Исследователи, желающие разобраться в судьбах наций и национализма, взаимодействии национального, интернационального и общечеловеческого, не могут обойтись без анализа глобализации, играющей все более заметную и неоднозначную роль в современном мире. Глобализация, утверждают одни, бросает вызов установленному Вестфальским мирным договором 1648 г. порядку, при котором действуют независимые и суверенные государства. Она ставит под сомнение жизнеспособность таких базовых структур человечества, как нация, этнос, национальное государство. И одновременно звучит другой голос: в бушующей стихии экономических, политических и социально-культурных процессов, составляющих содержание глобализации, тем более в условиях экономического кризиса, важно сохранить приверженность национальному государству и национализму, не утратить национальную идентичность как спасительный якорь. Оба мотива - отражение противоречивого взаимодействия двух мировых тенденций - к интеграции и унификации, с одной стороны, и национальному самоутверждению - с другой, выступают в сфере политической философии чаще всего в форме обновленных версий космополитизма и национализма.

Глобализация: национализм или космополитизм?

Что касается нации и национализма, их места и роли в мировой истории, то в последние годы на русском языке издано немало оригинальных и переводных работ, которые с разных сторон освещают эту проблему[1]. Положительной стороной отечественной трактовки национализма в философской и этнополитологической (а также этносоциологической) литературе следует считать отказ от однозначно негативного смысла, которым наделяли это понятие в советский период, и понимание национализма как комплекса идеологических представлений и политической практики, в которых приоритет отдается интересам нации и национально-культурным ценностям. Такое толкование предполагает дифференцированный подход к национализму, начиная от законных национальных чувств, различных вариантов этно- и гражданского национализма, патриотизма и кончая примитивным национальным эгоизмом и бытовым шовинизмом (ксенофобия, расизм).

К космополитизму, не один раз развенчанному в прошлом, интерес как будто иссяк[2]. Но в условиях глобализации он вполне естественно набирает вес, становится модным ссылаться на древнегреческого философа Диогена-киника, который называл себя «гражданином мира».

В постсоветской литературе изредка можно встретить различные трактовки этого понятия, в том числе и как заслуживающего реабилитации. А недавно Центр исследований постиндустриального общества (Москва) издал солидную монографию европейского социолога, профессора Мюнхенского университета и Лондонской школы экономики Ульриха Бека «Космополитическое мировоззрение» со вступительной статьей руководителя Центра В.Л.Иноземцева[3].

Немецкий ученый с самого начала напоминает, что в коллективной системе символов эпохи нацизма космополитизм был синонимом смертного приговора, т.к. все жертвы запланированного массового истребления изображались «космополитами», «которых можно или даже нужно демонизировать, изгонять и уничтожать».

Между тем в наше время космополитизм, по мнению У. Бека, стал жизненно важной темой для европейской цивилизации и для всемирного опыта. Фактически он становится определяющей чертой новой эпохи - «рефлексивной модернити», когда национальные границы размываются и вновь подлежат пересмотру[4]. Постараемся выделить ключевые идеи концепции У. Бека, содержащей немало метких наблюдений, хотя читателю трудно избавиться от ощущения, что мысль немецкого автора часто опережает реальный ход событий. Речь идет об аргументах: политико-социологического, экономического, методологического и, наконец, психологического характера.

У. Бек усматривает изъян современных социологических построений в том, что международные отношения интерпретируются в категориях национального и интернационального, а не глобального, и что социологи продолжают говорить о национальном государстве, не ставя под сомнение его предпосылки. Расцвет социологии, напоминает ученый, совпал по времени с подъемом национального государства, нации и национализма. Такая историческая связь и породила аксиоматику методологического национализма, согласно которой нация, государство и общество - это «естественные» социально-политические формы современного мира. Автор считает подобные утверждения вчерашним днем, потому что сегодня мир качественно изменился, и реальности современного транснационального мира предполагают ценности, совершенно не связанные с границами стран и национальностью. «Мы, - сетует У. Бек, - отчаянно  цепляемся за осколки прежнего порядка, за «международное право», пронизанное национально-государственными кодексами, как за источник спокойствия при столкновении с неприкрытым стремлением к доминированию со стороны единственной военной сверхдержавы - Соединенных Штатов. Мы отвергаем космополитическую приверженность, безграничность и ищем укрытия в руинах методологического национализма...».

Между тем прежние точки отсчета - фетиши «государства» и «нации», по словам Бека, лишаются смысла, так как в мировом сообществе риска страновые проблемы нельзя решать в национальных рамках.  На этом основании он делает вывод: «Теория международных отношений слепа - она не видит динамики глобальности...»[5]. В отличие от эпохи Первой модернити, как Бек именует индустриальное общество, в условиях  Второй модернити, т.е. в постиндустриальном обществе, национальный взгляд на вещи становится ошибочным. Капитал смывает все национальные границы, смешивает отечественное и иностранное. Самое последнее воплощение глобальных рисков - террористическая угроза - не знает границ, как и протесты против войны в Ираке.

Спору нет, глобализация бросает вызов сложившемуся миропорядку. Поскольку контроль над ключевыми рычагами в экономической сфере все больше переходит от государственных институтов к транснациональным корпорациям и транснациональным банкам заметно сужаются возможности государств воздействовать на экономические и зачастую политические процессы. И естественно, что суверенитет государства существенно ограничивается, прежде всего, в области экономики, финансовых вопросах, что хорошо видно на примере поведения стран в условиях кризиса. Угроза международного терроризма, экономические проблемы, предотвращение техногенных катастроф - все это требует совместных действий не одного, а многих государств. Ясно одно: взаимозависимость стран и народов ныне качественно иная, чем это было в прежние эпохи, что, однако, не превращает международное право в фикцию, а, напротив, требует от государств новой ответственности в условиях возросших рисков, требует развития международной кооперации, тесного сотрудничества и по возможности гармоничности отношений на всех уровнях. Все это вовсе не означает, что человечество уже готово к тому, чтобы дружными усилиями и в «едином космополитическом порыве» решать сложные проблемы современности.

Многие западные ученые, подобно У. Беку, подчеркивают: если интернационализация предполагала сохранение дискретных национальных единиц с зафиксированными границами этих единиц, то глобализация шаг за шагом устраняет разницу между внутренними и внешними факторами, превращая мировую экономику в интегральное целое[6].

Между тем, реальность такова, что глобализированные экономические процессы в современном мире не ведут к созданию интегрального целого, а усиливают диспропорцию между экономически наиболее развитыми странами и обширной территорией менее развитых и густо населенных государств. Изменение условий жизни в тех странах, которые идут во главе глобализации, не устранили неравномерность развития человеческих обществ. И сегодня примерно три четверти населения земного шара живут так, как они жили прежде, не имея и представления о тех благах, которые потенциально несет с собой глобализация. Иными словами, сохраняются «золотой миллиард» и остальное человечество[7].

В отечественной экономической литературе высказывалась точка зрения, что глобализация - это новый этап мирового развития, который отличается от предыдущих резким ускорением интернационализации экономической, социальной, политической и духовной жизни. Это качественно новый этап интернационализации, который значительно затрудняет изолированное развитие стран. Но глобализация вместе с тем внутренне противоречивый процесс. Открывая новые возможности экономического развития, взаимодействия народов и государств, глобализация в то же время обостряет существующие или порождает новые проблемы[8].

Исчерпали ли национальные государства свою миссию?

Разумеется, нет. И в условиях глобализации национальные государства, располагая как экономическими, так и политическими рычагами с бóльшим или меньшим успехом воздействуют на объективные процессы, минимизируя риски для своего населения. Кстати и сами олигопольные структуры, оказавшись в условиях кризиса, не в состоянии регулировать стихийные процессы, складывающиеся на мировом рынке, фактически прибегают к содействию государственных структур, о чем свидетельствуют участившиеся совещания «семерки», «восьмерки», а в последнее время и «двадцатки».

