В статьях В.А. Бажанова, А.А. Ермичёва, А.П. Козырева, М.А. Маслина, В.П. Филатова, С.С. Хоружего критически оценивается попытка С.Н. Корсакова совершить своего рода переворот в исследованиях, касающихся истории отечественной философии. Показывается, что в реальности оснований для такого переворота нет и данная попытка не может считаться сколько-нибудь успешной.

V.A. Bazhanov, A.A. Yermichev, A.P. Kozyrev, M.A. Maslin, V.P. Filatov, S.S. Horujy critically appraise the attempt of S.N. Korsakov ( p. 000 – 000 of the current issue) to make a kind of revolution related to the history of Russian philosophy. These authors show that there are no grounds for such a revolution, and this attempt of Korsakov could not be considered successful.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: философия в России, русская религиозная философия, университетская философия, марксизм-ленинизм.

KEY WORDS: Russian philosophy, Russian religious philosophy, university philosophy, Marxism-Leninism.

Последние двадцать пять лет ознаменовались значительным ростом интереса к истории отечественной философии. Вышли фундаментальные труды, которые восполняли многие пробелы в этой истории. Особенно, конечно, это касается истории философии в СССР, которая достаточно продолжительный период находилась под мощным идеологическим прессом. В частности, о репрессиях в Институте философии АН СССР, писал и C.Н. Корсаков. В настоящем же материале он решил переосмыслить и переоценить состояние исследований по истории русской и советской философии в целом. И не просто переосмыслить и переоценить, а совершить своего рода переворот в интерпретации этой истории. Однако переворот, на мой взгляд, не удался.

Текст С.Н. Корсакова довольно объемный, но не вполне структурированный. Поэтому я буду затрагивать те или иные его положения примерно в той последовательности, в которой они в этом тексте провозглашаются.

Пожалуй, лишь с одним из положений статьи, которые имеют принципиальный характер, можно отчасти согласиться: а именно с тем, что до сих пор так называемая профессиональная (университетская, академическая) философия в России в определенной степени находится на периферии интересов историков философии. Безусловно, ее удельный вес в анализе истории отечественной мысли должен быть большим и место более достойным. Однако здесь, мне кажется, нельзя категорически противопоставлять – как это неявно делает С.Н. Корсаков – собственно университетскую и духовно-академическую философию. Очень многие представители духовных академий долгое время и успешно преподавали в светских университетах и делали это в десятилетие запрета преподавания в них философии, замещая светских преподавателей по логическим курсам, которые, как известно, не отменялись.

Многие положения статьи вызывают недоумение и возражения.

1. Нельзя согласиться с утверждением автора о том, что профессиональная философия может сложиться в стране только тогда, когда уже сложилась профессиональная наука, что заставляет его датировать ее возникновение второй половиной ХIХ в. Если вспомнить только о Н.И. Лобачевском, М.В. Остроградском или В.Я. Буняковском, то об отсутствии науки в России первой половины XIX в. говорить не приходится. Да, и в области только логики (которую С.Н. Корсаков справедливо считает важной частью профессиональной философии) того периода можно, например, назвать П. Богданова, П. Лодия, А. Лубкина, Ф. Мочульского и многих других.

2. Непонятны мотивы С.Н. Корсакова, когда он связывает отсутствие влияния высланных в 1922 г. за рубеж философов на развитие мировой философской мысли и то обстоятельство, называемое им «мифом», что вершиной русской философии является религиозно-идеалистическая философия «Серебряного века». Одно дело, что считать «вершиной русской философии», а другое – пытаться выяснить какое влияние она могла оказывать на мировую философию.

