В статье рассматривается взаимоотношение между двумя социальными ролями учёных: «эскапистом» и «менеджером». Показывается, что процесс научного творчества требует от учёного, с одной стороны, быть «эскапистом» (т.е. погружаться с полной самоотдачей в мир научного творчества, игнорируя ряд социальных обстоятельств), а с другой стороны – «менеджером» (т.е. управлять научным процессом на разном уровне – от индивидуальных грантов до выполнения высших административных функций в научных организациях). Демонстрируется, что умение учёного выступать в роли «менеджера» необходимо для обеспечения взаимопонимания между научным сообществом и обществом в целом. Делается вывод о том, что в современной  ситуации необходима разработка таких форм организации науки, которые будут учитывать разные возможности выполнения учёными разных социальных ролей в спектре между «эскапистами» и «менеджерами».

The article deals with the interrelations between two social roles of the scienitsts: “escapist” and “manager”. It is shown that the process of scientific creativity demands that the scientist should be “escapist” on one hand (i.e. to immerse itself completely into the world of scientific creativity, ignoring the social environment) and “manager” on the other hand (i.e. to manage the scientific process on different levels – from individual grants to the high-level administrative functions in scientific organizations). It is demonstrated that the ability of the scientist to act as a “manager” is necessary to provide the mutual understanding between the scientific society and society on the whole. The article concludes that it is necessary in the present situation to develop such forms of science organization that will take into account different possibilities to perform different social roles by the scientists in the spectre between “escapists” and “managers”.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: научное сообщество, интеллектуальный труд, эскапизм, управление, менеджер, социальная роль учёного, научный проект, администратор, образ учёного, научное творчество.

KEY WORDS: scientific society, intellectual labour, escapism, management, manager, social role of the scientist, scientific project, administrator, image of the scientist, scientific creativity.

            Занятие наукой представляет собой особый вид деятельности, обладающий уникальной спецификой. Это деятельность, направленная на познание мира, которая требует полного погружения в предмет исследований (в противном случае она не может стать продуктивной). Долгое время она рассматривалась лишь как проявление высшей человеческой способности – разума и  понималась как ценная сама по себе. Однако в условиях техногенного общества наука функционирует уже как особый социальный институт, который обязан учитывать общественные интересы, а не следовать путями чистого познания  мира. Все большую роль  начинает играть прикладной аспект, противопоставляются фундаментальные и прикладные науки, обсуждается проблема технонаук. Опуская их специфику, мы будем исходить здесь из предположения, что учёный как представитель интеллектуального труда реализует свою социальную роль (а точнее – роли) схожим образом в разных типах наук.

            В современной ситуации учёный должен сочетать две социальных роли. Для осуществления научного поиска он должен быть своего рода «эскапистом», «бежать от мира» ради исследования. Однако он должен не только создавать отчет о проделанной научной работе, но и составлять четкие планы исследований, а также обосновывать принципиальную полезность своей работы, т.е. должен стать «менеджером» своих проектов. Эти две роли могут сочетаться различным образом. Речь в данном случае идет не о социальных ролях в строго социологическом смысле этого понятия, а о степенях вовлеченности учёного в социально-политические процессы, осознания требований общества к его труду и результатам этого труда, а также к методам проведения научных исследований и их результатам. Мы исходим из предположения, что между учёным и другими членами общества существует определенный «разрыв понимания», связанный со спецификой научно-творческой деятельности. Учёный нуждается в обществе в той же степени,  в какой общество нуждается в его труде. В поиске взаимопонимания вырабатываются разные способы преодоления существующего «разрыва». В качестве двух крайних полюсов мы предлагаем рассматривать учёного-«эскаписта» и учёного-«менеджера». Один из главных вопросов, который мы хотим поставить в связи с этой темой, заключается в следующем: как совместить свободу творчества учёного и социально-политический запрос на науку?

            Однако прежде чем пытаться ответить на этот вопрос, следует подробнее рассмотреть, что мы понимаем под эскапизмом учёного и выполнением им функций менеджера.

Наука – призвание или профессия?

Профессия учёного не всегда была в строгом смысле профессией. Долгое время занятия наукой играли скорее роль проведения досуга, и лишь поворот к технократическому обществу и становление классической науки в Новое время изменили отношение к статусу научных занятий. На протяжении многих веков человеческой истории то, что мы сейчас называем занятиями наукой, относилось либо к сфере сакрального и мистического (обладатели знания – шаманы, маги, жрецы, монахи, священники, алхимики и др.), либо к сфере праздного любопытства. Можно вспомнить аристотелевское «философия рождается из удивления» и отметить, что и наука рождается точно так же. Источником научного знания является изначально не социальный или политический запрос, а стремление удовлетворить собственное любопытство относительно той или иной загадки природы. Следуя за своим любопытством, ученый погружается в особый мир, отличный от мира обыденного знания, который он разделяет с другими людьми, и таким образом становится эскапистом. Под эскапизмом мы понимаем здесь не отказ от социальной активности, а уход от непосредственного мира повседневности в мир научных проблем, которые могут представляться ученому более важными, нежели актуальные проблемы окружающего его общества.

