Посткапиталистическое будущее России возможно как общество знаний, интеллектуально-нравственные ориентиры которого определяются идеей доброй разумности, становящейся русской идеей XXI в. Ключевую роль в таком обществе играют социогуманитарные технологии, конвергенция которых с нано-, био-, инфо- и когнитивными технологиями порождает феномен НБИКС-революции. Речь идет о социальных и гуманитарных технологиях неманипулятивного характера, реализующих возможности философской инженерии.

Post-capitalist future of Russia should be knowledge society leaded be idea of kind-hart reasonability that becomes the Russian idea in XXI century. Social technologies, non-manipulative Humanities-based technologies and philosophical engineering converging with nano-, bio-, info- and cognitive technologies will play key role in this type of society.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: посткапитализм, общество знаний, русская идея, социогуманитарные технологии, философская инженерия, метакультура.

KEYWORDS: post-capitalism, knowledge society, Russian idea, social technologies, Humanities-based technologies, philosophical engineering, meta-culture.

Вопрос, заслуживающий самого серьезного философского исследования и обсуждения, поставлен в статье трех авторов – В.Г.Федотовой, В.А. Колпакова, Н.Н. Федотовой, опубликованной в № 10 журнала «Вопросы философии» за 2013 г. – «Какая модернизация и какой капитализм нужны России?». По сути, речь идет о необходимости самопознания и самопроектирования российского общества таким образом, чтобы сделать возможной и осмысленной жизнь при капитализме. Авторы заканчивают статью словами о необходимости для России Модернизации с большой буквы, несущей изменения в духовных основах общества, сопоставимые по масштабу с теми, что были произведены когда-то Реформацией в Европе [Федотова, Колпаков, Федотова 2013].

В упомянутой статье подчеркиваются отличия постсоциалистического капитализма от постфеодального, справедливо говорится о необходимости учитывать такие различия. Воздавая должное интересной постановке вопросов и основательности суждений авторов, мы считаем важным обратить внимание на то обстоятельство, что новый, постсоциалистический капитализм возникает и формируется в эпоху, когда в «старых» капиталистических обществах происходят изменения, совокупность которых характеризуется как «посткапитализм», «постиндустриальное общество», «общество знаний»[i]. В эти процессы, так или иначе, включаются постсоциалистические страны. В данном контексте имеет смысл говорить не только о будущем капитализма, но и о будущем посткапитализма в России.

Какова же желаемая перспектива российского посткапитализма? И что представляет собой посткапитализм?

Из постсоветского капитализма – в посткапитализм

Прежде всего, следует отметить, что «посткапитализм» не относится к числу четко определенных терминов. Эта неопределенность не в последнюю очередь обусловлена расхождениями в понимании капитализма, на смену которому, как явствует уже из названия, приходит посткапитализм.

Притом что понятие «капитализм» получает различные трактовки в разных экономических и социально-политических концепциях, можно выделить, по крайней мере, два признака, необходимо присущие капитализму как экономической системе. Во-первых, это широкое распространение товарно-денежных отношений, частной собственности на средства и факторы производства, развитие частного предпринимательства. Во-вторых, капитализм немыслим без рынка труда, существования «армии» свободных наемных работников.

Согласно марксистской теории, сущностной чертой капитализма является эксплуатация наёмных рабочих, присвоение капиталистом созданной их трудом прибавочной стоимости. Историческая обреченность капитализма, с этой точки зрения, обусловлена обостряющимся противоречием между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения результатов, непримиримой борьбой между пролетариатом и буржуазией как основными классами капиталистического общества.

Иначе видел капитализм М. Вебер, считавший определяющими свойствами «духа капитализма» рациональность и систематичность в стремлении к прибыли, законопослушание и профессионализм. Носителями такого духа в начале Нового времени были, по Веберу, не столько крупные торговцы, сколько поднимавшиеся в этот период слои ремесленников [Вебер 1990, 84–86].