3. Крайне странно звучат утверждения автора о том, что Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, П.Я. Чаадаева, И.В. Киреевского и А.И. Герцена не следует относить к сонму русских философов, а что размышления о русской идее, месте России по отношению к Европе и т.п. суть не что иное, как псевдопроблематика. Если С.Н. Корсаков не разделяет мнение своих российских коллег по этому вопросу, то уместно заметить, что и беспристрастные западные исследователи отечественной философской мысли все эти и аналогичные проблемы включали и включают в состав русской философии. Стоит, например, хотя бы посмотреть трехтомную фундаментальную американскую антологию по русской философии [Русская философия 1976], книгу по истории русской культуры Дж. Биллингтона «Икона и топор» [Биллингтон 1966], «Историю русской мысли» А. Валицкого [Валицкий 1979] или Ф. Коплстона [Коплстон 1986] и убедиться, что и зарубежные ученые в целом придерживаются аналогичной точки зрения на ключевые фигуры русской философии и, таким образом, в своих независимых исследованиях как бы солидарны с русскими коллегами.

Зачастую ретроспектива объединяет в одну категорию тех людей и те взгляды, которые в синхроническим аспекте никак не расцениваются не только как единообразные, но даже как сколько-нибудь схожие. Стоит вспомнить, например, историю импрессионистов: современники не усматривали, что этих художников связывает что-то общее, однако позже оно стало вполне очевидным.

Странно, что С.Н. Корсаков интерпретирует мою собственную позицию так, что «…философии науки в дореволюционной России не было» (см. с. 000 наст. изд.). В реальности я утверждал как раз обратное: философия науки в России возникла аж в начале 1890-х гг. при активном участии Д.А. Столыпина и журнала «Вопросы философии и психологии», а ее основателями должны считаться Б.Н. Чичерин и А.И. Смирнов. Автор хотя и ссылается на мою статью [Бажанов 2006], но, надо полагать, внимательно ее не прочитал. Иначе бы не приписывал мне приведенную выше точку зрения. К мнению тех, кого опровергаешь, надо относится существенно более щепетильно и излагать его без досадных искажений!

С.Н. Корсаков сетует, что до 1917 г. совсем не издавались Бейль, Вико, Гассенди и ряд других мыслителей. Похоже, что он не учитывает, во-первых, то, что в Россию в университетские библиотеки и в магазины оперативно поступали оригинальные зарубежные книги и журналы. Отдельные ученые запросто их выписывали себе в домашние библиотеки. Во-вторых, активно издавались переводы. Если брать только переводы с английского, то мы видим русские издания Бентама, Бэна, Джевонса, Гексли, Милля, А. Смита и т.д. (подробнее см.: [Артемьева, Бажанов, Микешин 2006]). Только в области философии науки были изданы, скажем, книги Дюгема, Лаланда, Оствальда, Ражо и многих других. Возможно, до переводов Бейля и Вико просто не дошли руки. Думается, что стоит более глубоко проанализировать причины, почему это случилось.

4. Поистине экзотическим можно считать утверждение С.Н. Корсакова о том, что «высылка 1922 г. (имеются в виду так называемые «философские пароходы». – В.Б.) имела исключительно положительные последствия для развития философии внутри России» (см. с. 000 наст. изд.). Фактически эта высылка прервала высокий полет русской философии, наблюдавшийся в конце XIX – начале ХХ в. Советская философия 1920-х – 1940-х гг. отличается значительной долей примитивизма, поиском мнимых врагов, разрывом с традициями и мировой, и отечественной интеллектуальной истории. Кстати, логика как часть советской философской мысли в этот период вообще фактически не существовала (подробнее см. [Бажанов 2007^а]).

Взгляды С.Н. Корсакова на советский период развития философии претендуют на особую оригинальность: здесь и убеждение, что Сталин уничтожал советских философов за их марксистские взгляды (курсив Корсакова), хотя в реальности Сталин (имея в виду и созданный им тоталитарный режим) уничтожал людей, что называется, без разбора – будь это ученый-марксист, рабочий или крестьянин; и неаргументированное обвинение одного из ведущих отечественных мыслителей, недавно ушедшего от нас, А.П. Огурцова, а также В.П. Филатова в том, что их совместная статья в энциклопедическом издании закрепила «превратную и идеологически мотивированную интерпретацию событий 1920-х гг.», когда «мученики, ставшие жертвами доносов и лишенные даже могилы», были объявлены «доносчиками и клеветниками» (cм. там же, с. 000). Но еще до А.П. Огурцова и В.П. Филатова аналогичная интерпретация была дана и зарубежными исследователями феномена идеологизированной науки (см., например, работы А. Вусинича, Д. Джоравского, П. Джозефсона, Л. Лубрано, А. Матиаса и др.).