Отношение к ученым как к людям «не от мира сего» появляется  на заре становления античной науки. Показательными являются исторические анекдоты из жизни одного из первых античных философов (здесь философ выступает как представитель античной науки, т.е. как учёный в нашем понимании) – Фалеса Милетского, рассказанные Платоном и Аристотелем. Целый большой фрагмент диалога «Теэтет» со знаменитым сюжетом о Фалесе, засмотревшемся на звёзды и упавшем в колодец, посвящен образу ученого-эскаписта:  «Одно лишь тело его пребывает и обитает в городе, разум же, пренебрегши всем этим как пустым и ничтожным, парит надо всем, как у Пиндара, меря просторы земли, спускаясь под землю и воспаряя выше небесных светил, всюду испытывая природу любой вещи в целом и не опускаясь до того, что находится близко» [Платон 1993, 230]. Сократ в «Теэтете» рассуждает о том, какое странное впечатление такой  человек производит на окружающих, насколько он, говоря современным языком, социально не адаптирован. Этот образ философа, «витающего в эмпиреях» и оторванного от обыденной повседневной жизни, сохранялся на протяжении многих столетий и жив до сих пор. В современной массовой культуре такие образы гениальных, но совершенно не ориентирующихся в простых бытовых вещах и социальных отношениях людей становятся весьма популярными: врач-диагност Хаус из американского  сериала «House M.D.», детектив (с явным интересом к естественным наукам) Шерлок Холмс в британском сериале «Sherlock», созданном по мотивам рассказов Конан-Дойля, физик-теоретик Шелдон Купер из американского ситкома «The Big Bang Theory». Разница жанров этих сериалов только демонстрирует, насколько популярно именно такое представление об учёных.

            Аристотель показывает и другую сторону Фалеса, сумевшего применить дар предвидения и практическую смекалку, предсказав богатый урожай оливок и сняв все маслобойни в округе [Аристотель 1984]. Таким образом, Фалес показал себя с двух сторон – учёного-эскаписта, увлеченного миром науки и не видящего мира повседневности, и крайне практичного учёного-менеджера, умеющего использовать свои знания для получения материальной выгоды. Однако, как подчеркивает Аристотель, получение выгоды не относится к сфере интересов истинного философа.

            В период становления классической науки философия и наука оставались во многом уделом свободных граждан, имевших достаточно времени для досуга, чтобы потратить его на удовлетворение любопытства. Однако в современном обществе занятия наукой являются разновидностью интеллектуального труда, и сообщество ученых становится профессиональной кастой, «делающей науку» не только в свободное от других забот время и по велению души, а в качестве наемных работников, получающих за свой труд зарплату. В таких условиях учёный не может оставаться в «башне из слоновой кости», он должен учитывать не только личный исследовательский интерес и творческий порыв, но и тот социокультурный контекст, в котором работает, и тот социальный (или коммерческий) заказ, который гарантирует оплату его труда.

            Современный учёный не может оставаться чистым эскапистом, независимым от общества, в том числе и потому, что наука ныне требует огромных финансовых вложений в техническое оборудование, проведение экспериментов, полевых исследований и т.д. Вряд ли в мире найдется достаточно Тони Старков^[1], чтобы обеспечить полноценное развитие науки. Автономия университетов и академий наук уже давно является автономией лишь в ограниченном круге вопросов. Современная наука, вопреки постулируемым идеалам свободы научного поиска, не может позволить себе оставаться абсолютно независимой от социально-политических процессов, протекающих за стенами научных центров.

Об эскапизме учёных

            Следует прояснить также, что когда мы говорим об эскапизме учёного, мы говорим о двух его уровнях. Наиболее очевиден социальный эскапизм – уход, удаление из общественной жизни ради научного творчества. Это эскапизм учёного, который сознательно или неосознанно игнорирует условности общественной жизни, интересуясь лишь исследовательским поиском. Для него является вторичным социальный статус и связи, не интересует социальный запрос на его работу, этические аспекты научного творчества - он исключен из этой системы координат. Его единственным интересом является удовлетворение собственного научного любопытства в решении тех или иных вопросов, и он не задумывается над тем, насколько его поиск важен, полезен или вреден для общества, будет ли он вознагражден каким-либо образом. В то же время учёный, как правило, предполагает, что его исследование все же должно принести пользу, поскольку постижение нового знания не может не быть полезным, а им движет именно поиск истины. 