Ф. Бродель – эвристичность концепции которого применительно к российским условиям оценивают в упомянутой статье российские авторы – считал Веберово понимание капитализма лишь ловким приемом, позволяющим защититься от влияния Маркса. Капитализм по Броделю «располагается» на вершине торговой, финансовой и промышленной иерархии, где имеются средства создания и изменения стратегии, освобождающие их обладателей от подчинения многообразным факторам рынка. В определенном смысле это зона «противорынка», для которой рынок служит лишь «гумусным слоем» [Бродель 2006 II, 217]. В.Г. Федотова, В.А. Колпаков и Н.Н.Федотова справедливо подчеркивают, что именно капитализм в смысле Броделя (как «противорынок», «царство изворотливости и права сильного») был создан в нашей стране в 90-х гг. XX в. Очевидно, что вырасти из рынка такой капитализм не мог, поскольку рыночной экономики в СССР не было. В этих условиях ускоренное создание капитализма стало возможным за счет передачи в частные руки государственной собственности.

Продолжая в известном смысле рассмотрение В.Г. Федотовой, В.А. Колпакова и Н.Н. Федотовой, отметим, что с позиций одностороннего экономизма, игнорирующего культурные факторы, российские «олигархи» принципиально не отличаются от крупных капиталистов Запада и Востока, а потому попытки поставить их в неравноправное положение не имеют серьезных оснований. Однако в особое положение ставит эту разновидность капиталистов сам факт присвоения ими совсем недавно (по историческим меркам) и на глазах у всего мира крупных объектов государственной собственности, и данное обстоятельство следует принимать во внимание, обсуждая перспективы отечественной социально-экономической и культурной системы.

Так или иначе, сегодня в России есть и частная собственность, и предпринимательство, и рынок, и эксплуатация, и «противорынок». Получение прибыли является общественно одобряемым мотивом деятельности многих людей и организаций, однако условия возникшего в «лихие девяностые» рынка существенно затрудняют достижение такой цели без нарушений законодательства. Привычными стали рассуждения о пороках постсоветского капитализма, его непроизводительности и негуманности в сопоставлении с капитализмами «эталонных» стран. Но возможен ли в России «правильный» капитализм? Если да, то сколько времени должно пройти до его наступления? И будет ли все это время существовать такое государство, как Россия?

В ситуации, когда перспективы отечественного капитализма вызывают все больше сомнений, а социалистические установки неизменно ассоциируются с возвращением в советское прошлое, именно идея посткапиталистического будущего открывает возможности для продуктивной творческой работы мысли, ориентированной на изменения социоэкономической и культурной реальности. Представление о США и странах Западной Европы как оставляющих капитализм в прошлом отнюдь не является общепризнанным, однако имеет достаточно веские основания и связано с именами весьма известных авторов. Существенное достоинство посткапиталистической перспективы для нашей страны состоит в том, что такая перспектива может быть приемлема как для тех, кто критикует капитализм с социалистических и коммунистических позиций, так и для сторонников развития страны в русле «западной цивилизации».

Примечательно, что посткапитализм видится порой не только как будущее человечества, но и как настоящее наиболее продвинутых стран. «Однако общество, в котором мы живем, определенно следует характеризовать как посткапиталистическое», – заявляет П. Дракер в книге «Постэкономическое общество», вышедшей в свет в 1993 г. и вскоре переведенной на многие языки [Дракер 1999, 71]. Для посткапитализма как экономической системы, по Дракеру, характерны такие изменения в значимости ресурсов, когда главным ресурсом становится знание, а земля, рабочая сила и капитал играют роль ограничивающих факторов. Следует подчеркнуть, что посткапитализм по Дракеру не означает ни упразднения частной собственности на средства производства, ни существенного ограничения рыночных отношений. Напротив, движение к посткапитализму, а затем и к обществу знаний связывается данным автором со все более широким вовлечением знания в сферу действия рынка. Трактовки посткапитализма, как правило, предполагают решающую роль знания в экономическом развитии и потому тесно связаны с идеей общества знаний. Еще в середине XX в. Д. Белл, автор развернутой постиндустриалистской концепции, характеризовал постиндустриальное общество как такое, «осью» которого является знание. Как и другие теоретики постиндустриализма, Белл отмечал растущую роль слоя профессионалов, который оформляется в особый класс современного общества. В начале XXI в. Д. Белл подчеркивал, что понимание капитализма как общества с антагонистическими классами утратило прежнее значение и что мы являемся свидетелями формирования экономики, основанной на знаниях и движимой знаниями [Белл, Иноземцев 2007, 17–18].

