В статье представлена политическая философия И. Берлина как диалог мировоззрений и культур: западной и русской. Исследуются своеобразное берлиновское прочтение идей А. Герцена, И. Тургенева, Л. Толстого, места пересечения идей И. Берлина, Н. Бердяева и Л. Шестова.

The author interprets I. Berlin’s political philosophy as a dialog of worldviews and cultures: Western and Russian. The article also examines original Berlin’s understanding of ideas of A. Herzen, I. Turgenev, L. Tolstoy. Points of intersection of Berlin’s ideas and ideas of N. Berdyaev and L. Shestov are found out in the paper.    

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: либерализм, агональность, плюрализм, экзистенциализм, ирония, проблема выбора, свобода, русская философия, персонализм, коммунитаризм, контрпросвещение, философия истории.

KEYWORDS: liberalism, agonism, plurality, existentialism, irony, the problem of choice, liberty, Russian philosophy, personalism, communitarianism, Counter-Enlightenment, philosophy of history.  

Исайя Берлин (1909-1997) - английский политический философ с русскими корнями. Его мировоззрение формируется в постоянном диалоге с русскими писателями и мыслителями.

Один из самых влиятельных политических мыслителей послевоенной Англии любил и прекрасно знал русский язык, продвигал русскую философию на Западе[i]; он вызывал интерес к русской культуре в самых неожиданных местах. Так, приглашенный прочесть лекцию Кеннеди, он рассказал ему о Белинском. Идеями русских либералов и социалистов XIX в. Берлин увлекся благодаря книге о Марксе. Он взялся за исследование марксизма, с одной стороны, чтобы лучше понять одно из самых влиятельных идеологических направлений того времени, а с другой, чтобы оценить собственную приверженность либерализму.

Это исследование во многом определило его дальнейший философский почерк: анализируя идеи других философов, Берлин выражал свои собственные философские взгляды. Через русских мыслителей, особенно через любимого им Плеханова, Исайя пришел к изучению философов эпохи Просвещения и социалистов XIX в. «То, что было прочитано в период между 1933 и 1938 годами обеспечило Берлина тем интеллектуальным капиталом, к которому он будет обращаться всю свою жизнь» [Игнатьев 1998, 356].

Итак, Исайя Берлин погрузился в споры представителей русской интеллигенции середины XIX – начала XX в.: какой путь развития выбрать – традиционный (славянофилы) или западный (западники), как можно совместить ценности западной цивилизации (либерализм) с русской самобытностью и русским характером.

И. Тургенев, А. Герцен, Л. Шестов обладали, по мнению Берлина, уникальной особенностью: они могли взглянуть на западную культуру и идеологию как бы извне, понимали ограниченность западной цивилизации и западного либерализма, но все же оставались либералами. Такая позиция помогла самому Берлину освободиться от недостатков и догматизма, присущих западной морально-философской традиции, сформироваться как личности и как политическому мыслителю.

Его работы по русскому народничеству задают непревзойденный образец исторического понимания. В отношении русских авторов у него не было ни высокомерного всепрощения, ни сентиментальности, характерных для западных исследователей его поколения. Он судил Самарина или Герцена той же высокой мерой, с какой подходил к Макиавелли или к Попперу (см. об этом [Эткинд 2001, 8]).

Работая в каталогах и запасниках лондонской библиотеки, он открыл для себя русского либерала, врага царизма, Александра Герцена, чья книга воспоминаний «Былое и думы» станет одной из его самых любимых. Личность Герцена, его политическая смелость и внутренняя свобода покорили Берлина, русский либерал становится его героем.

Однако зеркалом Берлина оказывается не Герцен, а другой русский либерал – Иван Тургенев. В своем письме Шейле Грант Исайя признается, что книга «Накануне» как бы раскрыла природу его собственного «Я» [Берлин, Яганбеглу 1991, 13]. Роман «Отцы и дети» Берлин называет шедевром политической мысли.