            Так, например, С. Шейпин, описывая образ учёного в Англии XVII в. на примере таких выдающихся мыслителей как И. Ньютон и Р. Бойль, пишет, что в представлениях того времени труд учёного-естествоиспытателя (натурфилософа в его терминологии) сродни духовным исканиям религиозного затворника: «Как астроном должен из практических соображений удалиться от огней города, чтобы наблюдать небо, так натурфилософ открывает истину, удаляясь от собраний, интересов, авторитарных мнений и социальных искажений» [Шейпин 1990, 206]. Профессия учёного в то время предполагала определенную изолированность, затворничество, которые необходимы для большего погружения в решаемую проблему, утверждает Шейпин. Это воспринималось обществом как неизбежная часть жизни того, кого считали учёным. Его «отшельнический» образ жизни противопоставлялся образу жизни джентльмена. Если первого можно было найти в монастыре, колледже, кабинете, лаборатории, обсерватории или же в уединенном саду (вспомним исторический анекдот про Ньютона и яблоко!), то второго – при дворе, на бирже, в театре,  таверне и т.д., т.е. в «общественном» месте [Шейпин 1990]. Здесь «одиночество» учёного не является недостатком и не ставится в упрек, оно является неотъемлемой особенностью этого рода занятий. В современной науке (в особенности в тех дисциплинах, где большую роль играют эмпирические исследования) все чаще единицей научной работы является не учёный, а лаборатория, в которой трудится целый научный коллектив, однако этот коллектив может быть так же изолирован от общества, как и учёный классической эпохи.

            Другое проявление эскапизма в науке является неизбежным спутником научного творчества, как и любого другого творчества. Данный вид эскапизма можно назвать психологическим. Это «бегство» в процессе исследования в особый мир науки, отличный от обыденного мира, в котором он зачастую оперирует воображаемыми, теоретическими или идеальными объектами, недоступными для реального восприятия. Последнее особенно характерно для фундаментальной науки. Подобный «уход», абстрагирование от реальности, «путешествие» в платоновский «мир идей» является необходимым для процесса научного творчества. Не случайно А. Эйнштейн полагал, что лучшей работой для учёного была бы работа смотрителя маяка, которая предполагает уединение и отсутствие отвлекающих факторов (прежде всего, других людей). Именно необходимость в подобной отрешенности от окружающей действительности и приводит, вероятно, к социальному эскапизму ученого.

            С образом учёного и стилем его работы связано множество стереотипов, метафор и мифов. Можно вспомнить такие образы как «рассеянный профессор» (Фалес в истории Платона воплощает именно этот образ), «башня из слоновой кости», «игра в бисер», «чистая наука». Отношение к учёным со стороны остальных членов общества является неоднозначным. С одной стороны, к ним зачастую относятся с некоторым «священным трепетом», как в древности относились к магам: никто до конца не понимает, чем занимаются учёные, а знание последних о мире представляется сакральным, эзотерическим, недоступным непосвященным. Этот образ может вызывать глубокое уважение и восхищение, но порой он приобретает черты инфернальные: учёный видится бесчеловечным существом, продавшим душу дьяволу за новое знание и фанатично занятым лишь познанием тайн природы и ради этого готовым идти против морального закона. «Чистая наука» или «наука ради науки» толкает на антигуманные эксперименты (такими видели на протяжении долгих веков анатомов, охотившихся за свежими трупами для вскрытия), позволяет совершать открытия, которые могут стать угрозой для всего человечества (создание атомной бомбы). Этот инфернальный образ венчается образом врачей-наци, закрепившимся в общественном сознании благодаря деятельности нацистского преступника доктора Менгеле.

«Магическое» отношение перерастает в потребительское. От учёных ожидают конкретных открытий или изобретений, которые каким-то образом могут улучшить жизнь человека и которые могут выступить в качестве нового продукта на продажу. Не случайно современными кумирами становятся такие изобретатели-предприниматели, как Б. Гейтс, Ст. Джобс и т.п. По сути, здесь реализуется архаичное отношение к учёным как к людям, которые могут провернуть какой-то «волшебный трюк», чтобы решить существующую проблему или дать человеку нечто новое, из ряда вон выходящее.