Прилагательное «посткапиталистическое» (как и «постиндустриальное») указывает лишь на положение рассматриваемого типа общества во времени – «после капиталистического» («после индустриального»), но не «схватывает» его качественную определенность. Выражение «общество знаний» более подходит для того, чтобы отразить в названии новой исторической ступени черты, обусловившие ее качественное отличие от предыдущих. Однако сказать, что Россия должна стать обществом знаний, значило бы сказать слишком мало. Ведь и общество знаний понимают по-разному, а нередко сводят к экономике знаний, что дает мощные стимулы к распространению экономического (или псевдоэкономического) редукционизма едва ли не на все сферы общественной жизни.

Общество знаний. Идея доброй разумности

Экономический подход к знанию предполагает использование определенных способов измерения. Развитие экономики знаний выражают в различных системах показателей, индексов и рейтингов. Например, индекс Всемирного банка вычисляется на основе показателей, относящихся институциональному режиму, стимулирующему эффективное использование ресурсов и создание новой продукции, к уровню образования населения, возможностям переподготовки, к системе инноваций и технологической адаптации, к развитию информационно-коммуникационной инфраструктуры [Индекс экономики знаний 2008 web].

В экономике и менеджменте складывается особое понимание знания, существенно отличное не только от философских трактовок знания, но и от того, что понимают под знанием в повседневной жизни. Статус «знания» в рыночно-менеджериальных контекстах приобретают все «невидимые» активы, т.е. неденежные активы, не имеющие физической формы. Показательна в этом отношении характеристика знания, которая дается в учебнике «Управление знанием в инновационной экономике». Здесь поясняется, что к невидимым активам фирмы относят вложения в человеческий капитал фирмы и в НИОКР, сюда же включают торговую марку, интеллектуальную собственность, квалификацию менеджеров и персонала, отношения с потребителями и поставщиками, внутрифирменную культуру и этику. Все это называют также интеллектуальными активами или «знаниями», а управление такими активами – «управлением знанием» [Управление знанием в инновационной экономике 2009]. Вряд ли оправданно всерьез полемизировать в рамках философской дискуссии со столь экзотической трактовкой знания. Не стоит также пытаться «обогатить» философию этим якобы инновационным видением экономистами феномена знания – кстати, изучаемого философией на протяжении тысячелетий. Вместе с тем, невозможно игнорировать сам факт появления термина «знание» со специфическим значением в языке экономики и менеджмента. Разумнее было бы предложить варианты «перевода» данного термина для использования за пределами соответствующего профессионального языка. В качестве одного из возможных вариантов мы предлагаем выражение «РМ-знание» («знание в рыночно-менеджериальном смысле»). Не исключаем, что в будущем появятся лучшие варианты перевода, однако при отсутствии таковых предложенный нами термин «РМ-знание» вполне пригоден для целей исследования и обсуждения проблематики общества знаний. Наша принципиальная позиция состоит в том, что недопустимо сводить к «РМ-знанию» все знание как таковое или все общественно-значимое знание. Недопустимо и общество знаний сводить к экономике знаний.

Между тем именно тенденции сведения общества знаний к экономике знаний (или экономике, основанной на знаниях) преобладают как в современной научной литературе, так и в программах и стратегиях, принимаемых государствами и межгосударственными объединениями. Примером критики таких подходов может служить статья Э. Агацци [Агацци 2012], где речь идет, кроме прочего, о Лиссабонской декларации 2000 г., провозгласившей целью ЕС создание лидирующей в мире экономики, основанной на знаниях (knowledge based economy).

