Локальный интеракционизм. Новое решение проблемы ментальной каузальности

А.В. Кузнецов

Данная статья будет посвящена концепции локального интеракционизма, предложенной в недавно вышедшей книге «Сознание и вещи» В.В. Васильевым [Васильев 2014]. Этот труд уже является предметом активной дискуссии в отечественной философской среде; см.: [Шиян 2015]. Она представляет собой амбициозный и оригинальный проект решения проблемы сознания, которое автор видит как последовательность нескольких шагов. С другой стороны, «Сознание и вещи» – манифест кабинетной философии; в этом смысле книга, несмотря на довольно техническое и строгое изложение, вызывает неподдельный интерес даже у философов, не занимающихся аналитической философией сознания. Ее главное оружие – феноменологические дедукции [Васильев 2014, 71], а самое крепкое основание – феноменалистическая онтология, которые вместе образуют фундамент локального интеракционизма.

I. Обзор основных решений проблемы ментальной каузальности и их трудностей

Чтобы понять преимущества локального интеракционизма, я предлагаю коснуться уже известных стратегий поиска решения проблемы ментальной каузальности и трудностей, с которыми они сталкивались. Как известно, проблема ментальной каузальности связана с дуалистическими представлениями об устройстве мира, одна часть которого – физическая, а другая – ментальная. Ответив на вопрос о связи ментального и физического, мы приблизимся к ответу на вопрос, как устроен Универсум, какого рода взаимодействиями он исчерпывается, есть ли в нем отдельное место для сознания и что оно такое; это путь примирения наших базовых представлений о мире.

Главная сложность проблемы ментальной каузальности ‒ это принцип каузальной замкнутости физического, являющийся, по общему мнению, центральным положением натурализма. Его можно сформулировать так: каждое физическое событие имеет только физическую и никакую иную причину. Но если данный принцип ‒ главная проблема ментальной каузальности, то ментальная каузальность ‒ главная проблема натурализма, так как его основная цель заключается в том, чтобы объяснить, как и в силу чего отношения между вещами порождают причинные отношения или причинную разницу без привлечения сверхъестественных сущностей. Пока дело не касается интенциональных систем, натурализм не сталкивается с концептуальными трудностями истолкования природы каузального взаимодействия, так как все предметы и события наблюдаемы и сопряжены в пространстве и времени. Как только появляются ментальные события, действие которых наталкивает на мысль, что они каузально действенны, возникают тяжелые концептуальные затруднения, которые нельзя решить в духе философии Нового Времени, например, через лейбницианскую предустановленную гармонию, так как она предполагает введение сверхъестественных (по меркам нашего времени) принципов. И в этом смысле философия движется вперед^[i]. Затруднения же эти связаны с тем, что ментальное обладает характеристиками, которых нет у физического: субъективность, приватность и квалитативность.

Ниже я предлагаю коснуться, пожалуй, самых известных современных позиций по отношению к проблеме ментальной каузальности в философии сознания: это теория тождества, аномальный монизм, методологический эпифеноменализм, конститутивный панпсихизм и дескриптивные решения^[ii].

Теория тождества ментального и физического обладает своими преимуществами в решении проблемы ментальной каузальности, ведь если ментальное и физическое – одно и то же, то объяснять взаимодействие ментального и физического нет необходимости, а каузальная действенность ментального объясняется его тождеством с физическим. И всё же это решение имеет существенный недостаток. Событие, являющееся причиной, обладает целым набором разных свойств: какие-то из них каузально релевантны, а какие-то – нет. Например, человек поскальзывается на кожуре от банана. Это событие происходит в силу определенного коэффициента трения банановой кожуры – скользкости, но не ее желтого цвета как отражательного свойства поверхности. Значит, скользкость банана – каузально релевантное свойство, отсутствие которого при данных условиях привело бы к тому, что эффект бы не произошёл. Сходное рассуждение применимо и к тезису тождества. Если мы принимаем принцип каузальной замкнутости физического, то наступление любого физического события связано с наличием у события-причины тех или иных физических, но не ментальных свойств. В той степени, в какой событие является физическим, его свойств достаточно для наступления эффекта независимо от того, есть ли у этого события ментальная сторона или нет, так как в этом случае она просто исключается. Другими словами, нам не важно знать, есть ли у причины какого-либо физического события ментальные свойства, потому что наступление эффекта целиком гарантировано физическими свойствами. Поэтому каузальная действенность ментального через тождество – мнимое решение, так как ментальное так и остается «номологическим бездельником» [Feigl 1958, 428; Smart 1959, 142].

