужила толчком для многочисленных дискуссий; сейчас заглавная «I» в феминном суффиксе применяется в очень многих феминистских публикациях и левой прессе, но практически никогда в академической среде [Браун 1996]. По-видимому, это утрированное выпячивание феминности не помогает решать феминисткам их политических задач, а служит лишь для их самоудовлетворения. В этом отношении показательны названия некоторых феминистских работ, например, статьи Анн Пейер и Евы Вюсс «JazzmuzikerInnen - weder Asketen noch Müsli-Fifis» («Джазовые музыкантШИ - ни аскеты, ни мюсли-фифочки») [ Пейер, Вюсс 1998, 144].
Морфология существительных-означающих профессий Далее в рамках феминистской политкорректности обычно переходят к вопросу, связанному с предшествующей проблемой, а именно, к рассмотрению наименований различных профессий. Ряд исследователей полагает, что языковое обозначение одних и тех же профессий в мужском и женском вариантах неравноценны [Буссманн, Хоф 1995]. Для обозначения профессий, имеющих низкий социальный престиж, существуют только феминные формы (например, «поломойка», «техничка», «уборщица»), а для денотации видов деятельности с высоким статусом - только мужские (например, «отец нации», «государственный муж») [Клименкова 1996; Фукс 1993]. Отечественные феминистки, например, Т. Клименкова и Н. Габриэлян, также уделяют большое внимание данному вопросу. Так, например, последняя делится своей «женской» болью с читателями: «Рассматривание женщины как некоей [sic] производной от мужчины достаточно отчетливо проступает уже из беглого анализа самого способа образования некоторых грамматических форм» [Габриэлян 1993, 172]. Данная исследовательница выделяет три группы гендерного означения профессий. Первая - когда и мужской, и женский род равноправно образуются от одного корня путем приращения к нему суффиксов и окончаний мужского и женского рода: «художник - художница», «певец - певица», «актер - актриса». Вторая группа - когда женский род слова, означающего профессию, образуется от мужского путем приращивания суффиксов и окончаний, реферирующих к женскому грамматическому роду: «поэт - поэтесса», «писатель - писательница», «журналист - журналистка». Третью группу, с точки зрения Н. Габриэлян, составляют слова, не имеющие женского рода: «президент - президентша (?)», «композитор - композиторша (?)», «дирижер - дирижерша (?)». Данный автор предостерегает неосторожных женщин: «Невинно»-грамматический способ оказывается на самом деле не только средством словообразования, но и мощным идеологическим средством внушения, внедрения в глубины сознания мысли о том, что женщина, занимающаяся перечисленными профессиями, является как бы пародией на мужчину, занимается «не своим» делом» [Габриэлян 1993, 173]. Нельзя не признать, что ряд профессий действительно не подходит женщине в силу ее принципиально иных физических возможностей, чем у мужчины, однако я не думаю, что можно проводить параллель между языковыми структурами и феноменальной реальностью и здесь. Язык принципиально нейтрален, он допускает использование существительных мужского рода применительно к женщинам для обозначения любых профессий, даже потенциально не подходящих женщине. С другой стороны, вряд ли классификация Габриэлян правильна, поскольку она смешивает названия многих профессий из первой и второй групп. Более того, проблема означающих профессий в русском языке в последнее время практически снята, поскольку наряду с существительными женского рода, означающими низкий социальный статус («поломойка», «техничка», «уборщица») широко используются аналоги мужского рода («поломойщик», «техник», «уборщик»). Однако отечественные феминистки этого не замечают. Точно так же их западные коллеги не помнят о том, что начиная со времен Римской империи в очень многих европейских государствах были распространены почетные названия «мать Отечества», «мать нации», «мать полков», «повелительница вселенной», а некоторые женщины-правительницы, например Екатерина Медичи или Изабелла Испанская, называли себя «государственными женами» и добились того, чтобы так их называли все подданные. Лукреция Борджия, например, носила титулы «высочайшей правительницы Феррары», «хранительницы священных ключей», «почетной гуманистки», «дочери Олимпа», «покровительницы наук и ремесел» и т. п. [Клула 2001]. Здесь феминистки не могут не столкнуться с весьма серьезной проблемой, которую, я уверен, они не разрешат никогда, только если не признают семиотического характера языка. А если признают, то весь дискурс феминистской политкорректности немедленно прекратит свое существование, поскольку окажутся опровергнутыми его базовые допущения, о которых мы говорили в начале статьи. Проблема же заключается в несводимости грамматического рода слов одного языка к тому же роду в другом языке. Многие существительные при переводе меняют род, и это доказывает всю эфемерность критики феминизмом концепции грамматического рода, так же как и отсутствие прямой связи его с гендером. Например, слово «корабль» в русском и «Schiff» в немецком языке мужского рода, а «ship» в английском - женского. Следуя логике феминизма, придется признать, что русские и немецкие кораблестроители закрепощали и порабощали женщин, работающих на верфях, а английские - нет. Или возьмем другой пример, менее комичный. Русское слово «альт» мужского рода, а «скрипка» - женского, в то время как их итальянские аналоги «viola» женского рода, а «violino» - мужского. Феминисткам в силу их принципа тождества языка и бытия необходимо согласиться с тем, что в русских оркестрах происходит сексистское ущемление прав альтисток, но поощряется деятельность скрипачек, а в итальянских - скрипачки дискриминируются, зато альтистки пользуются гендерным преимуществом. Конечно, все это сплошные нелепости; тем не менее, к ним как раз ведет столбовая дорога феминистской политкорректности. Более того, в ряде европейских языков отсутствует средний род, в то время как в славянских языках ситуация обратная. Не встречаясь со средним родом, который мог бы вполне подойти на кандидатуру «гендерно нейтрального» рода, феминистки безапелляционно проводят лингвистическую дихотомию женское/мужское. Таким образом, оказывается, что и это направление феминистской лингвистики не отражает реального положения дел. К тому же здесь ярко проявляется непоследовательность феминистского языкового дискурса. Так, российские феминистки усиленно критикуют мужской грамматический род, но в то же время подавляющее их большинство не любит, когда их называют «феминистки», претендуя как раз на наименование мужского рода «феминисты» [Айвазова 1992].
Заключение Подведем итог: сущность основных притязаний феминистской политкорректности сводится к критике существующих языковых структур, в основном в области лексики, морфологии, синтаксиса и семантики, и требованиям реорганизовать языки таким образом, чтобы, как говорят феминистки, «гендерно их нейтрализовать», а на самом деле - феминизировать указанные разделы лингвистики, полностью исключив оттуда мужской грамматический род. Возникает вопрос: с чем борятся исследователи, работающие в смысловом поле феминистской лингвистики? Допуская существование прямой и явной связи между языком и феноменальной реальностью, феминистки полагают, что, изменив язык, они добьются получения женщинами гораздо больших социальных и политических прав. Однако такое допущение наивно и полностью опровергается структуралистской семантикой языка: язык как семиотическая система взаимодействует с социальной реальностью по законам семиотики, а не логики. Таким образом, получается, что теоретики и практики феминистской лингвистики сражаются с мужским грамматическим родом, а совсем не с дискриминацией женщин в обществе. Мужской род в грамматике для них - маскулинный монстр, один из опаснейших врагов женщин - более опасный, чем законодатели и представители иных властных структур мужского пола, поскольку с его помощью мужчины тайно манипулируют женской психикой. Феминистки сражаются с языком также, как дон Кихот бился с безвредными ветряными мельницами. Я полагаю, их притязания не только бессодержательны с теоретической точки зрения, но и бесполезны с точки зрения практической. Феминистки считают, что, создав новый феминный язык, они смогут пользоваться своим изобретением