У. Бек, последовательно придерживаясь своей версии, практически исключает национальное начало из структуры международных отношений современности. Взамен прежнего, по его словам, национального взгляда, немецкий ученый выдвигает «методологический космополитизм», который «национально-национальные отношения» (т.е. отношения между нациями, национальными государствами, национальными организациями и коллективами) заменяет «национально-глобальными» и «глобально-глобальными» отношениями. Настаивая на выдвинутом в книге постулате о большей жизненности космополитического подхода по сравнению с национальным, У. Бек сопоставляет столь часто употребляемые в странах, ставших пристанищем мигрантов, понятия «иностранец» и «коренной житель»: «...При встрече с кем-то, кто выглядит азиатом, но по-немецки говорит без акцента, ваша общественная онтология приводит к когнитивному диссонансу. Такого человека приходится допрашивать «с пристрастием» и так долго, сколько требуется для восстановления видимости, созвучия с предполагаемым национально-государственным единством паспорта, цвета кожи и страны происхождения... На вопрос «Кто я?» Где моя родина?» - больше нет простого и неизменного на всем протяжении жизни ответа»[9].

Можно согласиться с тем, что понятия «иностранец» и «коренной житель» сегодня уже не противостоят друг другу так, как это было в эпоху становления и расцвета государств-наций, и что в условиях интенсивного роста транснациональных связей человек все чаще может сознавать и ощущать свою приверженность не к одной, а к нескольким странам. На песенном фестивале Евровидения в Москве в мае 2009 г. всеобщий восторг вызвало выступление русскоязычного гражданина Норвегии белорусского происхождения Александра Рыбака, своего рода символа современной глобализации. Но институт гражданства, будь то в Европе, или Америке, Азии или Африке, никто не отменял, а шенгенская виза, открывшая неплохие перспективы для туристов, пока что удел ограниченного числа стран и народов.

Для многих глобалистов, впрочем, дом, родные пенаты, родина давно утратили прежний смысл. Это уже не национальное общество, а глобальный рынок, замечает С. Хантингтон, автор книги «Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности»[10]. «Космополитизм, - говорит профессор Нью-йоркского университета К. Калхоун в лекции, прочитанной в Лондонской школе экономических и политических наук (апрель 2007 г.), - означает ориентацию на мир в целом, а не на конкретную местность или группу, в ней находящуюся... Воображение, будто вы находитесь в мире без наций, мире, в котором этничность - это просто предмет потребительского вкуса, можно сравнить с представлением о плавильном тигле, в котором этничности исчезают и формируется индивидуум нового типа»[11]. Но вернемся из этого, по определению ученого, воображаемого постэтнического мира в реальный мир, с его межгосударственными и межнациональными проблемами, противоречиями и конфликтами.

Идеологи глобализма правы, заявляя, что страновые проблемы все труднее решать в национальных рамках. Но они упускают из виду, что проблему той или иной страны нельзя решить без нее самой, не приняв во внимание национальные интересы этой страны, нации, во взаимодействии, конечно, с интересами всех затронутых сторон. Так что государство и сегодня остается востребованным. Как признанный легитимный актор, по словам российского политолога И.В. Кудряшовой, государство способно в критической ситуации поддерживать основания экономики, продвигать сделки, регулировать курс национальной валюты и миграционные потоки, обеспечивать ответственный инвестиционный капитал, что связано не только с лучшими возможностями эффективной мобилизации власти, но и с тем, что современное государство формирует национальную идентичность, которая способствует налаживанию широкого сотрудничества»[12].

Заслуживает внимания обращение У. Бека к знаменитому эссе И.Канта «К вечному миру». Идея великого философа о всемирном гражданском состоянии как основе вечного мира - и по сей день один из мощных стимулов всемирного антивоенного движения. Действительно, многие тенденции современного мира, выражаемые термином «глобализация», идут в русле кантовского проекта. «Глобализация создает для все еще далеко забегающей вперед идеи всемирно-гражданского состояния упрочивающий контекст...», - пишет Ю. Хабермас[13].

Обратим внимание: все еще далеко забегающей вперед идеей называет один из авторитетнейших философов современности ту концепцию, которую его соотечественник У. Бек считает лозунгом дня. Однако сам Хабермас, касаясь возможных форм реализации кантовской идеи союза народов, считает, что такой союз предполагает комбинирование государственного суверенитета и межгосударственной солидарности на основе демократического самоопределения народов, жизнь которых организована по национально-государственному признаку. Вместе с тем Ю. Хабермас рассматривает гражданство (отдельных стран) и мировое гражданство, как «единый континиум», который, по его словам, в своих основных чертах, несмотря ни на что, уже начинает вырисовываться.

Разумеется, понятие «гражданин мира» в XXI веке имеет намного больший реальный смысл и значение, чем сто-двести лет назад. Возможности самореализоваться не только в своей стране (так, профессор Мюнхенского университета У. Бек является профессором еще 16 зарубежных университетов) - одна из привлекательных сторон эпохи глобализации. Но далеко не всегда это означает утрату психологической, моральной связи с родиной, ее забвения по принципу ubi bene, ibi patria («где хорошо, так и отечество»).

«В случае конфликта, когда этническое разнообразие ставит под сомнение универсальные ценности, мы должны отстаивать универсализм перед лицом партикуляризма», - утверждает немецкий ученый[14]. Допустим, но почему США и поддержавшие Вашингтон страны Европейского Союза, решая, например, проблему Косово, пренебрегли общепризнанным универсальным принципом территориальной целостности и суверенитетом Республики Сербия. Выходит, что, отбросив национальное начало и решая проблему с позиции «глобальное-глобальное», не приближаешься к справедливому решению, а уходишь от него.

Между тем, в политике приходится считаться не только с общими универсальными принципами, но и с особыми, специфическими обстоятельствами. И если говорить о Косово, то в отсутствии общепринятых универсальных моделей решения этнотерриториальных конфликтов самое пристальное внимание следовало уделить доводам каждой стороны, и, в частности, тому, что означает Косово для сербов как нации. Кстати, в каждом общем, универсальном есть частица партикулярного, частного, и мудрость решения состоит, как правило, не в подчинении одного другому, а в поисках эффективного сочетания (допустим, на путях компромисса) того и другого. Трудно? Безусловно! Но в этом и состоит искусство политика, решающего, в данном случае, и национальный вопрос, призванного учитывать целую гамму настроений, чувств, а порой предубеждений, иррациональных мотивов и установок, чтобы примирить непримиримое и, самое главное, не допустить агрессии и попыток силового решения.

Ратуя за унификацию мировой политики и установление нового мирового порядка, идеологи глобализма умалчивают о том, что эта политика при нынешнем соотношении сил сохраняет и закрепляет разделение мира на доминирующий центр и зависимую периферию или полупериферию, при том, что производство наукоемкой продукции, высоких технологий, знаний и услуг сохраняется за Севером, а поставка сырьевых ресурсов и производство трудоемкой и ресурсоемкой продукции - за Югом. Сильные акторы получают наибольшие выгоды от глобализации, тогда как разного рода издержки ложатся на плечи развивающихся стран, а также стран с переходной экономикой.

Человечество вступает в новую эпоху, эпоху, которую известный американский социолог Иммануэль Валлерстайн сравнительно недавно определил как период дезинтеграции капиталистической мироэкономики, добавив к этому, что «все разговоры о создании «нового мирового порядка» всего лишь пустые заклинания, которым почти никто не верит»[15]. Другой видный американский социолог Даниел Белл отмечает, что сам вопрос о так называемом мировом порядке возникает потому, что мы привыкли к прежнему доминированию имперских сил, а сегодня в мире нет единого гегемона. Он полагает, что новая мировая система станет системой нескольких региональных гегемоний и их «периферий», а они в свою очередь будут пронизаны глобализационными тенденциями. «Но мировое правительство, - отмечает Д. Белл, - не будет создано - по крайней мере, в ближайшие несколько веков»[16].

Сегодня, в условиях мирового экономического кризиса становится очевидным, что рост взаимных связей, взаимной зависимости людей, этнических общностей, государств ведет одновременно к их взаимной уязвимости. Каждая страна ищет свой путь выхода из кризиса. Обещанного идеологами глобализма приобщения менее развитых в экономическом отношении стран, вступивших на путь модернизации, к общему эталону развития явно не получилось. Неравномерность экономического развития стран или даже регионов внутри той или иной страны сохраняется. Она питает националистические настроения этнических общностей, не желающих тратить свои силы и ресурсы на общий подъем, и готовых обособиться как нация, чтобы в одиночку добиваться преимуществ в конкурентных отношениях.