Аномальный монизм Дональда Дэвидсона [Davidson 1980] сталкивается с теми же проблемами, что и теория тождества, ответвлением которой он является. Отчасти эта концепция пытается разрешить трудности того, что ментальное нельзя редуцировать к физическому (на это нацелен аргумент множественной реализации [Putnam 1967]). Ключевой идеей аномального монизма является положение, что каузация и каузальное описание – одно и то же^[iii]. Объяснить ментальную каузацию (а также дать объяснение редукции) так трудно из-за самого способа описания каузальных отношений. В случае, когда в них участвуют физические события, описываемые через физические понятия, у нас не возникает проблем перевода физических описаний из одних в другие. То же можно сказать о физико-химических законах. Но вот с ментальным все гораздо сложнее. Несмотря на то, что ментальные события как описания при помощи ментальных терминов каузально взаимодействуют с физическими (наличие союза «потому что», на взгляд Дэвидсона, указывает на каузальные отношения), описания этих отношений аномальны: каузальные отношения ментального и физического не могут быть описаны при помощи строгих законов, хотя каузальные отношения подразумевают их наличие [Там же, 208]. Тем не менее ментальное каузально действенно в силу того, что само описание ментальных и физических событий каузально. Это решение можно назвать дескриптивным, и оно все равно не снимает приведенные выше затруднения, а просто игнорирует их. К тому же аномальный монизм как концепция, не отрицающая каузальную замкнутость физического, предполагает сверхдетерминацию: если физических событий достаточно для каузального объяснения других физических событий, то каузальная действенность ментальных событий по отношению к физическим влечет сверхдетерминацию^[iv]. Оценивая аномальный монизм, Джегвон Ким предлагает аргумент супервентности [Kim 2007, 411]. Так как тезис тождества неверифицируем^[v] (то есть нельзя показать, что ментальное описание и физическое имеют один и тот же экстенсионал), Дэвидсон предлагает особое утверждение о жесткой корреляции или супервентности [Davidson 1980, 214], подчеркивающее первичность физических свойств. Отношения супервентности означают следующее: ментальные свойства события относятся к физическим свойствам того же события таким образом, что репликация физических свойств необходимо влечет наличие тех же самых ментальных свойств, то есть невозможна ситуация, когда два идентичных в физическом отношении события различались бы в ментальном. Учитывая, что, во-первых, тезис тождества предполагает супервентность, и во-вторых, что физический мир каузально замкнут, мы должны исключить каузальную действенность ментального, так как ни одно событие не имеет более чем одну достаточную причину. Особенно это верно, учитывая, что ментальные события онтологически зависимы от физических в указанном смысле. Таким образом, аномальный монизм также сталкивается с проблемой каузального исключения: если одно событие супервентно на другом, то сверхдетерминация невозможна.

Аргумент супервентности, гарантирующий исключение каузальной релевантности ментальных свойств^[vi], дополняется Джегвоном Кимом тем положением, что, в отличие от кварков и подобных неопределенных физических частиц, сознание не помогает нам объяснить, как устроен тот или иной предмет. Теоретическое допущение сознания не добавляет предсказательной силы нашим теориям. Хотя Ким не согласен с Дэвидсоном, он солидарен с тем, что данное положение дел – следствие того, как устроено объяснение в эмпирической науке, основным орудием которой является редукция^[vii]. С одной стороны, у нас нет возможности предоставить редуктивное объяснение сознания, а с другой, несмотря на нередуктивную природу сознания, ментальная каузация в пределах того, как работает объяснение каузации в эмпирической науке, невозможна. Ким называет свою позицию методологическим эпифеноменализмом [Kim 2007, 409], где признание эпифеноменальности ментального связано с тем, как устроен дискурс эмпирического или натуралистического объяснения. Будучи натуралистами, мы не можем обосновать иной достойной модели. В целом позиция Кима последовательна, и если мы принимаем в расчет принцип каузальной замкнутости физического и принцип каузального исключения, вытекающий из определения причины как достаточного условия наступления эффекта, то мы должны признать ментальное эпифеноменом. У нас отсутствует способ показать каузальную действенность сознания в рамках натурализма.

