Одним из самых больших моих благожелателей был философ Грот. Первое мое знакомство с ним было заочное. Я читал некоторые его статьи и, между прочим, напечатанную в «Русской мысли» и наделавшую много шума вступительную лекцию в Московском университете¹, в которой он пытался дать свое собственное определение науки философии. Ранее этого он уже выпустил брошюру о философии, как ветви искусства². Через своих приятелей, учившихся в Москве, я слышал, что Грот произвел на студентов чрезвычайно сильное впечатление, в его аудитории толпились чуть ли не сотни студентов разных факультетов; слышал о его нововведениях, пожалуй, чудаковатостях; так, напр., весь курс психологии он преподавал, каким-то образом, по романам Достоевского.

Я же в то время, сидя в Дерпте, уже работал над первоисточниками, преимущественно над Платоном, Аристотелем и Лейбницем, и, между прочим, я начал переводить на русский язык, в то время мало еще известного в России Лейбница – перевел его «Монадологию» с французского языка. Этот перевод я передал П.А. Висковатову³ с просьбой пристроить его где-нибудь в Петербурге для напечатания. Как потом оказалось, через несколько рук мой перевод попал в Москву к профессору математики И.В. Бугаеву, отцу Андрея Белого. Бугаев был человек с сильной философской жилкой и сам впоследствии сочинил свою собственную монадологию с добавкой слова – «эволюционная». Он состоял членом Московского Психологического общества, и мой перевод он передал туда.

По счастливой случайности «Общество» как раз в то время собиралось издать русский перевод наиболее важных философских сочинений Лейбница, и как раз «Монадология» не была взята никем еще, так что мой перевод пригодился Обществу как нельзя более. Меня же в то время постигло большое несчастье: на протяжении года я перенес две чрезвычайно тяжкие болезни, из которых каждая по своей интенсивности могла отправить меня в царство Плутона. То были, во-первых, воспаление брюшины, а затем очень тяжкая форма брюшного тифа, в котором я провалялся почти три месяца и, действительно, стоял, что называется, на краю могилы. Уже выздоравливая от тифа (я находился тогда в Петербурге) и получив разрешение читать, я просматривал «Новое время» и увидел объявление о выходе в свет избранных сочинений Лейбница на русском языке⁴. Я немедленно попросил купить мне эту книгу и был очень обрадован, увидев в книге и мой перевод с ошибкой в подписи против моего отчества. Его в Москве еще не знали и написали Е.Н. Бобров.

Это дало мне повод списаться с представителем Общества – Гротом. Грот отозвался немедленно, в высшей степени сочувственно. Он писал, что не знал, где меня искать, моя рукопись прошла через много рук, так что мой след утерялся и просил меня принять участие в дальнейшей работе Психологического общества, особенно в начатом им в то время журнале «Вопросы философии и психологии». С тех пор и завязалась у меня переписка с Гротом, сначала редкая, а потом все более и более частая и оживленная.

В 1895 г. состоялось и наше личное знакомство. Я был уже магистрантом и штатным доцентом Дерптского университета⁵. Помню, как-то летом, возвратившись после большой прогулки на лодке по реке Эмбаху, я нашел у себя, совершенно неожиданно, в ящике для писем визитную карточку Грота. Он был у меня и не застал меня дома. Оказалось, что он приехал в Дерпт вместе со своим тестем Лавровским, который в то время был попечителем Рижского учебного округа. Мы сразу сошлись с Гротом довольно близко, и он взял с меня слово приехать к нему в Ригу, где он со своим семейством гостил у Лавровского. Я исполнил его желание и провел в Риге около двух недель, ежедневно с ним видаясь и проводя вместе целые дни.

Беседы велись у нас исключительно научного и философского характера. У Грота не было того, чем я тогда обладал, т.е. основательного знания Аристотеля и Лейбница, и с этой стороны я ему был очень интересен. Сам он в то время переживал крупный перелом в своих философских воззрениях. От многого прежнего (позитивизма, напр.) он теперь энергически открещивался и приходил понемногу к чистой метафизике, что резко сказывалось в составленной им в то время статье «О времени»⁶. Статья присылалась ему в корректурах, и мы вместе с Гротом читали и обсуждали эти корректуры и вносили некоторые изменения. Расстались мы с ним друзьями, а переписка наша стала еще более оживленной. Чем мог, старался он мне быть полезным.