Американская доктрина глобализации имеет в виду обеспечение интересов и мирового лидерства США и утверждение англо-саксонской модели капитализма как универсальной модели для всего мира. В то же время широкие круги общественности во многих странах мира отстаивают демократические формы глобализации, не становясь на позиции голого антиамериканизма и антизападничества. Единение этих сил во имя сохранения мира, искоренения терроризма, спасения окружающей среды, предотвращения опаснейших болезней, развития беспрепятственного торгового, культурного сотрудничества, свободных информационных связей, спортивных состязаний и т.п. - это, в сущности, лозунг солидарности, позволю себе сказать, интернационализма в его новой гуманистической сути, сохраняющей национальное начало и не скованной доктриной классовых противоположностей.

Состояние сознания людей, вовлеченных в процессы глобализации, таково, что, согласно достоверным опросам, лишь малая часть населения интегрирующихся государств приемлет «космополитические ценности», тогда как подавляющее большинство (более 85%) идентифицирует себя с локально-региональными национальными ценностями и ориентирами, справедливо пишет российский философ Н.В. Мотрошилова. Человечество всегда решало и решает и конкретные и общие задачи достижения единства при наличии и многообразном проявлении различий. Прогресс цивилизации предполагает и объединение отдельных стран, а в тенденции - регионов и континентов в совокупную, и именно глобальную всечеловеческую целостность. И все это «при постоянном существовании уникально-единичного, регионально-особенного, при непременном порождении той же цивилизацией многообразных противоречащих друг другу дифференций, различий, при их противостоянии и борьбе, в которой гибли отдельные цивилизационные формы, но все-таки выживала цивилизация в целом»[17].

С этих методологических позиций есть возможность определить соотношение нации, отечества, патриотизма, а также и национализма.

Ставшая расхожей фраза «Патриотизм - это любовь к своему народу, а национализм - ненависть к другим» теряет смысл, если включить в патриотизм как позитивное чувство присущую национализму (в той или иной форме) любовь к своему народу. Тогда негативная часть национализма уйдет в понятия «национальное чванство, высокомерие», «национальный эгоизм», «национальное недоверие», «шовинизм» и т.д. Отметим, что отечественная традиция видеть только негативное содержание национализма, доведенная до предела в советскую эпоху как антипод интернационализму (ее придерживался и автор этой статьи), звучит диссонансом для международного - как на Востоке, так и на Западе - восприятия национализма как привязанности к своей нации, не обязательно предполагающей неприязнь к другим народам. Тем более, что понятие «нация» на Западе нередко употребляется как синоним государства («Объединенные нации»).

Однако отождествлять понятия «национализм» и «патриотизм» все-таки не следует. И не только потому, что национализм по преимуществу заключает в себе этнокультурное содержание, а патриотизм выступает как государство-образующее понятие. В отечественной литературе правильно отмечено,, что социальная и политическая функция национализма как интегрирующей на уровне всего общества силы проявляет себя таковой прежде всего в мононациональных государствах, где этнонациональная идентичность совпадает с государственной[18]. В многонациональных же государствах есть опасность того, что национализм титульной нации или национализм большинства может быть направлен на ущемление прав этнического меньшинства, а национализм последнего - подогревать сепаратистские тенденции.

Исходя из этого, понятиями, составляющими концентрированную основу этнонациональной политики Российской Федерации, могли бы стать, как представляется, российский суверенитет, патриотизм, гражданское и межнациональное согласие и взаимодействие, непримиримость к ксенофобии и расизму и очищенный от былых бюрократических и авторитарных наслоений гуманистический интернационализм, вполне аккумулирующий рациональное содержание национальных чувств и ориентаций многонационального народа России.

Нельзя не отметить, что философия интернационализма, свободная от былых ультрарадикальных толкований (например, ошибочного утверждения большевистских руководителей, будто интернационалисты готовы идти на величайшие национальные жертвы ради победы над всемирным капиталом) в отличие от космополитизма, отражает диалектику национального и общечеловеческого. Добиваясь умелого сочетания, а в необходимых случаях подчинения частного общему, но никак не зряшного отрицания единичного, особенного во имя абстрактного общего, новый гуманистический интернационализм мог бы демонстрировать свою способность поддерживать живые ростки национального или подлинно всенародного опыта, сплачивать людей, страны и нации в борьбе за права человека и права народов.

В XIX и в значительной степени ХХ веке капитал был организован, прежде всего, на национальном уровне. Для защиты своих интересов рабочему классу мало было сплочения в рамках отдельных стран, требовалось бороться против национальной замкнутости и развивать солидарность с трудящимися других стран (пролетарский интернационализм). На стыке ХХ-XXI веков ситуация меняется. Создав в экономически развитых странах систему социальной защиты на национальном уровне, в рамках национальных государств, трудящиеся, средние слои, национальная буржуазия ищут пути сопротивления экспансии интернационализированного капитала. Ведь глобализм в своих негативных проявлениях - это угроза не только наемному труду, но и широким слоям нации, которые объективно заинтересованы в сохранении национальных государств, их суверенитета, национальной идентичности, языка, культуры от посягательств международного капитала. Следовательно, в настоящее время демократические силы должны укреплять солидарность и на национальном, и на международном уровне. В этих условиях национализм широких масс, по существу близкий к патриотизму, может играть конструктивную роль, что бы ни говорили по этому поводу идеологи глобализма, усматривающие в возрождении лозунгов нации и этничности поворот истории вспять.

В самом деле, под влиянием модернизации, прорывов в экономическом развитии, урбанизации, глобализации, грандиозного скачка в развитии транспорта и сферы коммуникационных технологий, нарастающей миграции происходит фрагментация идентичности, самосознания общности на группы. Нередко она принимает форму субнациональных движений за политическое признание, автономию и независимость (сошлемся на движения франко-канадцев, шотландцев в Великобритании, фламандцев в Бельгии, каталонцев и басков в Испании, корсиканцев во Франции, курдов в Турции, тамилов в Шри-Ланке, жителей Восточного Тимора и др.).

События нашего времени требуют взвешенного анализа концепции национального самоопределения. Конечно остается в силе принцип сохранения территориальной целостности государств. И поэтому неправы те, кто толкует право народа на культурную самобытность - а в тех случаях, когда она систематически подавляется представителями нации, составляющей большинство населения данной страны, на самозащиту и сецессию (отделение) - как обоснование принципиального признания за всеми народами, этническими меньшинствами права на образование собственного государства. Разумеется, национальные и националистические устремления должны соизмеряться и с сохранением территориальной целостности государства, и с реальными возможностями этноса обеспечить строительство нового государства, и с природой самого государства, которое не должно стать геттом для населяющих его тех или иных народов и, наконец, с формами утверждения самостоятельности народов, интересами обеспечения международной безопасности. Так или иначе, но, как отмечает профессор Лондонской школы экономики Дж. Бройи, «слишком рано писать некролог национализму»[19]. (Равно как и этносу, и нации, не так ли?)

Нация этническая и гражданская

В XYIII-XIX веках в науке складываются две концепции нации - гражданско-политическая (Франция и США) и этнокультурная (Восточная и Центральная Европа, Германия, Италия, Российская и Османская империи). Если первая воплотила устремления людей, делающих сознательный политический выбор в пользу свободного общества (эта концепция берет начало с Великой Французской революции), то вторая, восходящая к И. Гердеру и немецким романтикам XIX века, акцентировала «дух народа», его культуру и общее происхождение (или миф о нем). Сторонники этнокультурной концепции нации решающее значение придают культурному наследию, а для приверженцев гражданской нации важнее всего разделяемые согражданами политические принципы. Впрочем та и другая концепция в ходе истории приобретала множество модификаций.

«Когда-то думали, - писал выдающийся русский мыслитель П.Б. Струве в 1909 г., - что национальность есть раса, т.е. цвет кожи, ширина носа («носовой указатель») и т.п. Но национальность есть нечто гораздо более несомненное и в то же время тонкое. Это духовные притяжения и отталкивания, и, для того, чтобы осознать их, не нужно прибегать ни к антропометрическим приборам, ни к генеалогическим разысканиям. Они живут и трепещут в душе»[20]. Разъясняя свой подход, П.Б. Струве указывает на необходимость размежевать две области: область правовую и государственную, с одной стороны, и, с другой стороны, ту область, в которой правомерно действуют национальные притяжения и отталкивания. Русский мыслитель показывает это на примере знаменитого художника Левитана, отвечая на вопрос, был ли он русским или еврейским художником. Струве, безусловно, считает Левитана русским (не российским!) художником и добавляет: «Левитана я люблю именно за то, что он русский художник. Может быть, есть великие еврейские художники, но они в моей душе не шевелят и не могут шевелить ничего такого, что в ней поднимает Левитан... Я и всякий другой русский, мы имеем право на эти чувства, право на наше национальное лицо»[21].