С другой стороны, учёных часто обвиняют в эскапизме в самом негативном понимании этого термина, выражающемся в сознательном нежелании участвовать в общественной жизни, в «страусиной» позиции по отношению к социально-политическим реалиям. В этом отношении проявляется критический настрой общества к учёным, погруженным в свои «псевдопроблемы» и не реагирующим на запросы времени. Именно этот настрой тонко передает Г. Гессе в романе «Игра в бисер», чье название стало именем нарицательным – общество учёных там занято предельно абстрактной наукой-искусством «игрой в бисер» и не хочет видеть треволнений мира за пределами своей «интеллектуальной» провинции – Касталии. В свою очередь, образ «башни из слоновой кости», изначально никак не связанный с наукой, становится, прежде всего в США, частью критики академической элиты за ее снобизм, замкнутость и презрительное отношение к «профанам», т.е. не связанным с интеллектуальным трудом членам общества, а также к учёным, стоящим на более низкой иерархической ступени по сравнению с представителями университетов, принадлежащих к  знаменитой Лиге Плюща. В широком смысле это критика снобизма интеллектуальной элиты в целом, её нежелания вникать в простые «земные» дела. Таким образом, не только отдельные ученые, но и научные сообщества в целом могут рассматриваться как «эскапистские».

            Таким образом, с точки зрения «обывателя» учёный в любом случае исключен из повседневного, «реального» мира, он всегда эскапист, всегда противопоставлен обществу, развернут к нему спиной. В предельном случае такой учёный абсолютно самодостаточен, он не задумывается о ценности своего исследования для общества. Его лично интересует некая конкретная проблема, для него вызовом является ее нераскрытость, он должен разгадать её во что бы то ни стало – не ради общественного интереса, не ради славы, но ради себя, ради удовлетворения собственного интереса. Зачастую такой учёный решает некую «свою» проблему, стоящую наиболее остро для него лично, он вовлечен в её решение эмоционально.

С другой стороны, учёный-эскапист может заниматься проблемой, имеющей практическую важность для общества, осознаваемую им самим, однако с точки зрения своего образа жизни он будет оставаться эскапистом,  будет погружен в проблему, не обращая внимания на внешние требования организации научной работы – необходимость соблюдения сроков, отчетности и т.д.

Существует также ситуация, когда учёный находится в плену иллюзий относительно общественной значимости своей проблемы. Он может пребывать в убеждении, что решение избранной им проблемы крайне важно для общества, что он работает ради лучшего будущего всего человечества, в своих исследованиях находится в поиске возможностей достижения «идеального состояния», нахождения «универсального средства», создания «вечного двигателя» и т.д. В этой ситуации учёный может либо переоценивать значимость решаемой конкретно им проблемы по той причине, что, будучи эскапистом, он плохо осведомлён о реальных запросах общества; либо же мы будем иметь дело с ситуацией псевдоученого, одержимого «сверхценными идеями». Во многих случаях адекватность осознания реальной значимости своей работы для общества является «лакмусовой бумажкой» для демаркации учёного от псевдоучёного, поскольку первый выступает главным носителем рациональности в культуре. Подобная способность к осознанию реального социального запроса на свою работу возможна лишь в том случае, если учёный все же открыт социальным контактам, т.е. не является тотальным эскапистом. В современном обществе, как уже было сказано выше, учёный не может себе позволить быть чистым эскапистом: он привязан к некому научному институту, университету, лаборатории, т.е. работая «на себя», ради своего интереса, он одновременно работает и на владельцев данной лаборатории или института – государство или коммерческую структуру.

            П.Л. Капица в «Записке о чистой науке» [Капица 1998] пишет о статусе учёных, занимающихся «чистой наукой», под которой он, по сути, понимает науку фундаментальную, не имеющую сиюминутной пользы. Капица подчеркивает, что чистая наука, абсолютно не связанная с требованиями времени, невозможна. Так он пишет, что исследования Ньютона в астрономии и механике были связаны с нуждами мореплавания и развитием судоходства, спровоцированными колониальной деятельностью Великобритании. Работы Дарвина - с развитием британского племенного животноводства, а сугубо отвлеченные математические исследования в области теории вероятности – с развитием страхового дела. Далее он отмечает, что развитие науки неизбежно зависит от материальной базы, в качестве примера приводя царскую Россию, где наибольших высот достигли науки «отвлеченные», такие как математика, для разработки которых не требовалось дорогостоящее оборудование и т.д. Он также обращает внимание на то, что в истории науки учёные, занимавшиеся «чистой» наукой, и учёные, разрабатывавшие прикладные применения достижений последней, почти всегда различались. Так, радиоволны были открыты Герцем, но радио было изобретено Поповым, Лоджем, Маркони. За первым не числилось при этом технических изобретений, а вторые не сделали никаких фундаментальных научных открытий. Таким образом, с точки зрения Капицы дар представителя чистой науки и учёного-прикладника – это два разных дара, и необходимо поощрять работу и тех, и других, поскольку научно-технический прогресс невозможен как без первых, так и без вторых. Капица отмечает, что в годы активного социалистического строительства («Записка» была написана в 1935 г.) чистые учёные чувствуют себя «не у дел», поскольку они исключены из чисто прикладного процесса и мало востребованы в таких обстоятельствах жизни. Государство также не отдает отчета в необходимости поддержки чистой науки в этих условиях, уделяя все внимание прикладным исследованиям. Капица заключает, что для равномерного развития науки на весь Советский союз необходимо иметь всего 10-15 «чистых учёных», которые будут заниматься фундаментальной наукой и которым будут созданы индивидуальные условия и предоставлена автономия их деятельности. Таких «чистых учёных», способных на важные открытия в каждый исторический период в каждой стране крайне немного, значительно больше учёных-прикладников, которые занимаются насущными проблемами. Если использовать нашу терминологию, он считает, что в то время как «чистым» можно и нужно позволить быть эскапистами и полностью погрузиться в исследования, большинство учёных должны быть прикладниками и активно реагировать на социальные запросы.