Эссе «Тургенев и затруднения либералов» – во многом выражение политико-философской веры самого Берлина. Тургенев понимал ограниченность западного либерализма, его излишнюю уступчивость, но он не знал другой цивилизации. Он, как и И. Шумпетер[ii], понимал относительность и случайность своей позиции и своего мировоззрения, но остался им верен. Эту мысль позже разовьет Р. Рорти, называя таких людей, в том числе и себя, «либеральными ирониками» [Рорти 1996, 78-79].

Сам Берлин превосходно описывает свой диалог с русскими философами в интервью, которое он дал Рамину Яганбеглу (Jahanbegloo) в 1991 г. (см. об этом [Берлин, Яганбеглу 1991, 13]). По его словам, к пониманию идей Тургенева он пришел, читая и переводя книги русского писателя. Удивительно, что британский философ во многом повторил судьбу Тургенева, только не в России XIX в., а в Англии века ХХ.

Берлин, как и Тургенев, плывет против течения. Как известно, революционеры считали Тургенева недостаточно леворадикальным, а реакционеры – что он заигрывает с левыми революционерами. Берлина, как и Тургенева, критиковали и левые, и правые. Его мысль, влияние которой на современную либеральную традицию огромно[iii], часто оказывается на периферии либерального дискурса. Для консерваторов, например, его идеи предстают как коктейль из квази-анархизма и романтизма. С их точки зрения, Берлин редуцирует понятие свободы к неограниченной и разнузданной воле, которая, конечно же, должна сдерживаться государством. Либералы критикуют его за релятивизм и гипертрофированное понятие свободы.

Берлину, как и Тургеневу, важно было понять взгляды и нравы тех, кому он сочувствовал и тех, кто его отталкивал. Тургенев, по его мнению, обладал умением вникнуть в мысли и чувства людей, так необходимым историку. И Тургенева, и Берлина отталкивало все абсолютное, общее, абстрактное, они оба всегда были реалистами. Соборность, русская община, так же как и материализм, социализм, позитивизм, по мнению Тургенева, подменяют реальность. Народнический социализм Герцена казался ему утопией, в которую тот убежал после краха левых в Европе в 1848 г.

Спор Тургенева с Герценом о банкротстве либерализма и западной цивилизации, напоминает критику Берлиным Просвещения. Вместе с идеей прогресса «контрпросветители» отбросывают и либеральные ценности Просвещения (разум, свобода, уважение к личности) и тем самым открывают (разумеется, в перспективе) дорогу тоталитаризму XX в. Тургенев считал, что когда старое потеряло силу, а новое еще не работает достаточно хорошо, необходимо «действенное терпение не без ловкости и изобретательности» (цит. по: [Берлин 2001, 165]). Этими же словами, по мнению Берлина, должна характеризоваться хорошая политика.

Понимание человека и его истории, понимание либерализма Берлин во многом связывает с идеями Герцена. В «моральном характере» русской мысли Берлин видит возможность преодоления рационализма западной философии, опыт создания альтернативных моделей жизненного мира. Вначале Берлин, затем Ричард Рорти пере-описывают современный либерализм в контексте идей Герцена: критика рaциoнaлистичeских идеалов Просвещения, неопределенность, разнонаправленность, плюрализм развития и иронизм.

В своей самой знаменитой работе «Два понятия свободы» Берлин настойчиво проводит мысль о связи воззрений на человеческую природу с определением свободы: «определения свободы непосредственно выводятся из наших представлений о том, что такое человек, личность, "Я"» [Берлин 2000^б, 206].

Берлин отмечает, что на протяжении всей истории развития западного либерализма любая концепция свободы выводилась из того, что рассматривалось той или иной философской школой в качестве конституирующего начала самости. «Человеческая природа» была признана изначальным, легитимирующим основанием и была отождествлена с разумом. Понимание свободы, освещенное встроенной центральной характеристикой – человеческой природой, по словам Берлина, неминуемо вело к расщеплению самости надвое: на трансцендентального (разумного) контролера и на эмпирический пучок желаний и страстей (см. об этом [Там же]). Расщепленность самости имела негативные последствия для всех учений о свободе. Встав на эту точку зрения, можно «игнорировать реальные желания людей и обществ, бесчинствовать, угнетать, мучить их во имя и от имени их "подлинных" натур» [Там же, 205].