Переходя к марксизму, выдвинувшему материалистическое понимание нации и национального вопроса, следует указать, что он исходит из исторически преходящего характера наций. Процесс формирования наций марксизм связывает с последовательной сменой общественно-экономических формаций. В период становления капиталистической формации на основе социально-экономического, политического и культурного прогресса человечества происходит этническая консолидация и становление нации.

Сталинское определение нации появилось (1913 г.) в результате искусственного синтеза двух точек зрения, считавшихся марксистскими, - точки зрения Карла Каутского, сторонника историко-экономического подхода к нации, и Отто Бауэра, приверженца психологического подхода. К историко-экономическим признакам нации Сталин добавил бауэровскую формулировку психического склада, или национального характера. С другой стороны, большевики максимально использовали мобилизационный потенциал права нации на самоопределение - лозунг, поддержанный в годы Первой мировой войны американским президентом Вильсоном - сумев таким образом соединить национальные требования народов с программными интернационалистскими положениями. Это соединение интернационально-классовой парадигмы, не считавшейся с прочными и достаточно устойчивыми естественными корнями национализма, с предоставлением большой группе национальностей тех или иных форм национальной государственности, фактически означало разделение наций по административно-территориальным квартирам, не могло пройти бесследно. По замыслу, такое разделение должно было стать переходной формой к полному единству и, следовательно, торжеству интернационализма. Но диалектика этого процесса оказалась сложнее первоначальных представлений, не говоря уже о том, что руководство этими процессами потребовало широчайших знаний, вдумчивости и осмотрительности, которых явно не хватало выпускникам институтов красной профессуры и совпартшкол. Взращенный и с годами окрепший теперь уже на советской почве национализм дал о себе знать тогда, когда вполне обнаружилась шаткость и внутренняя противоречивость попыток синтеза интернационализма и национализма.

В период «десталинизации» в 60-х годах прошлого столетия журналом «Вопросы истории» была организована дискуссия о нации, в ходе которой перечень известных ее признаков был дополнен ссылкой на национальное самосознание. Предлагалось также, и не без оснований, включить в определение наличие государственности. Но тогда не задумывались над тем, что названные признаки и само определение строились на европейском материале, так что знаменитых «четырех признаков» (общность языка, территории, экономической жизни и психического склада) могло не оказаться в странах другого континента, скажем, в Латинской Америке или в арабских странах. Зато в условиях Советской страны предложенная Сталиным схема позволяла произвольно строить иерархию наций, предоставляя некоторым из них статус союзной или автономной республики, а другим довольствоваться областью или округом. Больше того, содержащееся в сталинской работе «Марксизм и национальный вопрос» положение, что достаточно отсутствия одного из четырех признаков, чтобы народ нельзя было считать нацией, недвусмысленно расчищало почву для любого произвола в теории и практике нациостроительства.

К этому следует добавить справедливо отвергнутые самой практикой ошибочное деление Ф.Энгельсом наций на «исторические» и «неисторические», положение о двух нациях в одной нации в капиталистическом обществе, равно как и утверждение классиков о том, что национальные различия, как и социальные, исчезнут с исторической сцены в ходе победоносной мировой пролетарской революции. И когда в 30-х годах прозвучал тезис «вождя народов» о том, что в Советском Союзе 60 народов, что раза в три преуменьшало официальные данные переписи населения, то это доставило немало тревог представителям десятков, прежде всего малочисленных, народов.

Не пытаясь оценивать плюсы и минусы упомянутой дискуссии в «Вопросах истории», отмечу, что аргументы ее участников все-таки сводились к совершенствованию имеющейся дефиниции, а не к анализу самих жизненных процессов, требовавших иных концептуальных подходов к национальной проблеме.

Сказывался отрыв теоретиков национального вопроса от материалов, почерпнутых из этнографии, которая и в нашей стране накопила, начиная с конца 40-х годов минувшего века, немалый опыт, разрабатывая многотомную серию «Народы мира». Между тем, привлечение этнографического материала (формы материальной и духовной культуры, народное искусство, традиции, нравы, обычаи, религия и стереотипы народной психологии и поведения) не приветствовалось теми, кто считал нацию сугубо социальным или социально-политическим конструктом. Методологические просчеты и идеологическая заангажированность специалистов в области теории нации и национальных отношений выражались, прежде всего, в ошибочной установке о решенности национального вопроса в Советской стране, что само по себе исключало принципиальный анализ проблем в этой области[22]. Следующий недостаток - абсолютизация классового подхода, что препятствовало всестороннему видению проблемы и заранее устанавливало рамки исследования, оставляя за бортом те области сознания, психологии людей, где наряду с рациональными моментами присутствовало множество иррациональных мотивов и настроений, не укладывавшихся в заранее установленную схему.

Наконец, в советском обществознании и тем более на практике было до крайности бюрократизировано и можно сказать мистифицировано понятие национальности. «Пятый пункт» как именовалось раз и навсегда зафиксированное в советском паспорте индивидуума свидетельство о его национальности (введенное в 1932 г.) на практике становился индикатором его социальной и личной судьбы, ставился в прямую связь с его благонадежностью, причем всякие попытки определения национальности на основе свободного демократического выбора решительно пресекались[23]. Бюрократическое использование этнического фактора в национальной политике и его толкование как чего-то изначально данного и неизменного создавало предпосылки для резкой политизации этничности к концу 80-х годов минувшего столетия. В докладах на съездах и конференциях председатель мандатной комиссии приводил скрупулезно подсчитанные данные о национальном составе соответствующей организации, и все были уверены: чем выше доля лиц иных национальностей в коллективе, тем прочнее дело интернационализма.

В Сумгаите и Фергане, Абхазии и Южной Осетии в конце 80-х - начале 90-х годов этот количественный подход к национальным проблемам был опровергнут раз и навсегда. Не выдержал экзамена и пропагандистский постулат о том, что многонациональность из фактора слабости стала фактором могущества Советского государства. Оказалось, что советские национальные проблемы сродни тем проблемам, которые давно уже волновали жителей многих зарубежных стран.

В новых политических границах, сложившихся после распада СССР, зафиксировано почти сорокапроцентное увеличение числа этносов, которое говорит не о некоем сверхдинамичном процессе этногенеза, а о том, что в связи с распадом интернациональной надэтнической общности, системы ее ценностей, по словам М.Н.Кузьмина, возник так называемый кризис идентичности, что вызвало острую потребность ее компенсации[24]. После этапа «дружбы  братских народов», когда национальность, казалось бы, перестала играть существенную роль в отношениях между людьми, - пишет В.И.Гараджа, - вчерашние советские люди «болезненно ощутили этническую и конфессиональную отчужденность, связанную с этническим размежеванием в ходе смены идентичности с советской на постсоветскую»[25]. Теперь на первом месте оказались именно этнические различия.

В отличие от предыдущего исторического периода, когда социальная антропология, обращаясь к этническим проблемам, имела в виду главным образом незападные аборигенные популяции, современная наука перед лицом глобальных изменений в мире, вызванных крахом колониальной системы, изменила саму парадигму изучения «традиционных» обществ, сосредоточив внимание на индустриальных и постиндустриальных обществах, на пространствах которых развивают свою деятельность этнические группы, меньшинства, отвергающие любую ассоциацию с трайбализмом, племенным сознанием и отстаивающие свои гражданские права. Определенным шагом вперед явилась Концепция государственной национальной политики Российской Федерации (1996г.)[26].

Современные отечественные дисциплины, изучающие этнические проблемы (этносоциология, конфликтология, социология, этнополитология) разворачивают свою деятельность в условиях отсутствия общепризнанной парадигмы и методологии исследования, нескончаемых дискуссий нередко по исходным теоретическим вопросам, включая саму концепцию этноса, этничности и нации.

Речь идет прежде всего о двух противоположных подходах к многонациональным проблемам примордиализме и конструктивизме. Примордиализм, который иногда именуют эссенциализмом или натурализмом, онтологизирует этничность, описывает ее через объективные характеристики, которые могут быть как биологическими, психологическими, так и социальными или историческими. Что касается наций, то они объявляются объективно существующими, исторически определенными общностями, обладающими своим жизненным циклом. Конструктивизм же отвергает объективную данность этничности, рассматривая ее как осуществляемый процесс деятельности, состоящий в интерпретации различий, воображении сообщностей, конструировании интересов[27].