Так как мне не удавалось, несмотря на все мои права, получить кафедру в самом Дерпте, то Гроту удалось устроить для меня кафедру в Казани. В Казанском университете был в то время уже престарелый философ, Аполлон Иванович Смирнов, прекрасный знаток английской философии; но он любил преподавать одну только историю философии; для логики и психологии он старался всегда иметь другого преподавателя философии. В качестве такового, ряд лет на правах приват-доцента работал профессор Казанской Духовной семинарии Вениамин Алексеевич Снегирев. После смерти Снегирева была сделана неудачная попытка заменить его поляком, моим товарищем по Дерптскому университету Викентием Лютославским⁷. Лютославский после многих неприятностей бросил Казань, и факультет, через своего декана Дмитрия Федоровича Беляева⁸, обратился к Гроту с просьбой указать достойного кандидата.

Грот указал на меня, а мне советовал не отказываться. Таким образом, я и сделал этот фатальный шаг, согласился на переход в Казань – шаг, в значительной степени исковеркавший мою жизнь.

До известной степени Грот был баловень судьбы. Он происходил от брака известного академика Якова Карловича Грота и Семеновой, сестры известных государственных деятелей, из которых одному в ознаменование его географических заслуг присвоено было наименование «Тяньшаньский». Происхождение Семеновой мне неизвестно. Все они имели не то еврейский, не то какой-то восточный тип. Из двух сыновей Якова Карловича старший сын – Николай Яковлевич, философ, получил тип семеновский, а другой брат, Константин Яковлевич, профессор славяноведения в Варшавском университете⁹, вышел в отца, т.е. имел тип немецко-шведский.

Николай Яковлевич был наружностью неинтересный: небольшого роста, худощавый, с мелкими чертами лица, с смуглой кожей и вдобавок говорил хриплым голосом. Лицо его и вся фигура дышали огромной энергией. Действительно, он себя показывал везде, а особенно в Москве, перворазрядным организатором. Это он, а не кто другой, сумел объединить вокруг себя рассеянных по всей России философов-специалистов и друзей философии, объединить, во-первых, в виде «Московского Психологического общества» и, затем, в виде сотрудников первого крупного философского русского журнала «Вопросы философии и психологии». Но этого мало. К своему обществу и к своему журналу он привлек не только философов, но и богословов, медиков, юристов, математиков, натуралистов. Всё, что только на Руси интересовалось философией, либо выступало на открытых и закрытых заседаниях Общества, либо сотрудничало в его журнале. Успех журнала был огромный, студенчество буквально зачитывалось им. Не забуду курьеза, как у нас в Дерпте один ветеринар, зачитавшись этим журналом и особенно статьей Соловьева «О красоте» ¹⁰, прозевал свой экзамен и сел на второй год.

Грот обладал, очевидно, уменьем сходиться с самыми разнообразными людьми противоположных и отчасти даже враждебных направлений. На Гроте сходились все. После его смерти у русских философов не оказалось другого такого же объединяющего центра, и Общество, и журнал захирели. Свою кафедру в Московском университете он унаследовал после Михаила Матвеевича Троицкого¹¹, одного из лучших ораторов во всей России. Положение его было сначала не из легких, ибо сам Грот говорил неважно, горячась, подчас заикаясь.

Жизнь Николая Яковлевича сложилась таким образом. Как человек чрезвычайно больших способностей и необычайно легкого усвоения материала, он легко, быстро и блестяще прошел все школы – и среднюю, и высшую. Как сын знаменитого академика и племянник, с одной стороны, двух братьев Семеновых, с другой стороны Константина Карловича Грота, крупного сановника, заведовавшего крупным ведомством¹², он имел перед собой открытыми всевозможные служебные карьеры. Курс университета он окончил в 20 лет с золотой медалью за сочинение о пифагорейцах¹³. В мае¹⁴ он окончил курс, а в сентябре был уже назначен профессором философии в Нежинском историко-филологическом институте. Карьера небывалая!