В предельном случае эскапизм учёного является предзаданной характеристикой конкретной личности, т.е. является доминирующей чертой, а занятие наукой – сопутствующей. В то же время такие ученые также  могут показывать весьма существенные результаты[2]. Эскапизм здесь может быть вынужденным, связанным с особенностями психологического склада человека, которые затрудняют социальные коммуникации, но не препятствуют научному творчеству. Однако значительно чаще встречается менее радикальный тип. Учёные могут весьма успешно и продуктивно работать, однако их результаты остаются почти незамеченными, поскольку у них нет способностей или достаточной воли для  продвижения и популяризации своих результатов. Они испытывают затруднения в решении административных вопросов, связанных с наукой. В таком случае эскапизм уже является следствием погружения человека в научное творчество и отказа/нежелания/неумения соотносить его результаты с социальным запросом.

Учёные-эскаписты, таким образом, способны к продуктивной творческой научной работе. Проблема заключается лишь в том, как наладить взаимопонимание между учёным, который, как мы попытались показать выше, в силу специфики своего рода занятий, требующего уединения и сосредоточения на «мире науки», вынужден проявлять эскапистские черты, и обществом, которое, не имея инструментов для того, чтобы оценить значимость того или иного достижения учёного (или просто не зная о его достижениях), зачастую склонно полагать, что «наука — лучший способ удовлетворения личного любопытства за государственный счёт»[3]. Преодоление этого разрыва возможно только за счет включения во взаимоотношения между наукой и обществом такого типа учёного, который принимает на себя социальную роль учёного-менеджера.

Учёный-менеджер

Существование в  переплетении самых разнообразных социальных сетей сегодня обуславливает ситуацию, в которой практически каждый человек, имеющий и не имеющий отношения к науке, может управлять научным процессом на том или ином уровне. Почти каждый учёный, занимающийся планированием своей научной работы, руководящий аспирантами, заведующий лабораторией, является менеджером. Даже студент современного университета  является активным участником процесса управления собственными знаниями. Сегодняшняя социально-политическая ситуация такова, что с высокой степенью вероятности случайный человек, используя возможности, предоставляемые ему социальными и властными сетями, наличием различных ресурсов, от административных до финансовых, может стать менеджером от науки.

Поэтому когда мы говорим о такой социальной роли учёного, как менеджер в сфере науки, необходимо разделять два их вида. Первый – это учёный-менеджер, имеющий серьезную управленческую позицию в научной организации, в организации-ведомстве и т.п. Таким типом учёного-администратора может быть директор/ректор или министр науки, несмотря на свою административную занятость продолжающий вести научную работу. Об этом писали еще в 40-е гг. XX в. американские ученые Л. Уилсон, Э.Уилкинс [Уилсон 1942; Уилкинс 1941]. Они выявили «тенденцию среди профессоров умалять значение административных задач, так что когда человек оказывается деканом или президентом, реакция большинства его коллег становится враждебной и подозрительной» [Уилсон 1995, 71], и показали, насколько важно, чтобы управлял наукой представитель научной среды, и что административную и научную работу сочетать возможно, несмотря на стереотипы научного сообщества. Только учёный может оценить качество статьи, решить, что для определенного научного направления важны публикации только во вполне определенных научных журналах и так далее, разглядеть тенденцию к застою или наоборот прорыву внутри научных направлений.

В рассматриваемом контексте нам интересен второй тип учёного, который становится менеджером самостоятельно в процессе научного поиска под влиянием меняющихся окружающих социально-политических условий и обстоятельств. Появлению таких учёных-менеджеров также  часто способствует деятельность высшего менеджмента - руководителя организации, который, поручая ученому, например, руководство большим проектом, создание новой лаборатории, вынуждает его выйти за пределы своих прямых функций, осваивать искусство переговоров, управление проектом как замкнутым циклом, заниматься стратегией развития научной организации. В результате исследователь становится предпринимателем, менеджером, нацеленным на продвижение результатов своего интеллектуального труда или всей научной организации. Сегодня общество знания принимает и продуцирует учёных-менеджеров – социализированных, активно коммуницирующих ученых, так как научная деятельность зиждется во многом на взаимодействии и взаимозависимости людей, принимающих участие в процессе разделения труда. Учёные-менеджеры постоянно вынуждены заниматься деятельностью, непосредственно не связанной с самой сутью научного поиска, но напрямую влияющей на существование и развитие науки и часто в ущерб собственным научным исследованиям.