Главная мысль конструктивистского подхода, - отмечает В.А.Лекторский, - «тезис о том, что реальность, с которой имеет дело подсознание (как научное, так и обыденное) и в которой мы живем, - это не что иное, как конструкция самого субъекта, иногда сознательная, но чаще всего неосознаваемая. Никакой другой реальности, действительности, помимо конструируемой субъектом.., нет и быть не может[28].

Становясь на позиции конструктивизма, многие, хотя далеко не все, западные ученые развернули острейшую полемику со сторонниками принятого в отечественной, а по существу в мировой науке, понимания этноса и нации, этнического и национального факторов (ethnicity, nationhood) как объективных реальностей со своей историей, условиями возникновения и развития, объективными признаками.

«Два человека, - писал один из ярких представителей конструктивистского подхода к нации и национализму английский социолог Эрнест Геллнер, - принадлежат к одной нации лишь только в том случае, если они признают принадлежность друг друга к этой нации. Иными словами, нации делает человек, нации - это продукт человеческих убеждений, пристрастий и наклонностей... Именно национализм порождает нации, а не наоборот»[29]. Другой сторонник конструктивизма западный социолог Бенедикт Андерсон, посвятивший этой теме целую книгу «Воображаемые сообщества», заявляет: «...Я предлагаю следующее определение нации: это воображенное политическое сообщество, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное»[30]. Оно воображенное, разъясняет автор, поскольку члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев по=нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности[31]. Процитируем также модного на Запад, конструктивистски мыслящего социолога Р.Брубейкера: «Нация» - это категория практики, а не ... категория анализа... Вместо того, чтобы фокусировать внимание на нациях как реальных группах, мы должны сосредоточиться на национальном факторе и национальности (nationhood and nationess), на нации, как категории практики, институализированной форме и условном явлении»[32].

В том же духе, один из немногих, но чрезвычайно активных отечественных приверженцев этой позиции, уважаемый директор Института этнологии и антропологии академик РАН В.А.Тишков пишет: «Наш подход не столь обременен установкой акцентировать субстанцию, т.е. реальные группы, в том числе этнические, по их членству, границам, правам ит.п. в ущерб отношениям в социальном пространстве. Он позволяет избавиться от иллюзии рассматривать теоретически сконструированные классификации как реально действующие группы людей или как законы общественной жизни[33]. И еще: «...Нации возникают не в тот момент, когда сформируется некая социально-культурная и языковая гомогенность, которая, по мнению многих российских и зарубежных специалистов, так никогда и не сложилась в России. Нация есть продукт идеологии национализма, и, как писал норвежский антрополог Томас Эриксен, она «возникает с момента, когда группа влиятельных людей решает, что именно так должно быть»[34].

Если появление на свет божий нации зависит от решения «группы влиятельных лиц» (Т.Эриксен, правда, если до конца дочитать его фразу в книге «Этничность и национализм: антропологические перспективы», изданную в Лондоне в 1993г., настаивает на том, что «нация» как продукт националистического мышления, утверждаясь на уровне городской элиты, становится реальным политическим инструментом после одобрения в массовой среде, но эту оговорку российский сторонник конструктивизма как бы не замечает), тогда легко сделать следующий шаг и провозгласить нацию неким фантомом, политическим лозунгом, средством глобализации ит.п. «Состоя почти из одних исключений, оговорок и противоречий, это понятие, как таковое, полагает В.Тишков, - не имеет права на существование и должно быть исключено из науки. В этнокультурном смысле категориальность понятия нации утратила в современном мире всякое значение и стала фактически синонимом этнической группы»[35].

Кажется, поставлены все точки над i. «Термины «нация» и «национализм» подверглись глобальной и долговременной мистификации, - заключает ученый. -. На мой взгляд, они не являются ни научными, ни политически операциональными... Более современной является конструктивистская интерпретация национализма, которая трактует нации как «воображаемые общности». Российская действительность дает блестящий материал для ее иллюстрации». То же самое говорится и об этносе. «Что такое «этнос»? Мировая наука этого не знает. Такого слова нет ни в мировых энциклопедиях, ни в мировых словарях, ни в мировом политическом языке... Родилось даже такое понятие - этнофор, то есть носитель этноса. На самом деле гораздо интереснее и важнее изучать, как человек пользуется этничностью, как он, например, выражаясь на этом жаргоне, «несет» в себе несколько этносов. Он может быть сегодня в одной культуре, завтра - в другой...»[36]. Итак, нация, этнос, национализм - все это, с точки зрения В.Тишкова, доводящего до предела конструктивистский и релятивистский подходы, - мираж.

Выходит, что народы, десятки и сотни лет утверждаясь как нации и требуя признания своего права на самоопределение либо отстаивая свой суверенитет и территориальную целостность, попросту впадают в какой-то мистический обман? Почему бы в таком случае не выбросить из головы это «наваждение» и спокойно пребывать в мире без наций и этнических привязанностей, без расовых и этнонациональных проблем, без национализма и национальной, а также интернациональной солидарности и прочих, как нас хотят убедить, нелепых конструкций болезненного  интеллектуального воображения? Ну как тут не вспомнить философов-младогегельянцев, возмечтавших освободить человечество от иллюзий, идей, догматов, под игом которых они изнывают. «Одному бравому человеку, - писали авторы «Немецкой идеологии», - пришло однажды в голову, что люди тонут в воде только потому, что они одержимы мыслью о тяжести. Если бы они выкинули это представление из головы, объявив, например, его суеверным, религиозным, то они избавились бы от всякого риска утонуть»[37].

В философской и социологической литературе уже подвергалась критике постмодернистская концепция нации. Выступая с предложением отказаться от употребления понятия «нации» («нулевой вариант»), В.Тишков, как пишет член-корреспондент РАН М.Н.Руткевич на страницах «Вопросов философии», всего лишь выражает одностороннее понимание процесса глобализации экономики и роста транснациональных корпораций, согласно которым «нация» и «национализм» в условиях отступления национальной экономики на второй план перед транснациональной экономикой уже не дают адекватного отражения политических процессов, а также чувств и настроений населения[38].

Между тем, отдельные российские авторы и сегодня резко негативно относятся к использованию самого термина «нация» и, в частности, к этнической основе данного понятия. «...Одновременное использование слова «нация», - пишет, например, А.Кустарёв, - как синонима понятий «государство», «народ», «республика», «общество», «общественность» и - по его первоначальному смыслу - как синонима всех понятий, относящихся к этногенетическим общностям («родичи», «племя», «раса»), мешает адекватному пониманию всей связанной с этим «проблематики»... «Понятие «нация» слишком репрессивно, то есть навязывает обществу и индивиду определенные практики, эффективность которых для общественного  блага сомнительна или даже негативна. Неопределенность и эмоциональная нагруженность этого понятия позволяют легко им манипулировать в расистских, ксенофобских и репрессивных риториках. Разумнее всего было бы вообще изъять его из обращения - «забыть о нации», как выразился Валерий Тишков»[39].

Как видим, концепция В.Тишкова в условиях недостаточной разработки понятийного аппарата в российской этнологической и социологической научной и учебной литературе все еще находит сторонников. Укажем в связи с этим на высказанное как бы мимоходом доктором политических наук И.И.Глебовой (автором содержательной статьи «Кто мы? Историческая память и национальное самоопределение в постсоветской России») как представляется, весьма поспешное суждение о том, что «в современной науке принята интерпретация нации как воображаемой общности, формируемой коммуникативными средствами (базируются на идеях Б.Андерсона, Э.Хобсбаума и др.)»[40].

Суть дела в том, что конструктивистское направление в теории нации и этноса далеко не принято даже на Западе, не говоря уже о России и других странах. Все это и побудило нас вернуться к анализу, казалось бы, очевидных вопросов. В.Тишков, безусловно, прав, вводя в научный оборот в отечественной литературе понятие «гражданской нации». Но, отвергая во многих публикациях понятие «этнической нации», давно уже вошедшее в политическую практику и научную литературу, а тем более ставя под сомнение научное содержание концепции этноса и нации как таковых, он, учитывая занимаемое им место в академическом мире, допускает ту самую репрессивность, эффективность которой, выражаясь словами процитированного автора, для общественного блага сомнительна или даже негативна. Потому что нигилизм в национальном вопросе в условиях России, еще не избавившейся от синдрома национального экстремизма и с трудом усваивающий толерантность, неприязнь к ксенофобиям, столь же опасен, как и узколобый национализм. (Разумеется, в данной статье затрагиваются лишь некоторые аспекты творчества В.А. Тишкова, безусловно, оригинального ученого и публициста, сумевшего внести свежую струю в разработку этнонациональной проблематики.)