Довольно скоро написал он свою магистерскую диссертацию, очень дельную, носившую, по преимуществу, исторический характер, под заглавием «Психология чувствований»¹⁵. Для докторской диссертации потребовалась ему заграничная поездка, во время которой он занимался много анатомией мозга с одной стороны, а с другой работал по логике и написал книгу, напечатанную тоже за границей под заглавием «К реформе науки логики»¹⁶.

Директором института был в то время друг его отца, профессор русской литературы Николай Семенович Лавровский, на одной из дочерей которого, Наталье Николаевне, он и женился. Лавровский был переведен ректором в Варшавский университет, а на его место был назначен Скворцов, доктор философии¹⁷. Скворцов, как говорили, незаконный сын бывшего министра Д.А. Толстого, явился гонителем в институте всех студентов, всей молодой профессуры, особенно же молодого и задорного Грота, который тогда уже, по-видимому, организовал вокруг себя профессуру.

Гонения подвигли Грота принять кафедру в одесском Университете¹⁸, где к числу учеников его принадлежал, между прочим, доныне здравствующий Г.И. Челпанов, впоследствии его преемник по кафедре в Московском университете. В Одессе Грот развил довольно кипучую литературную и общественную деятельность; читал публичные лекции по философии, издавал брошюры, из числа которых особенную известность получила книжка «О душе»¹⁹. В Одессе в то время был архиепископом тоже философ, Никанор Бровкович²⁰, бывший ректор Казанской духовной академии, написавший сочинение в 3-х больших томах – «О позитивизме». Из Одессы Грот перешел в Москву в 1887 г.²¹ уже с репутацией самого крупного современного русского философского мыслителя.

Начавши необычайно рано свою общественную деятельность, Грот, естественно, не мог не эволюционировать, не мог не менять своих взглядов. Начал он чуть ли не с материализма, пришел затем к позитивизму, находился одно время, особенно в своей докторской диссертации под сильным влиянием Спенсера, но постепенно, еще в Одессе, начал склоняться к спиритуализму; кончил метафизикой. Магистерскую и докторскую диссертации он защищал по соседству Нежина – в Киеве, где на философской кафедре сидели два престарелых философа: Сильвестр Сильвестрович Гогоцкий и Алексей Александрович Козлов, бывший каракозовец, а в то время тоже метафизик.

Гогоцкий был из бакалавров Киевской Духовной академии, богослов по образованию, преподававший за свой долгий век разнообразные предметы: и польский язык, и педагогику, и историю философии, – защищавший разные диссертации, державший разнообразные экзамены и в академии и в университете, человек небольших дарований, издавший, однако, в свое время две полезные книги: «Философский словарь» (Объяснение философских терминов) и подробный «Философский лексикон» в четырех томах²².

Молодому позитивисту Гроту оба этих старика казались отсталыми, и он смотрел на них свысока, но бороться с ними, с матерыми волками, искушенными в диалектике, молодому волчонку не всегда было под силу. Особенно жестоко пощипали его старики на защите докторской диссертации, доказавши ее слабость во многих отношениях. В ней Грот постоянно оперировал Спенсеровыми терминами – интеграция и дезинтеграция. Гогоцкий, желая показать, что единство или объединение требуют внутренней связности и что Гротова интеграция не дает единства, сказал ему: «Да, понимаете ли Вы, что такое “интегрум”? Ведь Ваш “интегрум” – это мешок с горохом». На такие любезности Грот рассвирепел. Еще больней, по-видимому, задел его Козлов. Степень доктора Гроту все же дали.