Очевидно, Берлин не присоединяется к рационалистической трактовке человеческой идентичности, традиционной для всех теорий либерализма. В поддержку собственного кредо он цитирует Герцена, согласно которому либерализм, как любая другая идеология, не может претендовать на особое место в истории на том основании, что он построен на единственно верных представлениях о человеческой природе.

Берлин не только определяет, к каким результатам приводит расщепление самости на трансцендентального контролера и эмпирический пучок желаний, но и предлагает лишенное центра понимание «Я». Позже Рорти (см. [Рорти 1996, 71-130; Хестанов 1996, 101]) будет придерживаться той же парадигмы либерализма, которую мы находим в работах Берлина, а до него встречаем у Герцена.

Человеческая природа для Берлина - это не то, что должно быть открыто или осознано, это то, что постоянно изобретается людьми посредством выбора, и по своему содержанию она имманентно многообразна, а не универсальна или всеобща. Такая позиция сближает Берлина с экзистенциализмом Л. Шестова.

История показывает: нет никакой постоянной по своему содержанию человеческой природы, есть чрезвычайно изобретательные существа, обладающие огромным культурным разнообразием. Берлин утверждает, что самодеятельная человеческая природа появляется в результате использования человеком способности выбора, которая не может быть объяснена какой-либо детерминистской схемой. Человек создает разнообразные и равноправные формы жизни посредством способности выбирать.

С точки зрения берлиновской антропологии, всеобщая история, т.е. история видов как единого организма, не более чем вводящая в заблуждение метафора. Идея всеобщей истории так же ошибочна и нелогична, как идея совершенной жизни, которую постоянно опровергал Берлин. История, как и язык, разнородна: существует много историй, а не одна, так же как существует множество языков. Постмодернист бы сказал, существует множество нарративов, но ни один из них не является метанарративом.

Взгляды Берлина на исторический процесс можно лучше понять, если сопоставить его представления и идеи Герцена, которого Берлин считал «гениальным моральным проповедником» [Берлин 2000^а, 83]. В советские времена Герцен был иконой, ему поклонялись, хотя на самом деле он не любил Маркса и марксизм. Английский мыслитель актуализирует для нас идеи Герцена, забытого в современной России.

Герценовская вера в абсолютную ценность индивидуальной свободы; в то, что у истории нет «либретто»; его разоблачение концепции линейного прогресса; борьба с милленаристскими теориями своего времени, с идеологическими абстракциями, под которые подгоняется реальность, перекликаются с борьбой Берлина против монизма, против телеологизма, против историцизма (в попперовском понимании) и исторического детерминизма.

Как для Герцена, так и для Берлина история не является ровным телеологическим развитием, нацеленным на исполнение человеческого счастья или осуществление социальной справедливости. История - это множество возможностей, не все из которых развиваются по какому-то интеллигибельному плану. Некоторые развиваются, некоторые погибают; в благоприятных условиях они могут быть реализованы, но они могут уклоняться, разрушаться, умирать.

История - это импровизация, она «пользуется всякой нечаянностью, стучится разом в тысячу ворот... которые отопрутся... кто знает?» [Герцен 1955, 31-32]. Настоящее - это самоосуществление. Смысл жизни - сама жизнь!

Вера в то, что история имеет цель, служит основанием одушевления исторических сил и, соответственно, безразличия к человеческим судьбам, против которого должен восстать любой гуманист. Такое одушевление исторических сил без допущения их милосердия появляется, по мнению Берлина, у Толстого. Это одушевление сосуществует у русского писателя вместе с глубоким моральным убеждением в доброте «естественного человека». Историческая необходимость и моральный императив у него соединяются в одно. «Программа действий» Толстого основывается на предположении, что существует единый путь развития для всего человечества, в котором все способности всех людей будут гармонизированы. На этом предположении основывались все влиятельные философские течения Запада. Именно его опровергает плюрализм Берлина и человеческий опыт.