Но что сегодня представляет собой научное сообщество? Какую роль в нем играют учёные-менеджеры? Этот вопрос можно рассмотреть с точки зрения современной социальной роли учёного-менеджера как внутри научного сообщества, так и внутри общества в целом. «В историческом плане наука как основной институт производства знания не раз проявляла способность активно формировать вокруг себя социальную среду, которая способствовала ее внутренней природе» [Филатов 2012, 312]. А процесс и результаты познавательной деятельности задают контуры общественной ситуации и влияют на ее изменения.

Немногим ранее книги Л. Уилсона американо-польский учёный Ф. Знанецкий выпустил труд «Социальная роль человека знания» (1940), где поднял важный вопрос о том, как «возможно сочетать включенность учёного в систему социальных отношений с его принципиальным стремлением освободиться от контроля» [Бараш 2013, 206], подчеркивая, что учёный должен сам определять свою исследовательскую задачу, без какой-либо внешней регламентации, ибо творческая деятельность в целом не детерминируема внешними факторами: «Каждый творческий акт самопроизволен и свободен» [Знанецкий 1922, 116]. Р. Мертон, анализируя концепцию Знанецкого, посчитал важным выделение двух проблемных полей в изучении специалистов в области знания (учёных, людей знания). Первая связана с необходимостью определения структуры и типов социальных ролей учёных и взаимосвязей между ними, вторая – с формированием нормативных моделей учёных в рамках окружающего их социального порядка [Мертон 2013, 207]. Знанецкий выделяет четыре составляющих социальной системы: социальный круг, т.е. аудитория влияния, личность участника, социальный статус участника и его социальные функции. Не только анализ ролей, но и собственно структурные отношения между этими четырьмя компонентами, по мнению Р. Мертона, должны позволить классифицировать типы учёных. Все эти компоненты существуют в системе «люди знания» – «люди действия», равно как и в системе «наука» – «политика»/«власть». Люди действия в данном случае – это представители власти, бизнеса, профильных ведомств, которые считают себя вправе принимать решения по развитию науки, основываясь на своем владении ресурсами управления наукой (финансовыми, кадровыми и т.п.). Основной проблемой для развития и управления наукой является то, что учёный может стать менеджером, а менеджер успешным учёным или хотя бы начать разбираться в науке – нет.

Учёный-менеджер в такой системе находится посередине, играя важнейшую роль посредника, остающегося при этом на стороне «людей знания». Однако эффективным для науки такой учёный-менеджер остается, только если ориентируется на интересы науки, а не власти или иного заказчика.

С точки зрения взаимодействия с «людьми действия», учёный-менеджер изобретает модели действия и перевода, трансляции информации о знании, а не самого знания. В этом смысле его работа вторична с точки зрения научного поиска, но первична с точки зрения изобретения способов этого перевода. В распространенной в современном мире ситуации, когда есть научная организация и есть ведомство, управляющая структура, которой подчинена организация, неизбежно развивается конфликт между профессионалом-учёным и бюрократом, осуществляющим контроль. Разрыв между степенью компетентности контролируемого и контролирующего в анализе и оценке научного результата с неизбежностью порождает массу проблем во взаимодействии между системами. С одной стороны, наличие в научных организациях ученых-менеджеров может подогревать этот конфликт, так как именно им явственнее всего видна абсурдность спускаемых сверху административных решений, с другой – только они и могут смягчать это давление путем перевода на административный язык проблем и потребностей научного мира.

С точки зрения взаимодействия с «людьми знания» функции и роль учёного-менеджера уникальны. О невозможности отделить научное от социального уже в конце 80-х гг. XX в. писал социолог М. Каллон [Каллон  1989]. Учёный-менеджер (у Каллона - руководитель лаборатории) организует и соединяет разнородные элементы в одно сложное целое именно благодаря владению искусством организации, чем определяет  производство новых научных результатов. Невозможно сегодня считать учёных свободными от какой-либо организационной фиксации, считает он. Критикуя представления классической эпистемологии о науке как совокупности рассуждений, подчиняющихся определенным специфическим правилам, Каллон, опираясь на сведения, полученные благодаря наблюдениям за деятельностью лабораторий, из практики, делает вывод о том, что материальный контекст производства знания и теоретический контекст едины, неделимы. Именно деятельность учёного-менеджера обеспечивает возможность этой неделимости, эту целостность. Он предлагает исследовать то, каким образом научный результат конструируется в лаборатории и как удается заинтересовать им читателей, коллег-учёных и органы финансирования [Каллон 1989, 147]. Перевод в данном случае происходит в обратную сторону – учёный-менеджер переводит интересы и потребности влиятельных групп в этих структурах на язык своей проблематики, объясняет их коллегам.