бесконечно. Но, как показал и Фердинан де Соссюр, и представители Пражского лингвистического кружка (Николай Трубецкой, Роман Якобсон, Андре Мартине), и американский структуралист Чарльз Сандерс Пирс, любой искусственный язык, пока он еще не вступил в общее пользование, находится в руках своих авторов, но как только он начинает выполнять свое назначение и становится общим достоянием, контроль над ним улетучивается. По законам семиотики, спустя некоторое время этот язык обязательно начнет жить, следуя принципам, ничего общего не имеющим с принципами обдуманного создания, и вернуть его вспять будет уже невозможно. Именно поэтому идея феминизма сознательно трансформировать язык с целью достичь долговременных постэффектов, скорее всего, обречена на провал. Тщательный анализ показывает, что пока что гендерный лингвистический синтез, осуществляемый феминистками, представляет собой дискурс фиктивной семантики. Гендерно-нейтральный язык - фикция, ничего не отражающая и ничему не способствующая. Если даже ряд академических структур одобряет и принимает для практического использования принципы гендерно-нейтрального языка, то это говорит скорее о непродуманности их локальной политики, чем о намерении истребить гендерную дискриминацию. Язык как таковой не может быть гендерно ни нейтральным, ни ненейтральным; как любая семиотическая система не связана напрямую с социумом, так язык напрямую не связан с гендером. Неслучайно так популярна русская пословица: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь»! В тех случаях, когда гендер опосредованно влиял на лингвистику, в том числе на словообразование, история показывает даже лидерство женского и преимущество матриархальных, а не патриархальных стратегий. Здесь оказывается вполне действующей формулировка Маркса: именно бытие определяет сознание, а не наоборот. Дискурс феминистской политкорректности, несмотря на свою фиктивность, а иногда полную абсурдность, приносит плоды. Многие европейские юридические, психологические, социологические и литературоведческие журналы уже сейчас не печатают работ авторов, которые не используют правил нового «гендерно-нейтрального» политкорректного языка, издательства отказываются печатать неполиткорректные книги. И феминизм объявляет это своей «локальной победой» [Миллер, Свифт 1988]. Стоит ли волноваться по этому поводу? Что с того, что где-то не опубликуют пусть и разумно написанную статью или книгу? Однако в действительности ситуация намного сложнее и хуже. Принцип политкорректности, до 1990 г. нигде не существовавший юридически, сейчас узаконивается, а при отсутствии легитимности он вполне жизнеспособен de facto. Отечественный исследователь Л.И.Слуцкий отмечает: «Может есть какой-то закон о политкорректности, которого я не знаю? Или, если нет такого закона, то существует какое-то негласное соглашение, предписывающее такую линию поведения? Тоже никогда о нем не слышал. Буду благодарен, если кто-нибудь объяснит» [«Слуцкий Леонид Иосифович» Политкорректность - тяжелое заболевание Запада]. В наше время эти законы появляются, как грибы после дождя. За последние пять лет суды в США вынесли несколько сотен обвинительных приговоров по делам, связанным с нарушениями политкорректных законов штатов (при отсутствии даже определения термина «политкорректность» в федеральном уголовном кодексе США), причем 78% приговоров были связаны с «сексизмом». В рамках англиканской церкви запрещены канонические (неполиткорректные) переводы Библии8. Значительно более серьезной проблемой является то, как сознательно и огульно насаждаются принципы политкорректности практически во всех западных университетах и даже школах. Сегодня в списке причин, за которые отчисляют студентов из ведущих американских и британских вузов без права повторного поступления, первую строку занимает нарушение норм политкорректности. Неполиткорректных преподавателей немедленно увольняют, будь они хоть профессорами права в Принстонском университете [«Наука - известия» Поликорректность на грани абсурда]. После такого отчисления или увольнения человек фактически теряет возможность публично высказать свои взгляды и вынужден либо «корректировать» их на политкорректные, либо становиться изгоем в своей среде. Вполне либеральный профессор экономики из Йельского университета Стивен Моррис так высказывается на страницах вполне либеральной же британской «The Economist Newspaper»: «политкорректность может быть не только признаком слабоумия, но и вполне рациональным, выверенным поведенческим признаком. Строгое соблюдение правил политической корректности постепенно создает человеку (политику - в глазах избирателей, советнику политика - в глазах самого политика) определенную репутацию, являясь опознавательным признаком, сигнализирующим о принадлежности к либеральной идеологии. Однако использование политкорректности в этих целях может служить только тактическим целям создания репутации, но не стратегическим целям проведения в жизнь какой-либо политической линии» [«Экономист»]. Именно феминистское движение явилось катализатором проведения в жизнь «правил» политкорректности. Если бы не усилия американских, а вслед за ними - немецких феминисток, в западном либеральном мире не распространялось бы, как снежный ком, массовое открытие гей-, лесбийских и подобных клубов, не появилась бы лояльность к одним из наиболее омерзительных преступников - педофилам, не практиковалась бы в массовом масштабе «коррекция» пола и сексуальной ориентации. Поневоле заподозришь, что вовсе не гендерно-нейтральный новояз формирует новую политкорректную социальную реальность, терпимую ко всему, а определенные феминистские и иные сочувствующие им политические круги пытаются выдумать этот новояз как удачное прикрытие для их социальных амбиций. При прочих равных условиях во Франции, Великобритании или Скандинавских странах на работу возьмут женщину, а не мужчину. В Швеции или Дании при одинаковом балле на вступительных экзаменах в вуз возьмут человека, отметившего в анкете, что он «сексуально нетрадиционно ориентирован», а нормальный будет изгнан вон. Самой социально защищенной фигурой в США является неработающая черная лесбиянка, которая в прошлом была мужчиной (она получает от государства пособие в 6500 $/мес.). После выхода «1984» Дж.Оруэлла западный мир не переставало лихорадить из-за боязни, что описанное в этом романе общество воплотится в жизнь, и многие даже ожидали этой даты, как преддверия конца света. И вот теперь там благоволят к конструируемому новоязу, до смешного подобному оруэлловскому «англсоцу». А вдруг вслед за языком возникнет и подобное оруэлловскому «сверхдемократическое» мировое общество - общество, с которым по ужасу не сравнится ни одна тоталитарная диктатура прошлого?
Литература Айвазова 1992 - Айвазова С. К истории феминизма // Общественные науки и современность. 1992. № 6. Бовуар 1949 - Beauvoir S. de. Le Deuxième Sexe. Paris: Gallimard, 1949. Бергвол 1998 - Bergvall V., Bing J., Freed A. (eds). Rethinking Language and Gender Research. London: Longman, 1998. Брант 2004 - Брандт Г. А. Философская антропология феминизма. Екатеринбург, 2004. Браун 1996 - Braun F. Das große I und seine Schwestern - eine kritische Bewertung // Der Deutschunterricht. 1996. Bd. 1. S. 54-63. Бренгл 1964 - Brengle R. L. (ed.). Arthur, King of Britain: History, Romance, Chronicle, and Criticism. New York: Appleton-Century-Crofts, 1964. Бруннер 1998 - Brunner M., Frank-Cyrus K. M. Die Frau in der Sprache. Gespräche zum geschlechtergerechten Sprachgebrauch. Wiesbaden: Gesellschaft für deutsche Sprache, 1998. Брутян 1968 - Брутян Г. А. Гипотеза Сепира-Уорфа. Ереван, 1968. Буссманн 1995 - Bussmann H., Hof R. (Hrsg.). Genus. Zur Geschlechterdifferenz in den Kulturwissenschaften. Stuttgart: Metzler, 1995. Васильев 1974 - Васильев С. А. Философский анализ гипотезы лингвистической относительности. Киев, 1974. Габриэлян 1993 - Габриэлян Н. Медитации на тему феминизма: Всплывающая Атлантида // Общественные науки и современность. 1993. № 3. Гудвин 1992 - Goodwin M. He-Said-She-Said. Bloomington, IN: Indiana University Press, 1992. Гумбольдт 1984 - Гумбольдт фон В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. Ильин 1996 - Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996. Джекобсон - Jacobson C. Some notes on gender-neutral language. N.Y.: Routledge. 