Однако Дэвид Чалмерс так не считает и предлагает выход из сложной ситуации – допустить, что физический мир в предельном смысле психичен, а его основу составляют, наравне с фундаментальными физическими свойствами, природа которых внешняя, протофеноменальные свойства, природа которых внутренняя [Chalmers 2012]. Сами по себе эти свойства не феноменальны и одновременно отвечают за реализацию тех или иных физических свойств. Это положение связано с тем обстоятельством, что Чалмерс наследует идею нейтрального монизма Рассела, заключающуюся в том, что физические свойства – это свойства взаимодействия, то есть экстернальные свойства, но их существование невозможно без наличия внутренних, скрытых свойств, определяющих то, что мир состоит не из абстракций, которыми в сущности являются физические свойства, а из вещей, имеющих своё «что» благодаря внутренним свойствам, связанным с реализацией внешних свойств. Возможно, это положение делает мир реальным. Как бы то ни было, внутренние свойства, определённые таким образом, необходимо признать каузально релевантными. Единственным кандидатами на роль внутренних свойств, по мнению Чалмерса, являются протофеноменальные, которые конституируют феноменальный опыт, а значит, передают каузальную релевантность феноменальным свойствам на основе следующего тривиального принципа: если конституирующие свойства каузально релевантны, то каузально релевантны и конституируемые. Данное решение обладает целым рядом недостатков, первый из которых – отсутствие необходимости постулирования протофеноменальных свойств. Скорее, это – самое элегантное решение в том случае, когда мы признаем нефизическую природу сознания, но принимаем также принцип каузальной замкнутости физического и не считаем эпифеноменализм достойным вариантом. Но элегантность этого решения разрушается из-за самопротиворечия^[viii], так как двумерная семантика, фундирующая натуралистический дуализм Чалмерса, в случае панпсихизма отрицается, а тогда у нас нет оснований говорить о нефизической природе сознания. Таким образом, даже если допустить возможность непротиворечивого обоснования конститутивного панпсихизма, он представляет собой нарушение принципа простоты, или бритвы Оккама. По сути, панпсихизм пытается решить проблему ментальной каузальности постулированием недостающих принципов. И если у Максвелла, которого в качестве примера использует Чалмерс [Chalmers 1996, 127], были основания расширить ньютоновскую физику, то у самого Чалмерса, похоже, схожих по силе доводов нет.

Дескриптивные решения. Несмотря на то, что философские представления Дениэла Деннета и Джона Сёрла можно назвать враждующими, предлагаемые ими решения проблемы ментальной каузальности схожи, так как они используют дескриптивный способ решения проблемы. По мысли Деннета, все, что происходит в мире, может быть описано с точки зрения трех установок: физической, проективной, интенциональной. Он предлагает мысленный эксперимент «Два черных ящика» [Dennett 1992] для объяснения ментальной каузации. На одном из ящиков кнопки, а на другом – цветовые лампочки. Регулярности между нажатием кнопок и зажиганием тех или иных лампочек недоступны для понимания до тех пор, пока мы находимся на физическом уровне рассмотрения системы из двух ящиков. Когда мы усматриваем в работе аппаратуры некоторые программные или проективные закономерности, нам становятся доступны те свойства системы, которые принципиально были закрыты от нас на физическом уровне. В конечном счете, если мы начнем относиться к черным ящикам, как к интенциональным объектам (к объектам, которые обладают интенциональными состояниями), то без труда поймем, почему в ответ на разные манипуляции зажигаются лампочки определенного цвета. В этом смысле интенциональное описание системы является независимым по отношению к двум другим. И в этом заключается природа ментальной каузации, где на уровне интенциональной установки существуют агенты, действующие в соответствии с интенциональными состояниями, а на уровне физической и проективной установок они просто испаряются. Само это решение не является ответом на исходный вопрос о ментальной каузации, существенным основанием которого является признание особого онтологического статуса сознания. Это, скорее, ответ на вопрос о том, чем может являться ментальная каузация в случае физикалистской теории сознания. Ведь из того, что мир представляет собой совокупность физических фактов, не следует, что социальные, культурные феномены, интенциональные состояния не представляют собой самостоятельного предмета рассмотрения.

Сёрл приходит к схожему решению на основе независимого статуса высказываний об интенциональных действиях агента, но подкрепляет это совсем иными доводами. Сознание естественно так же, как и фотосинтез, оно причинно порождается мозгом, но самостоятельно ввиду своей приватности и семантических качеств. Ментальное каузально действенно, все проблемы, связанные с этим, возникают из-за принятия старого философского словаря. Для демонстрации каузальной действенности сознания Сёрл пользуется широко известным аргументом «Проклятой штуковины» («damn thing»): «Смотрите! Я решаю поднять руку – и эта чертовка поднимается» [Серл 2015, 23]. Именно так устроен мир. Концепция Сёрла выглядит противоречивой. С одной стороны, сознание причинно порождается мозгом, с другой – это эмерджентное свойство. Но эмерджентные свойства не являются каузально релевантными по определению^[ix].