В этой связи новое прочтение получают идеи Б. Латура [Латур 2002]: если учёного-эскаписта можно рассматривать на микроуровне, то учёного-менеджера – на макро-, так как последний видит взаимодействия на микроуровнях и, улавливая общие черты в разных исследованиях, выстраивает стратегию развития науки на макроуровне. «Каллон использует понятие “социотехническое устройство” (dispositif sociotechnique), которое подразумевает совокупность элементов (людей, техники, материальных объектов, систем коммуникации), связанных определенным образом так, чтобы структурировать выполнение некоторой задачи» [Юдин 2008, 55].

Представитель плеяды институционалистов Дж. Ходжсон, проводя обстоятельный критический анализ неоклассической методологии («рационалистической концепции человеческой деятельности» и т.д.), говоря о «сценарии прогресса знаний», пишет, что «знания неотделимы от социального или иного контекста. Применение и распространение знаний существенно зависят не только от технологии, но и от социальных институтов» [Ходжсон 2001, 33], благодаря чему стираются различия между управлением и деятельностью, работой. Именно в образе учёного-менеджера такой вариант в условиях все более бюрократизирующихся организаций кажется выходом из ситуации.

Происходит трансформация самих механизмов производства и потребления научных и технических знаний. И сама экономика знаний – термин, гораздо чаще используемый, по сравнению с «обществом знаний» - может существовать только в обществе, в котором получение и применение знаний должно определяться не только их прикладным характером, не только соображениями экономической эффективности, но и тем, каким образом эти знания в самых разнообразных формах входят в жизнь людей. Сегодня сообщество учёных  – это сообщество социализированных участников публичного дискурса. Если понимать социализацию как многосторонний и коллективный процесс конструирования идентичности, формирования социального опыта, в котором особое внимание уделяется активности субъекта, то такой подход можно применять для понимания специфики активности, например, групп и организаций. И административную деятельность учёного можно рассматривать в рамках деятельностного подхода через использование новейших типов коммуникации (свободный процесс коммуникации), в рамках деятельностного понимания человека и культуры. Взаимная деятельность, взаимодействие свободно участвующих равноправных субъектов, каждый из которых считается с другим и в результате оба они изменяются, отражает специфику развития научного сообщества.

В то же время серьезное влияние на формирование именно учёного-менеджера, в отличие от бюрократа, оказывают социальные связи горизонтального типа, которые характерны для такой социальной среды, как научное сообщество. Особым качеством учёного-менеджера становится умение соблюсти баланс между степенью невмешательства в процесс научного творчества и управления этим процессом с точки зрения различных дополнительных задач: обеспечение финансирования науки; выведение продукта на рынок; взаимодействие с обществом и государством на предмет востребованности самой научной деятельности, а не только ее результатов, имеющих экономический эффект; популяризация науки.

Говоря на одном языке с другими членами научного сообщества, учёный-менеджер, с одной стороны, быстрее формулирует проблемы, которые необходимо решать для обеспечения процесса производства знаний, с другой – транслирует необходимость решать эти проблемы на языке, понятном власти и широким слоям общества, повышая степень вероятности решения этих проблем. Таким образом, учёный-менеджер – это субъект интеллектуального труда, который часть творческого процесса замещает технологией, т.е. набором методов, которые позволяют добиваться успеха в управлении наукой. Сегодня управление наукой нацелено на повышение ее «эффективности», хотя критерии оценки «эффективности» не ясны. В отличие от учёного-эскаписта, учёный-менеджер рискует перестать быть уникальным субъектом, в котором в гармонии сосуществуют призвание и профессия. Он может стать винтиком, работающим на систему, на организацию науки – эффективность в данном случае меряется и деньгами, и иными материальными и формальными факторами. Наука является в данном случае профессией лишь с точки зрения социализации носителя.

Компенсацией в данном случае для учёного, который осваивает менеджерские навыки, становится расширение поля знаний за пределы собственных научных интересов и тем самым рост собственной квалификации. Его знания становятся более многоаспектными и полными, нежели знания классических ученых, специалистов в своей проблематике, что влияет на появление новых идей, применение новых методов в собственных исследованиях. Это и вопрос профессиональной идентичности – если сам учёный-менеджер не перестает себя идентифицировать исключительно с научной деятельностью, считает её первичной, но старается сочетать с административной, он остается в первую очередь учёным. Но на его идентичность влияет также и восприятие его собственными коллегами: многие перестают ассоциировать его с научными достижениями, а видят в нем того, кто, возможно, и упрощает жизнь, но сам перестает быть в их глазах исследователем. Философ спросит: «Как в системе координат план – отчет может существовать философия? Ведь это не только род познания, это еще и определенный образ жизни – стремление к более совершенному образу жизни». В этом случае труд на общее благо, ориентированный на поддержку науки, на её развитие, может послужить во вред профессиональной научной деятельности самого такого учёного-менеджера.