Молодежь студенческая, бывшая на диспуте, неистово выражала свой восторг Гроту, как представителю нового учения, но сам Грот понимал силу возражений стариков. Не будучи в состоянии посчитаться с ними на самом диспуте, он позволил себе недостойную выходку. В одной из киевских газет он поместил фельетончик, где непрозрачно задел Козлова, указывая на каких-то престарелых мыслителей, которые будто бы отстали от науки, а ночи проводят за карточным столом²³. Эта выходка глубоко уязвила Козлова, который до смерти не мог простить Гроту ее, хотя и не отказывался от участия в его журнале «Вопросы». И сам Грот всю жизнь раскаивался в этой мальчишеской выходке и старался загладить ее искренним ухаживанием за Козловым, который, однако, в эту искренность не верил.

Деятельность Грота в Москве, как я уже сказал, была блестящей, но продолжалась сравнительно недолго, около 12 лет. Смерть похитила его неожиданно и жестоко. Проезжая из Казани в Дерпт через Москву, я всякий раз с ним виделся и отводил себе душу в беседе с ним. Я помню тот маленький особнячок, в котором помещался он на «Чистых прудах»²⁴ со своею многочисленной семьей (было у него, если не ошибаюсь, 12 человек детей). Сам он помещался в маленьком мезонинчике, окруженный книгами и бумагами.

Несмотря на свои философские дарования, Грот унаследовал от отца удивительную немецкую аккуратность и педантичность. Он любил переписываться и получать письма. Вся корреспонденция хранилась в величайшем порядке в бесчисленных картонках по буквам. Средств у него не хватало для содержания такой многочисленной семьи, и он постоянно пользовался пособиями от своего тестя и от своего дяди Константина; приходилось прибегать к побочным заработкам. Его друзья, Трубецкие²⁵, из которых один, Петр, был московским губернским предводителем дворянства, устроили для него специальную курьезную должность: хранителя архива московского дворянства. И вот где его педантичность ему весьма пригодилась. Он с таким же увлечением, с каким предавался другим занятиям, отдался архиву, разбирал, раскладывал документы по папкам, картонам и даже написал об этом архиве целую книгу²⁶.

Бывая в Москве, я обыкновенно целые дни проводил у Грота, то сидя у него в мезонине, то пребывая в его семье за его столом среди многочисленных его потомков. Иногда впрочем мы забирались с ним и с его супругой в знаменитый трактир Тестова²⁷. Грот очень поощрял меня и радовался моим занятиям исторического характера; именно тогда я начал печатание своего труда «Философия в России», растянувшегося впоследствии до 6 выпусков²⁸; Грот видел из них только два. Он советовал мне представить этот труд в Москву в качестве диссертации на степень доктора философии, уверяя, что направление московского историко-филологического факультета историческое, а не философское, так что я как раз своим трудом попаду в тон.

Весной 1900 года я опять заехал к нему, и наше последнее свидание отличалось особенной теплотой. Он мне говорил о своих планах на будущее. Выслужил он уже 30 лет, оставаться более на службе не хотел, получил звание заслуженного профессора и мечтал перебраться на административную должность, а именно хотел сделаться помощником попечителя Харьковского учебного округа (Харьковского потому, что в Харьковской губернии у него было собственное имение). Он добавлял, что он останется в Москве не более, чем на полгода, с тем чтобы произвести меня в доктора и затем передать мне свою кафедру.

Конечно, если бы Грот еще пожил и исполнил свои намерения относительно меня, и я стал бы профессором Московского университета, то моя житейская судьба сложилась бы иначе, но ничему не суждено было исполниться. Едва я успел из Москвы приехать к себе на родину в Дерпт, как получил извещение о внезапной смерти Николая Яковлевича. Мне ничего не оставалось более сделать, как памяти его посвятить 3-й том моей «Философии в России» с греческим эпиграфом, гласящим: «Про добрых не говори, что они умирают».