Забудем об этом возражении и выдвинем более сильное. Существенным свойством состояний сознания является их приватность, а физических состояний – публичность. Можно согласиться с тем, что мы описываем наш мир таким образом, что приватные события каузально взаимодействуют с публичными. Но в этом как раз заключается проблема ментальной каузальности: каким образом осуществляется взаимодействие публичного и приватного (или протяженного и непротяженного)? Это приводит нас к еще одной проблеме ментальной каузации – проблеме пространственного размещения (spatial location), известной еще со времен субстанциального дуализма. Сёрл на это возражение повторил бы то же самое, что было сказано выше. Деннет сказал бы, что, хотя интенциональные системы обладают независимым описанием, они онтологически производны от физического основания. И тут мы вновь вспоминаем о Дэвидсоне, заявившем, что взаимодействие ментального и физического аномально. Например, в описании физических событий фигурируют только физические события, а в описании химических – только химические, в то время как в интенциональных описаниях фигурируют не только интенциональные состояния и акты, но и физические события. Описание на уровне физической установки качественно не схоже с описанием на уровне интенциональной, где присутствует два рода событий вместо одного. Поэтому Сёрл и Деннет не решают проблему ментальной каузальности в исходном ее смысле, считая все перечисленные затруднения нелепыми ошибками в понимании каузации^[x].

Конечно, популярность дескриптивных решений проблемы ментальной каузальности не является следствием поверхностного понимания проблемы. Наоборот, вследствие того что сам метод натуралистического объяснения не приемлет возможность обоснования ментальной каузации как особого рода причинности наряду с физической, отсылка к описаниям может оказаться наилучшим решением. Ментальная каузальность как возможность каузального воздействия ментального, поскольку оно ментальное, на физическое остается своего рода ноуменальной проблемой, а в пределах натуралистического объяснения мы должны признать ее эпифеноменом.

Безусловно, сказанное не ставит точку в дискуссии; у каждой из предложенных позиций найдется немалое число последователей и оппонентов.

II. Феноменалистические основания локального интеракционизма. Аргумент каузальных траекторий^[xi]

Таким образом, решить проблему ментальной каузальности в исходном смысле в рамках натурализма нельзя, если считать субъективность, приватность и квалитативность ментального особыми онтологическими характеристиками. Но это не значит, что все пути исчерпаны. Выход – показать, что мир устроен так, что мы должны признать каузальную действенность сознания. Прямым путем этого не сделать, но можно попробовать контрафактически: если в событии-причине отсутствуют ментальные свойства, то событие-эффект может не наступить или будет другим. Поэтому отчасти локальный интеракционизм, о котором я буду говорить дальше, базируется на контрафактическом анализе. За ним стоит более глобальный и мощный проект – феноменалистическая онтология, которая оценивает наши базовые убеждения.

Натуралистическая онтология, как и любое другое представление о мире, зависит от устройства наших когнитивных способностей. Это давно известное философское положение. Значит, каркас онтологии в предельном смысле – это базовые убеждения или положения, выводимые из устройства когнитивных способностей. Такова ключевая идея феноменалистической онтологии. Главным методом ее построения является концептуальный анализ, принимающий форму феноменологических дедукций. Мы не можем обратиться для этого к эмпирическим фактам и к тому, как устроено эмпирическое исследование, потому что, как известно, эмпирическая реальность берется в скобки при использовании феноменалистического подхода^[xii]. Поэтому данный анализ является примером кабинетной философии, посредством которой, на взгляд В.В. Васильева, может быть построена онтология^[xiii].

Так как дедуцирование базовых положений феноменалистической онтологии не является предметом статьи, опишу их лишь коротко.

1. Соответствие прошлого и будущего. Это значит, что когда повторяются какие-то события прошлого, то мы ожидаем, что за ними наступят последовавшие за ними тогда события. Например, когда мы судим о новых событиях, мы прежде всего выясняем, из каких элементов прошлых они состоят, находим соответствие уже известным событиям. В опыте нет качественно новых элементов, он весь соткан из их комбинаций.

2. Каузальная вера: каждое событие имеет наблюдаемую причину, беспричинных событий нет. Этот базовое убеждение вытекает из первого. События прошлого, от которых мы ожидаем наступления одних и тех же событий в будущем, должны мыслиться нами как причины. Любое событие наблюдаемо и встроено в ряд других событий. Поэтому эта базовая установка не допускает беспричинных событий.

3. Экзистенциальная вера: внешний по отношению к сознанию мир реален. Она базируется на предыдущих двух принципах. Предметы не исчезают в тот момент, когда я отвожу от них взгляд. Иначе это бы нарушало принцип соответствия прошлого и будущего вместе с каузальной верой. Также экзистенциальная вера предполагает существование других сознаний, или менталистской веры. Переход от экзистенциальной веры к менталистской представляет собой пример феноменологической дедукции.