Вместо поиска универсальных принципов Берлин предлагает исторический нарратив и сравнение различных культур, знание которых расширит саму нашу концепцию человеческой природы, вместо опоры на априорное знание - опору на наблюдение за реальными людьми.

Герцен удачно сочетал идеи «контрпросветительства» и основные либеральные ценности, для него либерализм является только частным случаем плюрализма. По мнению Берлина, политическая философия Герцена именно поэтому поразительно оригинальна. Оба мыслителя считали, что подчинение человеческой жизни даже такой благородной теории, как либерализм, нарушает цельность личности и несет в себе тоталитаризм, в данном случае тоталитаризм свободы.

В известном споре, который вели англо-американские либералы и коммунитаристы, Берлин сформулировал свою позицию как «персоналистскую». Обращаясь в основном к аргументам Гегеля против Канта, коммунитарные критики современного либерализма ставят под сомнение требование о приоритете права над благом и связанное с ним представление о человеке как о свободно выбирающем цели и ценности своей жизни, что для Берлина абсолютно неприемлемо.

Идеал цельного и органичного сообщества, как в изложении правых, так и в изложении левых коммунитаристов, отрицает сложность и конфликтность, которые входят в наше наследие. По Берлину, человек развивается лишь в контексте какой-то культурной формы, но эти формы всегда индивидуальны, а не являются общим наследием человечества.

Характерная черта берлиновского либерализма состоит в том, что, оставаясь преданным таким ценностям Просвещения, как толерантность, свобода и освобождение людей от угнетения и невежества, он в то же время отвергал концепцию Просвещения, согласно которой универсализация предстает как стремление человека, а рациональное общество, в котором партикуляризм будет преодолен, - как телос и конец истории.

Поскольку все политико-философские проблемы Берлин рассматривал с точки зрения личности (person), вовлеченной в процесс самосозидания, а не с точки зрения общих структур (государство, общество), его философскую антропологию можно назвать персонализмом[iv]. Персонализм Берлина близок к бердяевскому (без религиозной стороны последнего). Как и персонализм Бердяева, берлиновский персонализм не является атомизмом или "ложным индивидуализмом". Этот персонализм "коммюнотарен" и «личность он понимает в глубокой противоположности к эгоцентризму» [Бердяев 1995, 25]. «Личность предполагает выход из себя к другому… она… задыхается, оставаясь замкнутой в себе» [Там же]. Берлин считал общество частью личности. Он совершил попытку примирения современных либералов, постулирующих первичность и самодостаточность индивидов, и коммунитаристов, считающих общество субстанциальным и рассматривающих индивидов в качестве его порождений.

Западная традиция политической философии, исходящая в основном из предположения о культурной гомогенности общества, испытывает серьезные затруднения, сталкиваясь с необходимостью учитывать культурные различия и решать связанные с ними проблемы [Парех 1999, 486]. Одним из немногих политических философов, которым удалось решить эту задачу, был Исайя Берлин. В своих философско-антропологических взглядах, как и во всем остальном, он последовательно придерживался плюрализма. Традиции берлиновского плюралистического либерализма развиваются многими современными политическими философами: Р. Рорти, Дж. Рацем, М. Уолцером, Дж. Греем.

Разноплановые эссе и исторические скетчи Берлина пронизаны идеей одновременно тривиальной и обладающей колоссальным потенциалом, в том числе и разрушительным, а именно – идеей культурного плюрализма, или плюрализма ценностей (value-pluralism).