Причины внезапной смерти Грота и доселе остаются неразгаданными. Некоторые относили ее на счет слабости сердца и паралича его, вызванного малярией, которую он схватил где-то на железной дороге, будучи вынужден раз провести ночь на какой-то маленькой станции, прямо на перроне, на скамейке. Были темные недоказанные слухи о самоубийстве, которое будто бы было вызвано семейными неладами и существованием у него второй семьи. Сколько было справедливого в этих слухах, сказать не могу. Жена его была, по-видимому, вся в своего отца, человека грубого и крутого. Лавровский-отец иногда подвергался приступам необычайно свирепого гнева, был вспыльчив, невыдержан. Возможно, что таким же характером обладала и его дочь, жена Грота, что, конечно, могло делать его семейную жизнь не очень утешительною, но, повторяю, все это одни только догадки. Перед нами только факт преждевременной смерти замечательного человека в возрасте 46 лет, в тот момент, когда он заканчивал один период своей жизни и мечтал перейти в другой и обратиться к совершенно иной и новой деятельности.

Примечания

¹ Вступительная лекция Н.Я. Грота, прочитанная при начале занятий в Московском университете в октябре 1886 г. называлась «К вопросу об истинных задачах философии». Она была опубликована в журнале «Русская мысль» (№ 11 за 1886 г.).

² Брошюра о философии как ветви искусства – это оттиск статьи Н.Я. Грота «Философия как ветвь искусства», напечатанной в № 8 за 1880 г. журнала «Мысль».

³ П.А. Висковатов (Висковатый) читал лекции в Дерптском университете с 1883 г. и был учителем Е.А. Боброва.

⁴ Речь идет о книге Г.В. Лейбница «Избранные философские сочинения. Перевод членов Психологического общества. Под редакцией и с предисловием Преображенского В.П.», вышедшей в 1890 г. как 4-й выпуск «Трудов Московского Психологического общества».

⁵ Е.А. Бобров стал магистрантом Дерптского университета в 1892 г., а в 1893 – штатным доцентом.

⁶ Статья Н.Я. Грота «О времени» была напечатана в книгах 23, 24, и 25 журнала «Вопросы философии и психологии» за 1894 г. В Херсоне в 1896 г. об этой статье была опубликована брошюра Ю.А. [Айхенвальда] «Метафизика и логика. По поводу статьи проф. Грота “О времени”» в 72 страницы.

⁷ В.Ф. Лютославский учился в Дерптском университете с 1883 по 1885 г.; был приват-доцентом кафедры философии Казанского университета с июня 1889 по 1896 г.

⁸ Д.Ф. Беляев Дмитрий Федорович был деканом историко-филологического факультета с апреля 1883 по сентябрь 1897 г.

⁹ К.Я. Грот Константин Яковлевич преподавал в Варшавском университете с 1863 по 1899 г.

¹⁰ Статья В.С. Соловьева «О красоте» была напечатана в первом номере журнала «Вопросы философии и психологии», вышедшем 1 ноября 1889 г.

¹¹ М.М. Троицкий, как и Н.Я. Грот, был инициатором создания Московского Психологического общества.

¹² К.К. Грот (1815–1897) – самарский губернатор (1854–1861), директор департамента податей и сборов Министерства финансов (1861–1869), член Государственного Совета с 1870 г.

¹³ Медальное сочинение Н.Я. Грота «Опровержение Платона и пифагорийцев по метафизике Аристотеля» опубликовано не было.

¹⁴ А именно, в мае 1876 г.

¹⁵ Магистерская диссертация Н.Я. Грота называлась «Психология чувствований в ее истории и главных основах». Она была издана в Петербурге (1879–1880) и удостоилась нескольких откликов в столичной и провинциальной прессе. Защита ее состоялась в Киевском университете 8 мая 1880 г.

¹⁶ Заграничная командировка Н.Я. Грота длилась с 1 сентября 1881 г. по 1 сентября 1882 г. Он работал у В. Вундта в Лейпциге и у Х. Зигварта в Тюбингене. Докторская диссертация Н.Я. Грота «К вопросу о реформе логики» была напечатана в Лейпциге в 1882 г. Защита состоялась в Киевском университете 11 февраля 1883 г.

¹⁷ Николай Ефремович Скворцов был поклонником «классической» образованности и сводил философию к изучению языка Платона и Аристотеля.

¹⁸ Профессором Новороссийского университета в Одессе Н.Я. Грот был утвержден 1 ноября 1883 г.