1998. Замель 1995 - Samel I. Einführung in die feministische Sprachwissenschaft. Berlin: Erich Schmidt, 1995. «Идеология» - http://prediger.ru/forum/index.php?showtopic=3068 «Информация Гугл» Зачем мне быть политкорректным? -http://groups.google.ca/group/alt.sex/msg/73640900677bf95a?_done=%2Fgroup%2Falt.sex%2Fmsg%2F73640900677bf95a Иригарэ 2004 - Иригарэ Л. Этика полового различия. М., 2004. Каппелер 1995 - Kappeler S. The Will to Violence. Cambridge: Polity, 1995. Каргл 1997 - Kargl M., Wetschanow K., Wodak R. Kreatives Formulieren. Anleitungen zu geschlechtergerechtem Sprachgebrauch // Schriftenreihe des Frauenministeriums. Bd. 13. Wien: Herder, 1997. Кейс 1998 - Case S. S. Cultural differences, not deficiencies: An analysis of managerial women's language // Laurie Larwood and Suzanne Rose (eds). Women's Careers: Pathways and Pitfalls. New York: Praeger, 1988. Кирилина 2005 - Кирилина А. В. Гендерные исследования в лингвистических дисциплинах (вступительная статья) // Гендер и язык. Под ред. А. В. Кирилиной. М., 2005. С. 7-30. Клименкова 1996 - Клименкова Т. А. Женщина как феномен культуры. Взгляд из России. М., 1996. Клула 2001 - Клула И. Борджия. Смоленск, 2001. Коттхофф 2003 - Kotthoff H. Geschlechterforschung in der angewandten Linguistik // Trudgill P al. (hrsg.). Handbuch zur Sprach- und Kommunikationswissenschaft: Soziolinguistik. Berlin: De Gruyter, 2003. Коутс1986 - Coates J. Women, men and language. New York: Longman, 1986. Кронгауз 2005 - Кронгауз М. А. Семантика. М., 2005. Куллер 1990 - Culler J. Structuralist Poetics: Structuralism, Linguistics, and the Study of Literature. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1990. Кэмерон 1998 - Cameron D. The Feminist Critique of Language. A Reader. New York: Routledge, 1998. Лакофф 1973 - Lacoff R. Language and women's place // Language in Society. 1973. № 2. P. 45-79. Лакофф 1975 - Lacoff R. Language and Woman's Place. New York: Harper and Row, 1975. Мартине 1960 - Martinet A. Eléments de linguistique générale. Paris: Colin, 1960. Миллер 19888 - Miller C., Swift K. (eds). The Handbook of Nonsexist Writing. New York: Lippincott, 1988. «Наука-известия» Политкорректность на грани абсурда - http://www.inauka.ru/curioz/article33364/print.html Пейер 1998 - Peyer A., Wyss E. L. «JazzmuzikerInnen - weder Asketen noch Müsli-Fifis» - Feministische Sprachkritik in der Schweiz, ein Überblick // Germanistische Linguistik. 1998. № 193 - 140. S. 117 - 155. Пуш 1979 - Pusch L. Der Mensch ist ein Gewohnheitstier, doch weiter kommt man ohne ihr // Linguistische Berichte. 1979. № 63. S. 84 - 103. Сепир 1934 - Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. М., 1934. «Слуцкий Леонид Иосифович» Политкорректность тяжелое заболевание Запада -http://world.lib.ru/s/sluckij_l_i/politkorrektnost.shtml Соссюр 2004 - Соссюр Ф.де. Курс общей лингвистики. М., 2004. Табачникова 1996 - Табачникова С. Мишель Фуко: историк настоящего (заключительная статья) // М. Фуко. Воля к истине. М., 1996. Тремель-Плетц 1978 - Trömel-Plötz S. Linguistik und Frauensprache // Linguistische Berichte, 1978. № 57. S. 49-68. Тремель-Плетц 1982 - Trömel-Plötz S. Sprache der Veränderung. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1982. Фукс 1993 - Fuchs C. Feministische Schulforschung // Günthner S., Kotthoff H. (Hrsg.). Die Geschlechter im Gespräch. Stuttgart: Metzler, 1993. Хаф 1969 - Hough G. Style and Stylistics. London: Routledge, 1969. Хэберлин 1992 - Häberlin S, Schmit R., Wyss E. L. Übung macht die Meisterin: Ratschläge für einen nichtsexistischen Sprachgebrauch. München: Piper, 1992. Шееле 1993 - Scheele B., Gaule, E. Wählen Wissenshaftler ihre Probleme anders aus als Wissenschaftlerinnen // Sprache und Kognition. 1993. № 12. S. 59-72. Шмидт 1988 - Schmidt C. Typisch weiblich - typisch mannlich. Geschlechtstypisches Kommunikations-verhalten in studentischen Kleingruppen. Tübingen: Niemeyer, 1988. Эванс 1980 - Evans G. R. Anselm and a New Generation. Oxford: Clarendon Press, 1980. Эванс 1989 - Evans G. R. Anselm. London: G.Chapman, 1989. «Экономист» - www.ecnomist.com
Примечания
|