Хочется отметить, что в своих эссе - «Понятие научной истории», «Чувство реальности», «Джамбаттиста Вико и история культуры» - Берлин акцентирует внимание на особенности гуманитарных наук, состоящей в том, что предмет их изучения и их исследователь одной природы. В истории и в естественных науках различна связь между предметом исследования и исследователем: в естественных науках мы лишь наблюдатели, изучаем то, что находится вне нас, в истории же предмет и его исследователь тождественны. Берлин – сторонник уникального, специфичного, только для истории пригодного метода исследования, «метода сопереживания и воображения» [Берлин 2000^б, 53]. Это понимание метода истории сближает Берлина с такими русскими мыслителями, как П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский, Г.Г. Шпет и Л. Шестов.

Плюрализм в политической теории Берлина играет роль «метаценности», вокруг которой формируется специфический либерализм и связанная с ним стратегия, используемая для подрыва традиционных либеральных и нелиберальных концепций социальности. Эта «ценность» обладает парадоксальным характером: являясь предпосылкой либеральной этики, она работает как контрпредпосылка, размывающая рационалистический базис всякой этики.

Агональный (состязательный) характер либерализма Берлина непосредственно связан с его оригинальной политико-философской концепцией, которая строится на принципиальном признании существования различных несовместимых, а подчас и несоизмеримых ценностных миров, но не отменяет наличия у людей «общего горизонта ценностей», т.е. наиболее общих социокультурных ориентаций, общего кода повседневной жизни.

С самого момента возникновения западной интеллектуальной традиции считалось, что все истинные блага совместимы. Более того, согласно платонической концепции Блага, все истинные блага не только совместимы друг с другом, но так или иначе одно благо может влечь за собой или предполагать другое благо. Эта монистическая концепция добродетели основывается на классическом представлении о рациональности, согласно которому все осмысленные вопросы должны иметь один и только один истинный ответ. С этой точки зрения, трагические дилеммы, конфликты благ являются недоразумениями и ошибками нашего понимания, а не характером этической реальности. Хотя, как писал Берлин, «эта вера в окончательный объективный ответ не была абсолютно всеобщей» [Берлин 2000^б, 425-426], существовали сомневающиеся, которые считали, что нельзя что-то приобрести, при этом ничего не потеряв. Но все же главное направление западной традиции почти не подверглось влиянию этого фундаментального сомнения.

Ценностный монизм, холизм, всеединство, с точки зрения Берлина, теоретически несостоятельны и практически порочны. «Не все Великие Блага могут жить вместе. Это – концептуальная истина» [Берлин 2000^б, 11]. Эти идеи Берлина перекликаются с идеями, высказанными Шестовым в книге «Апофеоз беспочвенности», целиком сосредоточенной на одной основной мысли: идея единства несостоятельна, поскольку жизнь удивительно многообразна. Действительность намного богаче наших представлений о ней; наши попытки понять ее, т.е. поместить в смирительную рубашку создаваемых нами познавательных схем, ошибочны, они только ограничивают наш личностный опыт, наш интеллектуальный кругозор. Только живое личное мышление, не испорченное мифом «научного познания мира» и готовое принимать жизнь со всей ее красотой и всем трагизмом, в состоянии помочь человеческой личности не потерять себя в ситуации постоянного конфликта и трагических потерь.

Эпиграфом к первой части «Апофеоза беспочвенности» стали слова Г. Гейне «Мир и жизнь слишком фрагментарны». Берлин, как известно, тоже постоянно обращался к Гейне и многое почерпнул у немецких романтиков. Эти же слова могли бы стать иллюстрацией и к его идеям. Философия Берлина лишает людей метафизического комфорта: нам утешительно думать, что наша форма жизни гармонирует с каким-то универсальным основанием, что она вписана в рациональный, естественный или исторический порядок. Считая, что задача философии «не успокаивать, а смущать людей» [Шестов 2004], Берлин и Шестов возвращают нас в неспокойное состояние смертных мужчин и женщин.

В вышеуказанном интервью Берлин признавался, что только для Герцена и Шестова делал рекламу: «эти двое совершенно достойные, открытые, искренние люди…». Берлин восхищался Шестовым – интереснейшим представителем Серебряного века русской культуры. Оба евреи, родились на территории Российской империи, оба эмигрировали, в творчестве обоих поразительно много общего. Однако, насколько мне известно, Берлин не посвятил ему ни одной своей работы. Шестов был старшим современником Берлина, но они никогда не встречались (Исайя узнал о существовании Шестова лишь после его смерти).