На этих трех положениях основывается феноменалистическая онтология. Из них Васильев выводит принцип каузальной замкнутости физического и ложность эпифеноменализма [Васильев 2014, 83‒142]. Первое дедуцируется из каузальной веры, второе – из менталистской на том основании, что она и эпифеноменализм противоречат друг другу. Казалось бы, существование других сознаний и эпифеноменализм не противоречат друг другу. Но это не так, поскольку менталистская вера поддерживается не только экзистенциальной верой, но и принципом соответствия прошлого и будущего, из которого проистекает вера в причинность. Если другие сознания эпифеноменальны, это ведет к нарушению принципа соответствия. А так как, во-первых, базовые установки таковы, что их нельзя отрицать, и во-вторых, принцип соответствия является самой сильной из них, то допустить эпифеноменоменальность других сознаний невозможно. Значит, сознание каузально действенно. Но одного противоречия базовых установок с эпифеноменализмом недостаточно, чтобы решить проблему ментальной каузальности. Ложность эпифеноменализма приводит нас к главной трудности: похоже, что истинные по отдельности каузальная замкнутость физического и каузальная действенность сознания несовместимы. В таком случае, исходные принципы неверны. Но если мы доверяем проведенным дедукциям, то надо постараться найти путь совмещения этих положений, которое обеспечит решение проблемы ментальной каузальности. Мы уже выяснили, что в пределах натурализма такого пути, кроме дескриптивного, нет. Но можно ли сделать это в рамках феноменалистической онтологии? Если нельзя, то у нас не остается никакой возможности показать каузальную действенность сознания в традиционном смысле. Таким образом, феноменалистическая онтология – последний доступный шанс обосновать ментальную каузацию. В этом захватывающая интрига, закручивающаяся вокруг локального интеракционизма, и в этом его оригинальность.

Чтобы обосновать ментальную каузацию, Васильев предлагает аргумент каузальных траекторий, опровергающий локальную супервентность, повсеместно принимаемую аналитическими философами. Из ложности локальной супервентности следует локальный интеракционизм. Сам термин «локальная супервентность» появляется у Дэвида Чалмерса в «Сознающем уме» [Chalmers 1996, 32‒42]; эта супервентность подразделяется еще на виды глобальной, натуральной и логической. Вот их определения:

1. Локальная супервентность означает отношения супервентности относительно А- и В-свойств какого-либо отдельного предмета (где А- и В-свойства – низкоуровневые и высокоуровневые свойства соответственно), то есть если А-свойства этого предмета определяют наличие В-свойств этого предмета. В таком отношении находится форма предмета и его физические свойства. Это легче понять через отличие от глобальной супервентности, где нет двух возможных миров идентичных по своим А-свойствам, но отличных по В-свойствам, то есть где А- и В-свойства представляют свойства всего мира в целом, а не какого-то отдельного предмета. Локальная супервентность предполагает глобальную, но не наоборот, так как в двух идентичных по своим физическим свойствам мирах могут найтись предметы одинаковые по своим физическим свойствам, но разные по высокоуровневым свойствам. Ввиду, например, разнящейся эволюционной истории в этих мирах возможно существование разных видов живых существ с одинаковыми физическими свойствами.

2. В-свойства логически супервентны на А-свойствах, если нет двух таких логически возможных ситуаций, которые идентичны по А-свойствам и в тоже время различны по В-свойствам. Логическая супервентность означает, другими словами, что В-свойства необходимо супервентны на А-свойствах. В-свойства натурально супервентны по отношению к А-свойствам, если нет двух натурально возможных ситуаций, идентичных по А-свойствам и различных по В-свойствам. Натурально возможная ситуация – это ситуация, возможная в нашем мире, согласно его законам, существование которой как минимум не противоречит этим законам. Например, форма капли воды при падении натурально супервентна на своих физических свойствах, но можно представить ситуацию, которая физически идентична этой, но в ней будут отсутствовать базовые законы аэродинамики, тогда, быть может, вода вообще потеряет способность формироваться в капли при падении, поэтому форма капли воды в данном случае именно натурально супервентна.

Итак, Чалмерс отстаивает тезис локальной и натуральной супервентности.

Аргумент каузальных траекторий базируется на трех посылках (первая из которых является самой важной):

1)     одно и то же событие может иметь разные причины. Это значит, что организм мог прийти в актуальное состояние разными путями, включающими разные ряды каузальных событий;

2)     Воспоминания^[xiv] отражают прошлое более или менее корректно;

3)     Приватные состояния (ментальные) скоррелированы с поведением.