Если система координат творческого существования учёного-эскаписта в каждом случае своя, то учёный-менеджер в этом смысле менее свободен. С точки зрения социализированности даже эскапист, не признающий социальных границ и социальных требований, вполне может размышлять о социуме, формировать вокруг себя особую социальную среду, в которой займет то место, которое хочет сам, возможно даже и место лидера, в то время как учёный-менеджер напрямую зависит от институтов организации науки.

            Заключение

Мы рассмотрели, какую роль в деятельности учёного играют полное погружение в творческий процесс (которое мы определили здесь как эскапизм, поскольку в этой ситуации учёный отрывается от обыденной действительности), с одной стороны, и активное участие в научно-организационной и административно-научной работе, с другой. Объединить эти две стороны достаточно сложно и в реальности мало кому удается успешно сочетать обе эти стороны: одни тяготеют к «эскапистскому», а другие к «менеджерскому» концу спектра в зависимости от того, с какими задачами они более успешно справляются.

Задумывая эту статью, мы предполагали, что итогом её станет выделение неких «идеальных» типов, фактически находящихся на двух полюсах спектра по степени вовлеченности в социальные процессы, происходящие за стенами лаборатории. Однако стало очевидно, что более важную роль играют не различные типы, а взаимоотношения между ними. И менеджеров, и эскапистов объединяет среда, в которой они существуют – на институциональном микроуровне и социальном макроуровне, и само научное исследование, к которому они так или иначе имеют отношение.  Дополняя друг друга, они сами развивают эту среду, и общими усилиями, как выразился Б. Латур, «переворачивают» мир.  Важно помнить, что «само содержание научного исследования может повлиять на трансформации общества» [Латур 2002]. Таким образом, важнейшей из задач для современных программ организации науки является поиск оптимальной системы, в которую будут вписываться учёные, исполняющие в рамках научного сообщества разные социальные роли, от эскапистов до менеджеров, поскольку и те, и другие необходимы для нормального функционирования науки.

Литература

 Аристотель 1984 – Аристотель. Политика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 376–644.

Бараш 2013 – Бараш Р.Э. "Люди знания" Флориана Знанецкого и их       практическая эффективность // Эпистемология и философия науки. 2013. Т. 38. № 4.

Знанецкий 1922 – Znaniecki F. Wstep do socjologii. Poznan, 1922.

Каллон 1989 – La science et ses réseaux: Genèse et circulation des fait scientifiques / Sous la direction de Callon M. Paris-Strasbourg, 1989.

Капица 1998 – Капица П.Л. Записка о чистой науке // Капица П.Л. Научные труды. Наука и современное общество. М.: Наука, 1998. С. 11-21.

Латур 2002 – Латур Б. Дайте мне лабораторию и я переверну мир // Логос. 2002. № 5-6. С. 2-32.

Мертон 2013 – Мертон Р.К. Социальная роль человека знания Флориана Знанецкого // Эпистемология и философия науки. 2013. Т. 37. № 3. С. 207.

Платон 1993 – Платон. Теэтет // Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. М.: Мысль, 1993. С. 192-274.

Уилкинс 1941 – Wilkins E.H. The Professor Administrant // Bulletin of the A.A.U.P. XXVII. 1941. Feb., P. 18-28.

Уилсон 1942 – Wilson L. The Academic Man: A Study in the Sociology of a Profession. L.: Oxford University Press, 1942.

Уилсон 1995 – Wilson L. The Academic Man: A Study in the Sociology of a Profession. New Jersey, 1995.

Филатов 2012 – Филатов В.П. Новые формы социальности в «обществах знания» // Человек в мире знания: к 80-летию Владислава Александровича Лекторского / отв. ред.-сост. Н.С. Автономова, Б.И. Пружинин; науч. ред. Т.Г. Щедрина. М.: РОССПЭН, 2012. С. 311-326.

Ходжсон 2001 – Ходжсон Дж. Социально-экономические последствия прогресса знаний и нарастания сложности // Вопросы экономики. 2001. №8. Шейпин 1990 – Shapin S. The Mind Is Its Own Place. Science and Solitude in XVII century England // Science in Context. 1990. Vol. 4. № 1. P. 191-218.

Юдин 2008 –  Юдин Б.Г. Перформативность в действии: экономика качеств М. Каллона как парадигма социологического анализа рынков // Журнал социологии и социальной антропологии. 2008. Том XI. № 4. С. 47-58.