Создание в России конкурентоспособной экономики знаний и высоких технологий – цель, заявленная в «Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации до 2020 года», утвержденной в 2008 году российским правительством. Те же мотивы характерны для «Стратегии – 2020», разработанной на основе данной «Концепции». К «экономике знаний и высоких технологий» относят такие сферы, как профессиональное образование, высокотехнологичная медицина, наука и опытно-конструкторские разработки, связь и телекоммуникации, наукоемкие подотрасли химии и машиностроения. Направленность подобных концепций и стратегий вполне может быть понята как «посткапиталистическая», так как они предполагают, что капитализм в России в основном построен и можно вести речь о переходе к экономическому развитию «инновационного социально ориентированного типа», о превращении инноваций в ведущий фактор экономического роста и опережающем развитии человеческого потенциала.

Вместе с тем, человеческая составляющая весьма своеобразно представлена в рыночно-менеджериальных контекстах таких документов, как упомянутые «Концепция» и «Стратегия». Например, в итоговом докладе о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. выносится категоричное суждение о «неудовлетворительном качестве преподавательского состава вузов», а первым и главным аргументом для такой оценки служит ссылка на низкую зарплату преподавателей, составившей в 2010 г. в среднем двадцать тысяч рублей [Стратегия… 2012, 252]. Смысл работы преподавателя, идеалы и нормы профессиональной деятельности остаются вне подобных контекстов. Представление о преподавателе как некачественном товаре становится основой моделей и технологий, создаваемых в целях якобы модернизации образования. И вполне закономерно, что из процессов принятия решений о судьбах образования в стране исключается «некачественный» преподавательский корпус, значительная часть представителей которого самоотверженно трудится, выдерживая высокий профессиональный уровень при более чем скромной заработной плате.

Авторы работ по экономике знаний сетуют на сложности измерений, обусловленные необычностью знания как экономического ресурса. РМ-знание измеряют, например, вычисляя разницу между размером доходов от реализации интеллектуальных продуктов и затратами материальных и финансовых ресурсов на производство таких продуктов (затраты в подобных случаях, как правило, невелики или относительно невелики). Подсчитывают также разницу между рыночной и бухгалтерской стоимостью высокотехнологичного бизнеса – весьма впечатляющую, когда речь идет о таких фирмах, как «Майкрософт» [Макаров 2003, 450]. Кроме того, экономика знаний как новое направление в экономической науке интересуется данными, традиционно относящимися к науковедению – например, количественными характеристиками различных категорий научных публикаций. В этом русле предпринимаются усилия измерить РМ-знание, производимое в науке, и сделать соответствующие показатели основой оценки всей деятельности ученого и оплаты его труда.

Ревнители распространения рыночно-менеджериальной идеологии и технологий на сферу научной деятельности объективно способствуют формированию искаженного понимания сути и смысла науки как обществом, так и, в конечном счете, самими учеными. Серьезные аргументы против таких подходов приводят авторы из «эталонных» стран, где библиометрические технологии получили наиболее широкое распространение. Показательна в этом отношении статья П. Лоуренса – «Потерянное при публикации: как измерение вредит науке». На фоне современных веяний в российской научной политике весьма актуально звучат слова этого автора: «Ученых стали вынуждать отойти от общепринятых целей научного исследования, заменив стремление совершать открытия на желание опубликовать как можно больше статей, пытаясь при этом помещать их в журналах с высоким импакт-фактором» [Лоуренс 2011, 39]. Иллюзия обладания точными средствами измерения продуктивности «сектора генерации знаний» создает удобства для «эффективных менеджеров», не имеющих подготовки, необходимой для адекватного видения сложнейших объектов, управление которыми им доверено осуществлять. Между тем, исследователям прекрасно известно, сколь непроста бывает связь между показателями публикационной активности с одной стороны и научными открытиями, созданием новых теорий и концепций, выдвижением прорывных идей – с другой.