Из 2) и 3) следует, что ментальные состояния закрепляют конкретную физическую историю организма [Васильев 2014, 112‒113]. И если организм как локальная физическая система мог иметь некоторое множество различных каузальных траекторий, то приватные состояния закрепляют только одну из них в воспоминаниях^[xv]. Разные воспоминания могут вести к разным ожиданиям, а разная физическая история может вести к разным физическим эффектам (пусть в какой-то момент эти истории могли проходить через одинаковые события). В таком случае, мы должны заключить, что одно и то же локальное физическое состояние организма может вести не только к разным физическим эффектам, но и к существованию разных, нетождественных между собой ожиданий или комплексов ожиданий и убеждений. Значит, локальная супервентность не верна. Но более того, за ложностью локальной супервентности можно доказать каузальную действенность ментального. Если ментальные события скоррелированы с поведением, то в случае, когда организм пришёл в одно и то же состояние разными путями, он может обладать разными ожиданиями в отношении того, что случится затем (это связано с принципом соответствия прошлого и будущего в самом глубоком смысле), и разным поведением (принцип 1)), которое будет скоррелировано с этими ожиданиями (принцип 3)). Так как только на основании физического состояния организма (то есть локально) не определить его последующую историю, то имеющиеся и скоррелированные с его поведением ожидания (или иные ментальные состояния) должны быть включены в качестве каузально релевантных компонентов причины наступления следующего события. В противоположном случае мы не обладаем другой возможностью в локальной ситуации определить причину как достаточное условие наступления эффекта, что противоречило бы каузальной вере. Другими словами, если для наступления локального события не учитывать приватных ментальных компонентов предыдущего, то без них не образовать достаточного условия (причины) его наступления, что очевидно противоречит каузальной вере. Таким образом, мы получаем модель локального интеракционизма на основе контрафактического понимания ментальной каузальности, которая не противоречит принципу каузальной замкнутости физического. Противоречия здесь нет, потому что при копировании не только локальных, но и глобальных компонентов физического события (то есть физического состояния мира в целом – совокупного события) следующее событие жестко определено (с феноменалистической точки зрения каузальный детерминизм истинен) и не нуждается в привлечении ментальных характеристик в качестве каузально релевантных. Получается, что на глобальном уровне мы должны принять глобальный эпифеноменализм, а на локальном уровне феноменалистическая онтология как проект реальной онтологии [Васильев 2014, 65] имплицирует локальный интеракционизм.

Это только абрис решения и в нем отсутствуют многие важные моменты. Тем не менее становится ясно, что мы имеем дело с необычной концепцией. Естественно, дав обзор предшествующим стратегиям решения проблемы ментальной каузации, я вовсе не претендую на то, что именно локальный интеракционизм – единственное приемлемое решение. Но, если мы желаем решить проблему ментальной каузации, не минуя такие трудности, как принципы каузальной замкнутости физического и каузального исключения, то мы методологически закрыты от такого решения в рамках натурализма (если только не отсылаем к тому, что так устроено описание взаимодействия ментального и физического). В таком случае, метод аргументативной феноменологии, основанный на разработке феноменалистической онтологии, становится последним подходящим вариантом для решения проблемы ментальной каузальности.

III. Локальный интеракционизм и его трудности

Восприятие локального интеракционизма во многом зависит от того, есть ли связь между натуралистическим подходом исследования сознания и феноменалистическим как методом кабинетной философии. Многие философы сознания не приемлют априорных рассуждений, считая, что исследование сознания обязательно должно согласовываться с эмпирическими данными. Но так ли уж натурализм далек от феноменалистической философии? Что сделали Кант и Юм для натурализма? Очертили границы возможного натуралистического исследования, дали ему правила, отрезав от объяснительной практики сверхъестественные сущности, то есть такие, которые находятся за пределами опыта. Выше уже упоминалась концепция предустановленной гармонии, которая объясняла взаимодействие ментального и физического для своего времени вполне натурально. Но идеи этих философов дали понять, что каузальные отношения обусловлены особенным устройством опыта, где нет места для действия божественной субстанции и другим сверхопытным силам. Установки феноменалистической философии ‒ это основания натурализма. К тому же сознание ‒ особый предмет исследования, это одновременно обуславливающая и исследуемая инстанция, которая равным образом не дает себя в опыте как наблюдаемые физически события, и тем не менее как-то с ними взаимодействует, когда некоторые физические события представляются нам эффектами ментальных. Поэтому я выдвигаю более сильный тезис: феноменалистическая онтология ‒ это онтология, где сознание может быть объяснено в качестве натурального феномена, то есть такого феномена, который вступает в каузальные отношения с иными феноменами, при этом не утрачивая своих ключевых качеств: субъективности, квалитативности и приватности. Но данное положение является поводом для большой и весьма интересной дискуссии. Поэтому я предлагаю перейти к другим возможным возражениям.