Хотят или не хотят этого авторы, но предложения выбросить из научного лексикона «нацию» и «этнос» исходят из крайне односторонних представлений о «национальном» и «этническом» как сфере всего негативного и взрывоопасного. Нет нужды оспаривать опасность болезненного, агрессивного, разрушительного национализма, национал-сепаратизма, человеконенавистнического шовинизма и расизма. Но ведь национальное и этническое сознание далеко не всегда принимает формы такого крайнего национализма. Они заключают в себе мощный позитивный заряд.

Возражая против конструктивистской трактовки нации как эфемерного понятия и доказывая ее исторически обусловленный, устойчивый характер, автор ряда вышедших на Западе трудов в этой области чешский ученый Мирослав Хрох задает вопросы: «Почему в начале XIX века никому не пришло в голову развернуть кампанию, убеждая ирландцев в том, что они в действительности являются немцами, или склонить венгров к мысли, что они на самом деле китайцы? Чем объяснить крах попыток панславистов создать славянскую нацию или иллирийскую нацию? Почему идея единой чехословацкой нации не нашла поддержки у словаков, хотя в период между двумя войнами Чехословацкая Республика располагала всеми необходимыми средствами агитации, чтобы протащить точку зрения государственной и национальной идентичности? Ответ очень простой: основное условие успеха любой агитации (не только в национальной сфере) заключается в том, чтобы пусть и в общих чертах соответствовать реальности, как ее воспринимают те, кому адресована эта агитация»[41]. Кажется, трудно еще нагляднее показать антиисторический и совсем не реалистический характер конструктивистских построений.

Но вернемся к определению нации. Как представляется, в отечественной академической и университетской среде ощущается неудовлетворенность в связи с отсутствием более или менее приемлемой для сторонников различных подходов дефиниции нации.

Думается, что, заполняя этот пробел в науке, необходимо построить своего рода мостик от этнической к гражданской концепции нации, так как речь идет именно о синтетическом подходе к этому вопросу. И здесь, на мой взгляд, можно было бы опереться на формулировку, предложенную крупнейшим российско-американским социологом Питиримом Александровичем Сорокиным в статье «Основные черты русской нации в двадцатом столетии», опубликованной в журнале «Анналы Американской Академии политических и социальных наук» в 1967 году (незадолго до кончины выдающегося ученого). «Нация является многосвязным социальным организмом, объединенным и сцементированным государством, этническими и территориальными связями»[42]. Обратим внимание: «Нация как социальный организм». Это аргумент против превращения нации в фантом. Государство, этничность (включая язык, искусство, характерные черты психологии) и территория - это как раз то, что позволяет нации сохранять свою целостность и жизнеспособность. Пусть не все нации заполучили государственность и пока еще добиваются таковой. Важна общая тенденция. По существу, как видим, ученому удалось здесь соединить нацию-государство (Staatsnation) с этнической нацией (Volksnation), что создает надежную платформу для дальнейших исследований в этой области.

Следующий вопрос - достоверность примордиализма и конструктивизма как методологических подходов к понятию «нация». Думается, здесь надо избегать крайностей. Примордиализм (например, у Л.Н.Гумилева, автора ярких, хотя и спорных трудов по проблемам этногенеза, или, скажем, западного антрополога П.Ван ден Берге) нередко выливается в биологизацию социальных феноменов, между тем как, даже говоря об этнонациях, следует рассматривать их как продукт исторической и социально-культурной эволюции, а не реализации некоей исходной природной, таинственной сущности. С другой стороны, нелепо отвергать или недооценивать конструктивную деятельность элиты общества по формированию нации, хотя конструктивизм, с присущей ему абсолютизацией субъективного фактора и отрицанием историзма, не может быть принят.

Что касается предложений убрать этнический признак из определения нации, то нельзя не отметить сдержанную или негативную реакцию на это со стороны видных современных ученых. Так, французский философ Этьен Балибар пишет, что «этничность для идеальной нации необходима, потому что без нее нация оставалась бы всего лишь идеей или произвольной абстракцией: патриотический порыв не имел бы адресата». Вместе с тем, ученый полагает, что ни одна нация не обладает этнической базой от природы; нации обретают ее по мере того, как социальные формации национализируются, как население, которое они включают или распределяют, либо над которыми господствуют, «этнизируется»[43].

В чем же состоит отличие нации от этноса? Российский философ В.М. Межуев отвечает на этот вопрос так: «Нация в отличие от этноса, - это то, что дано не фактом рождения, а собственными усилиями и личным выбором. Этнос не выбирается, а нация - может быть выбрана. Нация - это государственная, социальная, культурная принадлежность индивида, а не его антропологическая и этническая определенность»[44].

С этими определениями во многом можно согласиться, если избегать редуцирования этнического как раз навсегда данной и неизменной в своей определенности сущности. Например, формула «этнос не выбирается», не должна затушевывать смысла этнизации как сложного многоуровневого процесса освоения личностью этнической культуры, социально-культурных вариантов поведения, часть из которых осознается (становится делом индивидуального выбора, а другая часть усваивается в ходе неосознанного, чтобы не сказать бессознательного процесса). К тому же следует иметь в виду и возможную неоднозначную природу этнической принадлежности, особенно характерную для интернационализированной среды[45]. Наконец, следует иметь в виду, общественную интерпретацию национальной принадлежности. В болезненно националистической атмосфере, складывающейся в результате интенсификации миграционных процессов и сложностей адаптации индивидов к новой среде, а зачастую перекосов в национальной политике, человек зачастую задумывается не только над своей идентичностью, но и по поводу того, как она воспринимается окружающими. Положение Конституции Российской Федерации (1993г.) о том, что «каждый вправе определять и указывать свою национальную принадлежность» и «никто не может быть принужден к определению и указанию своей национальной принадлежности» (статья 26) - важная новация постсоветской России, которая должна последовательно проявляться в жизни.

Утверждение российского гражданства как определяющего фактора социального статуса человека, не противостоящего свободной национальной идентификации индивидов, становится основой социализации и формирования граждан государства, равных в своих правах и не имеющих причин и оснований как для самообольщения по поводу своей этнической принадлежности, так и чувства неполноценности. Вот что, например, писал о себе Булат Окуджава: «Я не русский. Мой отец грузин, а мать армянка. Правда, я родился в Москве, воспитывался в русской среде, мой родной язык русский, в нашем доме был культ русской музыки и русской книги, я надеюсь, что смею причислять себя к русским интеллигентам и русским литераторам»[46].

Тот, кто исходит при определении национальности из «чистоты крови» даже не сознает, что в реальном мире обладателя таковой с трудом отыщешь, разве что в отдаленных медвежьих уголках. Избегая крайностей примордиализма и конструктивизма, можно достаточно четко указать на иной методологический подход, отличный от того и другого и в то же время берущий все ценное от них.

Предлагаемый методологический подход базируется на онтологизме (бытийности) нации и может быть определен как исторический реализм, заключая в себе как признание объективности существования нации и ее атрибутов, так и плодотворную творческую деятельность людей, общественных институтов по ее формированию и развитию.

Какую модель национальных отношений изберет Россия?

В условиях глобализации резко актуализируется проблема идентичности, выбора модели национального развития. Тревожный вопрос «Кто мы?» задают не только люди, оторвавшиеся от родных мест и оказавшиеся в совершенно иной культурной среде. Он беспокоит и коренное население, ощущающее нарастающее воздействие тех, кто несет с собой иные нравы, иной образ жизни и стиль поведения. Опасения превратиться с «общечеловеков» ранее всего дало о себе знать, пожалуй, в США, где к середине ХХ столетия потерпела крушение длительное время пропагандировавшаяся концепция «плавильного тигля» (melting pot), направленная на ассимиляцию всех обитателей Америки и выработку свободного от этнических привязанностей «типичного американца». Постепенный переход США к новой модели - мультикультурализму (multiculturalism), представляющей американское общество не как однородное целое, а как «салат», «слоеный пирог», «лоскутное одеяло», по существу означает заимствование той модели, которую стремятся утвердить в Швейцарии, Канаде и Австралии. Но для Соединенных Штатов, на территории которых компактно размещается огромная масса приезжего населения с разноцветьем языков, религий и стилей жизни как самодостаточные и проникнутые этноцентризмом общности, это может в перспективе обернуться ростом этнического сепаратизма и дезинтеграцией.