С.Н. Корсаков позволяет себе категорично судить о проблемах, в которые он, видимо, серьезно не вникал. Так, не приводя соответствующих аргументов, он упрекает автора данных строк в том, что (опять-таки в солидном энциклопедическом издании) С.Ю. Семковский записан в «диалектики», а А.А. Максимов в «механисты» тогда как было наоборот. С.Н. Корсаков не допускает наличия оттенков, нюансов, да и эволюции концептуальных воззрений людей. Так, А.А. Максимов склонялся к точке зрения механицизма, а с момента разгрома последнего, не пострадав, перешел на позиции критики уже «физического идеализма». С.Н. Корсакову стоило бы основательнее познакомиться с работами М.Д. Ахундова, Л.Б. Баженова, Г.Е. Горелика, К.Х. Делокарова, А.С. Сонина и др., тщательно проанализировавших ход и итоги полемики «диалектиков» и «механистов», роль тех или иных ее участников.

Упрек в адрес отечественных мыслителей в том, что они в отличие от западных коллег, не замечают заслуг Б.М. Гессена, который открыл новое направление исследований в философии науки (социальную историю и философию науки) также не может считаться сколько-нибудь справедливым. В западной литературе есть одна брошюра (причем на испанском языке), посвященная идеям Б.М. Гессена, и с полдюжины хороших статей. Но и в нашей литературе творчество ученого достаточно основательно осмысливалось (см., например: [Горелик 1993, 1995; Грэхэм 1993; Сонин 1994; Бажанов 2007^б]), хотя фигура и идеи Б.М. Гессена, безусловно, заслуживает дальнейшего осмысления.

Вывод С.Н. Корсакова о том, что вся история философии в России представляет собой «совокупность некритически принятых допущений» является голословным и критически невыверенным, неверифицированным суждением, которое претендует на «обнуление» результатов труда и анализа десятков (а может, сотен) историков философии и науки как отечественных, так и зарубежных, на переворот исторической ретроспективы, а на деле говорит в пользу недостаточного уровня профессионализма и глубины вхождения в предмет самого автора.

Литература

Артемьева, Бажанов, Микешин 2006 – Артемьева Т.В., Бажанов В.А., Микешин М.И. Рецепция британской социально-философской мысли в Росси XVIII–XIX вв. СПб., 2006.

Бажанов 2006 – Бажанов В.А. Рождение философии науки в России // Вопросы философии. 2006. № 1.

Бажанов 2007^а – Бажанов В.А. История логики в России и СССР. Концептуальный контекст университетской философии. М., 2007.

Бажанов 2007^б – Бажанов В.А. Социальный климат и история науки. Парадоксы марксистской теории и практики // Эпистемология и философия науки. 2007. Т. XI. № 1.

Биллингтон 1966 – Billington J.H. The Icon and the Axe. An Interpretative History of Russian Culture. N. Y., 1966.

Валицкий 1979 – Walicki A. A History of Russian Thought. From Enlightement to Marxism. Stanford, 1979.

Горелик 1993 – Горелик Г.Е. Три марксизма в советской физике 30-х гг. // Природа. 1993. № 5.

Горелик 1995 – Горелик Г.Е. Москва, физика, 1937 год // Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. М., 1995.

Грэхэм 1993 – Грэхэм Л. Социально-политический контекст доклада Б.М. Гессена о Ньютоне // Вопросы истории естествознания и техники. 1993. № 2.

Коплстон 1986 – Copleston F.Ch. Philosophy in Russia. From Herzen to Lenin and Berdyaev. Notre Dame, 1986.

Русская философия 1976 – Russian Philosophy. Anthology. Vol. 1–3. / Eds. Edie J.M., Scanlan K., Zeldin M.-B., Kline G. Knoxville, 1976.

Сонин 1994 – Сонин А.С. «Физический идеализм». История одной идеологической кампании. М., 1994.