Например, кто-то мог бы выдвинуть утверждение, что хотя мозг может прийти в одно и то же положение разными путями, все равно его ментальные состояния будут одинаковыми. Тогда это требует обоснования следующего тезиса: необходимо, что мозг в данном состоянии обладал только и только такими ментальными свойствами.

Обратите внимание, что это не эмпирический тезис. Это тезис локальной супервентности, опровергаемый выше на основании более общих концептуальных доводов. Подтвердить эмпирически локальную супервентность нельзя, так как это суждение необходимости. Даже натуральная супервентность представляет собой утверждение необходимости на множестве возможных миров с теми же, что и в нашем мире, законами. Поэтому, если представить, что некто апеллировал бы к эмпирическим данным, что мозг работает так, будто всякое его конкретное состояние ведет только к одному и никакому другому ментальному состоянию, то можно было бы заметить, что эмпирические данные просто не могу содержать в себе таких положений. Локальный интеракционизм как дедуцированная из базовых онтологических установок концепция по определению не чувствителен к эмпирической критике, несмотря на то что является натуралистической концепцией^[xvi].

Другой трудностью для эмпирического опровержения локального интеракционизма, помимо того, что он основан на феноменалистической онтологии, является тот факт, что эта концепция в модальном отношении не предполагает суждений необходимости, а показывает возможность. Ведь в самом деле, мы не можем логически исключить ситуацию, когда два идентичных мозга в разных мирах (то есть с разной каузальной историей) обладали бы одинаковыми ментальными состояниями, но найдется хотя бы один мир, где эти состояния будут разниться. Чтобы разрушить суждения возможности, нужно предоставить суждения необходимости. Сюда же можно отнести посылки 2) и 3) аргумента каузальных траекторий, которые не должны обладать статусом необходимых положений.

Релевантными вариантами атаки локального интеракционизма являются концептуальные доводы. Например, что глобальная супервентность имплицирует локальную^[xvii]. Если это так, то у каждого локального события должно быть только одно прошлое. Но это сразу предполагает, что событие может иметь только одну причину в прошлом, а это очевидно неверно. Тогда более сильной стратегией будет попытка показать, что отрицание локальной супервентности ведет к отрицанию глобальной. Ведь мир в целом можно тоже истолковать как некоторое совокупное событие, могшее наступить разными путями. Ответ здесь заключается в том, что совокупное событие мыслится как такое событие, которое за пределами себя не имеет никаких других событий. Положение, что одно событие может иметь разные причины, связано с имплицитным допущением, что это не совокупное событие, то есть за его пределами мыслятся другие события, которые могли или могут с ним каузально взаимодействовать. Получается, что для уточнения понятия совокупного события мы должны ввести ограничительное положение: отсутствие внешних по отношению к нему событий, с которыми оно могло или может каузально взаимодействовать.

Наиболее сильным возражением, наверное, является вопрос о необходимости разработки локального интеракционизма. Пусть мы имеем дело не с мозгом, а с искусственным интеллектом. Тогда «ментальные состояния» робота тоже должны быть каузально релевантны. В этом случае не имело бы никакого смысла разрабатывать способ примирения каузальной замкнутости физического с каузальной действенностью сознания, хватило бы дескриптивного решения. Но дело в том, что ментальные состояния робота ненастоящие – «как бы интенциональные» по Серлу, или реально интенциональные по Деннету (если их интенциональное описание обладает самостоятельной объяснительной силой). Ключевая характеристика некоторых ментальных состояний в том, что это приватные состояния^[xviii]. Защите данного положения посвящена отдельная часть текста в книге «Сознание и вещи» [Васильев 2014, 91‒93]. Но это не должно смутить сторонников искусственного интеллекта: можно просто сказать, что если робот обладает ментальными состояниями, то некоторые из них могут быть приватными^[xix]. Такой тезис отвергается Васильевым, чему посвящена его отдельная статья «Кока-кола и секрет Китайской комнаты» [Васильев 2007, 86‒94], направленная против возможности даже слабого искусственного интеллекта. Кратко говоря, дело в том, что робот не может быть идеальным собеседником. В наших фантазиях нам легко представить роботов, которые могу делать то же самое, что и мы. Именно это наивное убеждение стремится разрушить Васильев, апеллируя к особому виду индоксикальных вопросов (Что перед вами? Который час?)^[xx]. Но допустим, что мы не знаем, верны аргументы Васильева или нет. Тогда применение менталистской веры к роботам должно быть связано с тем, что они являются версией как минимум слабого искусственного интеллекта. Возможно, избыточно говорить, что в таком случае у них реализуется локальный вид ментальной каузации. Но тонкость в том, что модель локального интеракционизма связана с наличием хотя бы одного сознания ‒ своего, отвлечься от которого при построении онтологии невозможно, пусть даже весь мир состоит из совершенных роботов. В этом смысле мы отказываемся от перегруженного метафизического положения о существовании «настоящего» сознания у человека. Базовые онтологические установки устроены так, что локальная ментальная каузация будет реализовываться хотя бы в одном существе и приписываться другим объектам менталистской веры. Да, возможно, приватных субъективных квалитативных состояний на самом деле нет. Но, с одной стороны, ни эмпирически и никак вообще этого не показать^[xxi], с другой ‒ феноменалистическая онтология такова, что из нее невозможно элиминировать приватные состояния; она строгим образом согласует нашу веру в то, что они есть, с тем, что, если они есть, то обладают каузальным потенциалом. А приписывания нелокальной причинности таким несовершенным объектам, как запоминающие устройства, домашние компьютеры, будет производно от не локальной ментальной причинности.