¹⁹ Упоминаемая работа Н.Я. Грота называлась «О душе в связи с современным учением о силе». Она была напечатана в «Записках Новороссийского университета» в 1886 г. (т. XLIX) и имела довольно большую прессу.

²⁰ Упоминаемый труд А.И. Бровковича на самом деле называется «Позитивная философия и сверхчувственное бытие» в 3 томах (1875–1888).

²¹  В Московском университете Н.Я. Грот начинает работу с 1886 г.

²² Несмотря на компилятивный характер многих статей, лексикон стал выдающимся явлением в русской философской литературе.

²³ В данном случае имеется в виду статья Н.Я. Грота «Загадка знания. Популярно-научный очерк», опубликованная в киевской газете «Заря» № 108 от 20 мая 1883 г. Она была написана по поводу ранее появившейся статьи А. Свентоховского «Загадка знания» (№ 97 от 4 мая), в которой автор сетовал на субъективный характер знания, его относительность и вечную неполноту: «…мы постоянно стоим на такой колеблющейся почве, что ничего прочного соорудить на ней не можем» [Свентоховский 1883, 2]. Н.Я. Грот, напротив, оптимист, он уверен, что субъективность нашего познания – это всего лишь момент мирового устройства. Мы твердо знаем, сколько нужно для нормального существования. Сомневаться в этом способны только философы-метафизики, «…а философам не всегда следует доверять, здравому же смыслу своему можно вполне довериться… Да здравствует же философия здравого смысла!» [Грот 1883, 2] – такими словами Н.Я. Грот завершил свою статью. Итак, наука говорит нам, что состояние нашего сознания вполне соответствует состоянию предметного мира. Другое – и теперь Грот метит в своих киевских коллег, – противное здравому смыслу, выдумали философы-идеалисты, которым, кстати сказать, эта выдумка иногда оказывалась нужною только для того, чтобы свободнее нарушать «…установленные в мире феноменов законы и понятия, – для того, чтобы удобнее бездельничать, удобнее оправдывать свою наклонность к разработке философских систем у зеленого стола и в полутрезвом виде» [Там же].

²⁴ В эти годы Н.Я. Грот проживал в Москве в доме А.А. Котлярева на Новинском бульваре.

²⁵ Петр Николаевич, Сергей Николаевич, Евгений Николаевич и Григорий Николаевич Трубецкие.

²⁶ В обширном «Библиографическом перечне трудов Н.Я. Грота», опубликованном в сборнике «Николай Яковлевич Грот в очерках, воспоминаниях и письмах товарищей и учеников, друзей и почитателей» [Николай Яковлевич Грот 1911, 348–361], а также в разделе «Рукописи Н.Я. Грота» [Там же, 398–407] не содержится никаких указаний на «целую книгу» об архиве.

²⁷ Трактир Тестова («Тестов Анастасий Алексеевич с сыновьями») размещался в Москве в доме Патрикеева на Воскресенской площади.

²⁸ В 1899–1903 гг. в Казани вышло 6 выпусков статей и документов по истории русской философии, подготовленных Е.А. Бобровым («Философия в России. Материалы, исследования и заметки»). Третий выпуск вышел в 1900 г., после кончины Н.Я. Грота.

(Подготовка текста и примечания А.А. Ермичёва)

Источники (Primary Sources in Russian)

Грот 1883 – Грот Н.Я. Загадка знания. Популярно-научный очерк // Заря. № 108 (Grot, Nicolai Ya. (1883) “Knowledge riddle. Popular and scientific sketch”, Zaria, № 108 (1883). In Russian).

Николай Яковлевич Грот 1911 – Николай Яковлевич Грот в очерках, воспоминаниях, письмах товарищей, учеников, друзей и почитателей. СПб., 1911 (Nikolai Yakovlevich Grot in sketches, memoirs, letters of companions, pupils, friends and admirers. In Russian).

Свентоховский 1883 – Свентоховский A. Загадка знания // Заря. 1883. № 97 (Świętochowski, Aleksander (1883) “Knowledge riddle”, Zaria, № 97 (1883). In Russian).