Сепаратистская модель стала явью в Чехословакии, расколовшейся на Чехию и Словакию (впрочем, вполне мирно, цивилизованно), в Югославии, претерпевшей кровавый распад и последующую утрату православной Сербией ее исконной территории - Косово, чуть ли не на девять десятых населенной косаварами, то есть албанцами, придерживающимися мусульманской религии. По национальным квартирам (хотя пока и в рамках одного государства) разошлись валлоны и фламандцы в Бельгии, поменявшей унитарную структуру на федеративную.

Итак, мы свидетели попыток утверждения в странах мира трех моделей национальных отношений - ассимиляционной, мультикультурной и этнонационалистической. А что ожидает Россию?  Крушение СССР положило конец формированию на ее пространствах провозглашенной исторической общности - советского народа, той модели, которая утверждалась не только благодаря неустанной коммунистической пропаганде в центре и на местах, но и в силу наличия определенных социальных, интернациональных и идеологических предпосылок.

Сегодня речь идет об укреплении новой общности - российского народа и становлении на базе гражданского общества нации как согражданства. Касаясь этого процесса, екатеринбургский ученый В.С. Мартьянов пишет, что «формирование гражданской нации предполагает растворение входящих в нее этносов»[47]. Однако такая постановка вопроса не может быть принята.

Сошлюсь на изданную по заказу Министерства регионального развития РФ книгу «Российская нация: становление и этнокультурное многообразие» (отв. ред. В.А. Тишков) с результатами проведенного в 14 регионах страны опроса взрослого населения в возрасте от 18 дет и старше, охватившего более 7 тыс. человек. Он, по словам В.А. Тишкова, «ясно показал, что гражданская нация не противоречит существованию этнических наций»[48]. Кстати, это принципиально важное суждение принадлежит автору «Реквиема по этносу», изданного в 2003 г.

Представляют интерес, в частности, ответы респондентов на следующий вопрос: «Вспомните примеры других стран: французы - французская нация, канадцы - канадская нация и т.д. Согласны ли вы с тем, что граждане Российской Федерации - это российская нация?» 38% респондентов заявили, что в условиях России единая нация возникнуть не может, 15% считают, что нация возможна, но для этого требуются десятилетия, 17% воздержались от ответа, 8% полагают, что нация может возникнуть через несколько лет, 23% сказали однозначно «да» российской нации. Примечательны также ответы на следующий вопрос: «Не отрицая своей национальной принадлежности, могли бы вы также сказать о себе: «Моя национальность «россиянин»?» При такой постановке вопроса уже 58% заявили однозначное «да» и еще 17% указали, что, выезжая за рубеж, могут считать себя по национальности россиянами[49]. Какой вывод из этого следует?

Положение преамбулы Конституции Российской Федерации о многонациональном народе России еще раз поддержано жителями нашей страны. Последовательная социальная и национальная политика и повсеместное утверждение взаимодействия равноправных народов в условиях гражданского общества и развития демократических начал - вот, что позволит шаг за шагом добиваться дальнейшего сплочения народов. Речь идет, таким образом, об утверждении интеграционной модели «Россия - нация наций», которая приведет ко все большему единению сохраняющих свою этническую специфику народов Российской Федерации. Конечно, не следует думать, что переход к гражданскому пониманию нации и перемещение этничности из политики в сферу культуры автоматически снимет всевозможные противоречия. Суть дела не просто в провозглашении нашего многонационального народа «российской нацией», а в создании подлинно демократического гражданского общества, атмосферы, в которой естественные этнические различия перестанут использоваться для противопоставления одного народа другому, а права человека всех национальностей станут непреложным законом.

Ясно, что и на государственном уровне должен утвердиться системный, взвешенный взгляд на национальные отношения, чтобы при разработке и проведении государственной национальной политики становились нормой опора на научный анализ и прогноз, учет общественного мнения и оценка последствий принимаемых решений. Как глубоко проникло в сознание иных чиновников и гражданских лиц убеждение, долгие годы вдалбливаемое посредственными преподавателями философии, будто «национальное сознание», «национальный дух» и прочая «мистика» - все это идеалистическая чепуха, о которой не стоит и говорить! А между тем, сила этого духа часто консервативная, а порой даже темная, бессознательная, иррациональная, ее удивительная стойкость и жизнеспособность, непонятные для тех, кто определяет достоинство нации только величиной валового внутреннего продукта на душу населения, опровергают, казалось бы, логичные квазинаучные построения.

Готова ли российская общественность развернуть громадную, рассчитанную на перспективу работу - обучение, просвещение, воспитание, чтобы на смену сохраняющейся в некоторых регионах межнациональной напряженности, ксенофобии и болезненного национализма пришли не только толерантность, но и подлинное взаимоуважение, солидарность братских народов, как гарантия их единения? Не хочется верить, что слова знаменитой песни о Родине «нет для нас ни черных, ни цветных» уже не выражают мысли и чувства большинства граждан нашей страны, а ощущение дружбы народов, явившейся одним из важнейших факторов победы над фашистской Германией, не возродится в душе воспрянувших к новой жизни народных масс.

Примечания

[1] Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. Пер. с англ. М., 2001; Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Грох и др. Пер. с англ. и нем. М., 2002; Тишков В.А. Реквием по этносу. Исследования по национально-культурной антропологии. М., 2003; Тощенко Ж.Т. Этнократия: История и современность. Социологические очерки. М., 2003; Смит Э. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. Пер. с англ. М., 2004; Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. Пер. с англ. М., 2004; Абдулатипов Р.Г. Российская нация (Этнонациональная и гражданская идентичность россиян в современных условиях). М., 2005; Малахов В.С. Национализм как политическая идеология: Учебное пособие. М., 2005; Диалог культур в глобализирующемся мире: мировоззренческие аспекты / Отв. ред. В.С. Степин, А.А. Гусейнов. М., 2005; Сидорина Т.Ю., Полянников Т.Л. Национализм: Теории и политическая история. М., 2006; Идентичность и диалог культур в эпоху глобализации: Международная научно-практическая конференция. Иссык-Куль, 27-29 августа 2007 г. Бишкек, 2007; Национализм в мировой истории / Под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М., 2007; Русский вопрос / Под ред. Г.В. Осипова, В.В. Локосова, И.Б. Орловой. М., 2007; Бек У. Космополитическое мировоззрение. М., 2008; Лекторский В.А., Кузьмин М.Н., Артеменко О.И., Баграмов Э.А., Гараджа В.И. Проблема идентичности в трансформирующемся российском обществе и школа. / Под ред. М.Н. Кузьмина. М., 2008; Мнацаканян М.О. Национализм и глобализм. Национальная жизнь в современном мире. М., 2008; Хабермас Ю. Расколотый Запад. (Пер. с нем.) М., 2008.

[2] Любопытно, что составители столь солидного издания, как «Социологическая энциклопедия в двух томах», не найдя для этого понятия места в первом томе, отсылают читателей ко второму тому, к понятию «теории космополитизма». Однако и здесь разъяснения этих теорий нет. (См.: Социологическая энциклопедия в двух томах. М., 2003. Т. 1, с. 504, т. 2, с. 630).

[3] Бек У. Космополитическое мировоззрение. М., 2008.

[4] Там же, с. 4, 2.

[5] Там же, с. 35, 47, 56..

[6] The Globalization of World Politics: an introduction to international relations. John Baylis, Steve Smith, Patricia Owens. New York, 2008, p. 19-20.

[7] Симония Н. Глобализация и неравномерность мирового развития // Мировая экономика и международные отношения, 2001, № 3, с. 35.

[8] Глобализация и Россия. Загладин Н. Вместо предисловия // Мировая экономика и международные отношения, 2002, № 9, с. 3.

[9] Бек У. Космополитическое мировоззрение, с. 36-37.

[10] См.: Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004, с. 420.

[11] Calhoun, Craig. Cosmopolitanism and Nationalism // Nations and Nationalism, 2008, N 14(3), p. 428, 437.

[12] Полис, 2009, № 3, с. 22.