Тем не менее эта линия все еще может быть продолжена. Не является ли локальный интеракционизм релятивистской моделью ментальной каузации? Если феноменалистическая онтология ‒ пример реальной онтологии, то каузальная действенность сознания должна быть реальной с феноменалистической точки зрения, но никак не относительной. Обратим внимание вновь на различие между локальными и глобальными характеристиками. Например, локальными характеристиками могут быть физические свойства мозга, организма в целом, его среды. Но может ли состояние планеты Земля быть признано локальным состоянием? Согласно определению ‒ может. Тогда возникает следующая проблема: если аргумент каузальных траекторий опровергает тезис натуральной локальной супервентности, то состояния мира должны исчерпываться натурально возможными. Например, в предыдущий момент времени планета Земля существовала, или в предыдущий момент времени данный мозг существовал. Таким образом, необходимо отсечь ситуации, противоречащие естественным законам: планеты и мозги не появляются неожиданно из пустоты. Другими словами, состояние планеты Земля в предыдущий момент времени может содержать столь много детерминирующих компонентов, что если множество возможных ментальных состояний у данного мозга больше или равно двум, то это натурально невозможно. Конечно, можно возражать этому слишком эмпирическому возражению. Но с более формальной точки зрения оно таково:

1.     Локальное событие ‒ это такое событие, за пределами которого мыслятся другие события, которые могли или могут с ним каузально взаимодействовать;

2.     Значит, в причинном отношении локальное событие может содержать бесконечно много детерминирующих компонентов;

3.     Чем больше детерминирующих компонентов содержит система, тем меньше множество натурально возможных каузальных траекторий в прошлом;

4.     На какой-то стадии усложнения некоторого локального события ситуация будет такова, что ложность тезиса локальной супервентности возможна только тогда, когда предыдущие каузальные траектории не являлись натурально возможными;

5.     Следовательно, на данной стадии нелокальная ментальная причинность испаряется.

Но это противоречит утверждению автора о том, что феноменалистическая онтология ‒ модель реальной онтологии, где все дедуцируемые из нее принципы должны быть также признаны реальными, но не релятивистскими. И опасность здесь гораздо более сильная, нежели в случае с роботами. Можно попробовать найти выход при помощи утверждения, что приватные ментальные состояния отражают нелокальные компоненты причины. Это неявным образом указывает на то, что состояние планеты Земля не должно мыслиться как локальное. Да, оно локально по отношению к другим событиям, но не локально по отношению к организму, к нашему опыту. Сама по себе каузальная траектория есть выделенная череда локальных событий, некоторые из которых находят отражение в приватных ментальных состояниях, указывающих на события, которые не имели место в предыдущий момент времени. Поэтому ключевым для определения нелокального события должен быть не пространственный, а временной срез, а для локального события границей должны быть события, участвующие в непосредственной каузальной интеракции с организмом. Например, очевидно, что полет насекомого в Амазонии не может быть каузально релевантным компонентом причины моего поведения, если только это событие каким-то образом не отражено в моих воспоминаниях. В таком случае надо также добавить, что высказанное выше положение о том, что воспоминания закрепляют какую-то одну каузальную траекторию, ошибочно, они лишь закрепляют нелокальные релевантные физические компоненты причины, которые не даны в локальной ситуации.

В случае, если эти дополнения могут оказаться слишком сильными, а их отсутствие слишком слабым для обоснования нерелятивистского понятия нелокальной ментальной причинности, у нас не остается возможности отстоять каузальную действенность сознания, и локальный интеракционизм встанет в число решений, где каузальная действенность сознания существует, но не может быть показано, каким же образом она осуществляется. А именно это самая трудная часть проблемы ментальной каузальности.