Льва Шестова, как Герцена, Тургенева и самого Берлина, можно назвать мыслителем против течения: его философия также не вписывается в рамки какого-либо из направлений. Схожи стили философствования Шестова и Берлина — сложное сочетание историко-философского исследования идей того или иного мыслителя и авторских размышлений, порой весьма парадоксальных. Берлин, как и Шестов, не создал философской системы; похоже, они были против всякой систематичности, считая, что последовательность убивает мысль.

Человеческие блага не только часто несовместимы, но и несоизмеримы. В этом состоит суть знаменитой берлиновской доктрины ценностного плюрализма. Выбор не рационален, отчасти трагичен, практический и «чистый» разум не может помочь в его осуществлении, следовательно, выбор всегда действие. Этот волюнтаристский, экзистенциальный элемент отличает либерализм Берлина практически от всех форм либерального рационализма.

Волюнтаризм дополняет реализм ценностей – обращение к публичным практикам в ситуации радикального выбора не может помочь принять решение. В то же время Берлин считал, в отличие, например, от раннего Сартра или Фихте, что роль воли в жизни человека всегда ограничивается миром коллективных человеческих практик и наличием общечеловеческих ценностей. Выбор является способностью личности, чья идентичность всегда частично унаследована и сформирована языком и формой жизни, которая случайно является ее формой. Берлин считал, что волюнтаризм, отрицающий само понятие общечеловеческих ценностей, чрезвычайно опасен, поскольку их отрицание иногда вселяет в отдельные народы дух национализма и агрессивного шовинизма.

Аксиологические идеи Берлина оказали существенное влияние на современную философскую этику, политическую философию, властный дискурс и коллективное сознание. Концептуальное содержание понятия «плюрализм», его смысл уточняются именно в работах Берлина. Он вывел это понятие из тени, привлек к нему внимание, наполнил его новым философским содержанием.

Согласно Берлину, оправданием либерального общества является, в первую очередь, то, что в его рамках может осуществиться намного большее количество форм самореализации посредством выбора, чем в рамках других обществ. Неправильно выводить его ценность из утверждения того, что это общество дает возможность либеральной личности, т.е. автономному субъекту, осуществить все те возможности и способности, которые предполагает автономия.

В либерализме Берлина устанавливается приоритет политического решения по отношению к любым принципам, и это отличает его от легитимистских теорий вроде тех, что предлагают Ролз, Дворкин или Аккерман. По сравнению с оптимистичным либерализмом, согласно которому основные свободы, права и требования справедливости являются (или должны быть) совместимыми и гармоничными, либерализм Берлина - это трагический либерализм неизбежного конфликта и невосполнимых потерь в борьбе имманентно противостоящих друг другу ценностей.

У современных политиков, особенно российских, политика ассоциируется с некими гарантиями на стабильность. По Берлину, стабильность — это цель политики, но не ее реальность. Путать одно с другим, значит  искажать действительность. Между тем именно сознательное искажение действительности нередко и порождает политический конфликт.

Либерализм философа полифоничен, в нем совмещаются плюсы Просвещения и «контрпросвещения». От Просвещения он взял приверженность либеральным ценностям и убежденность в возможности постижения социального мира при помощи разума, от «контрпросвещения» идет его убеждение в ограниченности возможностей рационального. 

Область, где действует основная ценность либерального мира – рациональный выбор (rational choice), ограничена. Свобода не выводится из разума, рациональный стандарт не может быть критерием оценки. И. Бродский считал, что недоверие разуму – русское качество в характере Берлина. 