[13] Хабермас Ю. Расколотый Запад. Пер. с нем. М., 2008, с. 164.

[14] Бек У. Космополитическое мировоззрение, с. 79.

[15] Валлерстайн Иммануэль. После либерализма. Пер. с англ. /Под ред. Ю. Кагарлицкого. М., 2003, СС. 228, 232-233, 249.

[16] Белл Д., Иноземцев В. Эпоха разобщенности. М., 2007, с. 224.

[17] Диалог культур в глобализирующемся мире. Мировоззренческие аспекты / Отв. ред. В.С. Степин, А.А. Гусейнов. М., 2005, с. 19, 21

[18] Селиванова В.Ю. Национализм-патриотизм: попытка переосмысления понятий. Вестн. Моск. Ун-та. Сер. 18. Социология и политология, 2003, № 1, с. 92.

[19] The Globalization of World Politics: an introduction to international relations. John Bailis, Steve Smith, Patricia Owens. N.Y., 2008, p. 416.

[20] Струве П.Б. Интеллигенция и национальное лицо // Нация и империя в русской мысли начала ХХ века. М., 2004, с. 221-222.

[21] Там же, с. 223.

[22] См.: Баграмов Э.А. Национальная проблематика прежде и теперь (субъективные заметки) // Академик Ю.В.Бромлей и отечественная этнология. 1960-1990-е годы. М., 2003, с. 47-86.

[23] Вот любопытное свидетельство о нравах тех времен. «Лет тридцать назад зашел в районный паспортный стол (в Алма-Ате) поменять страничку в документе. Начальник отдела не по возрасту в малых чинах (сорокалетний младший лейтенант) пытался выписать юной гражданке первый паспорт. Дело затягивалось из-за пятого пункта. «Тебе шестнадцать лет, - внушал младший лейтенант, - закон надо знать. Отец - мордва, мать - украинка. Выбирай, что записать. «Русской хочу». - «Нельзя. Или мордва, или украинка! Хорошие нации. Украина это, понимаешь, - Шевченко! Поэт такой. Киев - красивый город. Давай запишем - украинка». Девочка в слезы: «Не хочу-у». «Тогда мордва будешь, - решил столоначальник. - Тоже хорошая нация. Тоже писатель есть... Столица есть...». Он попытался вспомнить хотя бы одно мордовское имя, название столицы. Могуче напрягал память. И меня вовлек в этот процесс. Не вспомнил. Я тоже» (Сулейменов Олжас. Евразийский союз - к глобальной взаимозависимости // Евразия. Народы. Культуры. Религии. 2001, № 1-2, с. 29). Удивительно, что все это происходило в стране, где дружба народов, казалось бы вошла в плоть и кровь, сознание людей!

[24]КузьминМ.Н. Полиэтничность российского общества и задачи системы образования как инструмента модернизации России // Теория и практика образовательной политики в условиях модернизации полиэтнического общества / Сборник статей, посвященный 75-летию чл.-корр. РАО М.Н.Кузьмина. В 2-х ч. Ч. I. М., 2006, с. 153

[25] Гараджа В.И. Проблема этничности и потенциал толерантности в развивающейся России // Теория и практика образовательной политики в условиях модернизации полиэтнического общества / Сб. статей, посвященный 75-летию чл.-корр РАО М.Н.Кузьмина. В 2-х ч. Ч II. М., 2006, с. 17, 19.

[26] К сожалению, пока еще рано говорить о том, что федеральные власти вполне осознают важность перелома в сфере национальной политики. Об этом говорят все еще невнятная миграционная политика, рост ксенофобии, недостаточное внимание к национальным отношениям в сфере образования, отсутствие системы в подготовке кадров, умеющих работать в многонациональной аудитории, явные издержки в освещении этих вопросов в СМИ. «...Сам национальный вопрос упорно отдается радикальным и немногочисленным политическим группировкам явно нереспектабельного толка, - пишут исследователи из ВЦИОМ. - Но проблема при этом не рассасывается сама собой. Так, согласно данным опроса ВЦИОМ, лишь 15% респондентов полагают, что межнациональные отношения за последние годы стали более терпимыми, а 49% придерживаются противоположной точки зрения. По мнению 31% опрошенных, характер этих отношений за последние годы никак не изменился. То есть тенденция обострения межнациональных отношений налицо, и общественное мнение ее достаточно отчетливо фиксирует» (Как мы думали в 2004 году: Россия на перепутье. М., 2005, с. 61).

[27] Здравомыслов А.Г., Цуциев А.А. Этничность и этническое насилие: противостояние теоретических парадигм // Социологический журнал, 2003, № 3, с. 20-21.

[28] Вопросы философии, 2008, № 3, с. 4.

[29] Геллнер Э. Нации и национализм. Пер. с англ. М., 1991, сс. 35, 127.

[30] Отметим, что в отечественной литературе термину «воображаемые сообщества» (imagined communities) нередко ошибочно приписывается иллюзорный смысл, отсутствие данных общностей в реальной жизни. На самом деле его следует понимать как возможное отсутствие реальных контактов между людьми, относящими себя тем не менее к определенной общности. Но в философском смысле интрига состоит по сути дела в проблеме: придается ли нации онтологический характер или она конструируется воображением самих людей? Б.Андерсон отвечает однозначно в последнем смысле: «Люди, говорившие на колоссальном множестве французских, английских или испанских языков, которым могло оказываться трудно или даже невозможно понять друг друга в разговоре, обрели способность понимать друг друга через печать и газету. В этом процессе они постепенно стали сознавать присутствие сотен тысяч или даже миллионов людей в их особом языковом поле, но одновременно и то, что только эти сотни тысяч или миллионы к нему принадлежали. И именно эти сочитатели, с которыми они были связаны печатью, образовали в своей секулярной, партикулярной, зримой незримости зародыш национально воображаемого сообщества» (Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001, с. 30, 67).

[31] Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и рассмотрении национализма. Пер. с англ. М., 2001, с. 31.

[32] Brubaker Rogers. Nationalism reframed. Nationhood and national question in the New Europe. Сambridge, 1997, p. 7.

[33] Тишков В.А. Этничность, национализм и государство в посткоммунистическом обществе // Вопросы социологии, 1993, № 1-2, с.7.

[34] Тишков Валерий. Что есть Россия и российский народ // Pro et contra, 2007, № 3(37), с. 33-34.

[35] Тишков В. Очерки теории и политики этничности в России. М., 1997, с. 85.

[36] Тишков Валерий. «Нация - это метафора» // Дружба народов, 2000, № 6, с. 171-173.

[37] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 3, с. 11-12.

[38] Руткевич М.Н. Теория нации: философские вопросы // Вопросы философии, 1999, № 5, с. 19-32.

[39] Кустарев Александр. Нация: кризис проекта и понятия // Pro et contra, 2007, № 3 (37), май-июнь, с. 71-72.

[40] См.: Россия и современный мир, 2009, № 1, с. 5.

[41] Hroch Miroslav. Real and constructed: the nature of the nation // The State of the Nation: Ernest Gellner and the theory of nationalism / Ed. By John A. Hall. Cambridge, 1999, p. 99.

[42] Сорокин П.А. Основные черты русской нации в двадцатом столетии // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990, с. 468.

[43] Балибар, Этьен; Валлерстайн, Иммануэль. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. М., 2003, с. 112-113.

[44] Межуев В.М. Идея национального государства в исторической перспективе // Полис, № 5-6, 1992, с. 16.

[45] «Только тогда, когда у людей не существует никакого другого выбора, они с внутренним сопротивлением выбирают одну или другую идентичность. Двойная и множественная идентификация в некоторых европейских странах является нормальным явлением. В Испании каталонцы и андалузцы чувствуют себя одновременно частью и своей народности и центрального испанского государства. В Швейцарии двойная идентичность является само собой разумеющейся. Государственная нация позволяет публично - и это решающий момент - выразить несколько идентичностей. Это не исключает того, что отдельный человек чувствует себя сильнее связанным с одной народностью» (Альтерматт Урс. Этнонационализм в Европе. М., 2000, с. 121).

[46] Окуджава, Булат. Источник добра, а не ненависти // Московские новости, 1989, 8 октября.

[47] См.: Мартьянов Виктор. Строительство политической нации и этнонационализм. // Логос: философский литературный журнал, 2006, № 2, с. 97.

[48] Российская нация: становление и этнокультурное многообразие». М., 2008, с. 3.

[49] Там же, с. 40-42.