Способность выбора поддерживает не идею автономии, а идею самосозидания, где созданная самость вполне может не быть автономной. Если бы Фрейд лечил психоанализом Достоевского, то не было бы его романов. Идеал автономии не только вытесняет другие идеалы жизни, но может быть причиной самоограничения отдельной личности. Требование, чтобы самосозидание сообразовывалось с идеалом рациональной автономии, согласно Берлину, неприемлемо ограничивающее требование. Самое главное для Берлина, как и для русских либералов, – негативная свобода человека от вмешательства других в его выбор.

Либерализм – это форма жизни, она не может претендовать на привилегированное место в истории и не является универсальной. Гражданам либерального сообщества следует понимать себя как очередной эксперимент Природы, а не как венец ее замысла.

Если агональный либерализм является частным случаем плюрализма, тогда, вступив с ним в конфликт, либерализму придется уступить. Ведь из признания ценностного плюрализма следует, что либеральные ценности не могут быть признаны универсальными, поскольку они часто вступают в конфликт с другими, не совместимыми с ними ценностями, существование которых зависит от нелиберальных социально-политических структур и форм жизни. Отрицать это значит отрицать тезис о несовместимости ценностей.

Идентичность участников либеральной формы жизни имеет случайный характер и, естественно, не является выражением всеобщей человеческой природы. Либерализм не является основным благом; урегулирование, толерантность и компромисс - вот к чему надо стремиться. Не существует окончательного решения политических или человеческих проблем. Неравенство, бедность, несправедливость, угнетение – предположим, что некоторые из них имеют решение, однако, почти неизбежно само это решение порождает новые проблемы, и так далее до бесконечности. Это само по себе служит аргументом в пользу гибких форм социальной жизни, внутри которых никакие решения не рассматриваются как окончательные, а изменения всегда происходят в рамках законности, в то время как любые формы абсолютизма, установленные даже с самыми благими намерениями, рано или поздно превращаются в формы закрепощения. 

Берлин пересматривает архаичные клише либерализма и конструирует его новые философские основания. Политическая мысль Берлина дает возможность либеральной интеллектуальной традиции воспрянуть духом. Берлину удается проникнуть в центральный узел современных проблем демократии, плюрализма, свободы и ценностей; преодолеть односторонность многих известных на Западе политических мыслителей, лишь отдельными гранями приближающихся к этой всеохватывающей концепции политической философии - агонального либерализма.

Литература

Бердяев 1995 – Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии // Бердяев Н.А. Царство Духа и царство Кесаря. М,: Республика, 1995.

Берлин 1969 – Berlin I. Four Essays on Liberty. Oxford University Press, 1969.

Берлин 2000^а – Berlin I. Herzen and Bakunin on individual liberty // Berlin I. Russian thinkers. London: Penguin books, 2000.

Берлин 2000^б – Berlin I. The proper study of mankind. N.Y.: Farrar, Straus and Giroux, 2000.

Берлин 2001 – Берлин И. Тургенев и затруднения либералов // Берлин И. История свободы. Россия. М.: Новое литературное обозрение, 2001.

Берлин, Яганбеглу 1991 – Berlin I., Jahanbegloo R. Conversations with Isaiah Berlin. N.Y.: Scribner's : Maxwell Macmillan international, 1991.

Герцен 1955 – Герцен А.И. С того Берега // Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 6. М.: Изд-во АН СССР, 1955.

Игнатьев 1998 – Ignatieff M. Isaiah Berlin: A life. 1st American ed. N.Y.: Metropolitan Books, 1998.

Парех 1999 – Парех Б. Политическая теория: Политико-философские  традиции // Политическая наука: новые направления. М.: Вече, 1999.

Рорти 1996 – Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996.

Хестанов 1996 – Хестанов Р. «И остановился перед ироническим либерализмом». Читаем Герцена Глазами Рорти // Логос. 1996. № 8. С. 92-117.

Шестов 2004 – Шестов Л. Апофеоз беспочвенности (опыт адогматического мышления). М.: АСТ, 2004 (http://www.vehi.net/shestov/apof1.html). 

Эткинд 2001 – Эткинд А. Предисловие // Берлин И. История свободы. Россия. М.: Новое литературное обозрение, 2001.

Примечания