Показатели наиболее известных в мире библиометрических баз данных сегодня используются для создания мифа о неполноценности российской науки. С позиций «эффективного менеджеризма» российские ученые, работающие в России, рассматриваются как некачественный товар, который государству приходится покупать по слишком высокой цене. Самые обидные и несправедливые упреки адресуются российской социогуманитарной науке. При этом, как верно отмечают А.В. Юревич и И.П. Цапенко, явно игнорируется одна из главных функций социогуманитарного знания, состоящая в том, чтобы делать человека и общество лучше. Речь идет, прежде всего, об обществе в той стране, где данная наука развивается, о проблемах этого общества и его перспективах. Исследования таких проблем далеко не всегда могут быть встречены с интересом в международных журналах, а принимаемые сегодня способы оценки труда ученого ставят его перед выбором – повышать требуемые показатели или заниматься вопросами, жизненно важными для собственной страны [Юревич, Цапенко 2012, 8]. Важное значение имеет и то обстоятельство, что всемирно известные базы данных, на основе которых сегодня вычисляются показатели научной активности, страдают существенной неполнотой, американоцентризмом и учитывают главным образом публикации на английском языке. Характерным примером, на который ссылаются Юревич и Цапенко в упомянутой работе, является «Social Science Citation Index». В 1999–2007 гг. в общем числе индексируемых здесь статей по социогуманитарным наукам доля англоязычных статей составила 94,45%. На втором месте – с огромным отрывом – статьи на немецком языке: 2,14%. Русскоязычные публикации в этом массиве практически неразличимы. Адресуемые российским гуманитариям призывы переходить на английский язык не так безобидны, как может показаться на первый взгляд. Ведь осуществление подобного перехода сделало бы практически невозможным развитие русского языка гуманитарных наук (в том числе русского философского языка) в условиях, когда такое развитие жизненно необходимо.

Представление об обществе знаний как едином глобальном обществе, использующем английский язык в качестве главного языка самопознания, во многом обусловлено логикой экономической глобализации и управленческой стандартизации. Однако такое представление отнюдь не является единственно возможным. Альтернативный вариант предложен, например, во Всемирном докладе ЮНЕСКО «К обществам знания». То обстоятельство, что слово «общество» употребляется здесь во множественном числе, имеет принципиальное значение. Авторы подчеркивают, что не существует единой модели общества знания, которую можно было бы поставить «под ключ». «Построение любого общества, – утверждается в докладе, – всегда включает различные формы знания и культуры, в том числе и те, на которые оказывает сильное влияние современный научно-технический прогресс. Нельзя допустить, чтобы революция в сфере информационных технологий и коммуникации привела к тому, что, исходя из логики узко-технологического детерминизма и фатализма, рассматривалась бы как возможная лишь одна единственная форма общества» [К обществам знания 2005, 18–19]. Следует согласиться с содержащимися здесь суждениями об опасности стандартизации, требующей переформатирования имеющихся знаний и отказа от не укладывающихся в новые форматы традиций, о том, что для нахождения адекватных ответов на вызовы, связанные со стремительными изменениями в мире, каждое из существующих ныне обществ должно осознавать и адекватным образом использовать накопленное богатство знаний и способностей. Очевидно, сказанное в полной мере относится и к российскому обществу.

Какое общество знаний нужно России? Качественное своеобразие общества знаний определяется такими факторами, как наличие у социальных субъектов разного уровня постоянной потребности в новых знаниях, необходимых для решения новых задач, создания новых видов продукции и услуг, эффективное функционирование систем производства знаний и передачи знаний, взаимное стимулирование предложения знаний и спроса на знания. Следует подчеркнуть, что общество знаний предполагает экономику знаний, но не сводится к ней. Ведь знание становится важнейшим ресурсом не только в экономике, но во всех сферах деятельности людей, а производство и передача знаний осуществляется не только в рыночных контекстах, но и вне таковых. Значительная доля информационной продукции, производимой в обществе знаний, является общественным достоянием, ее создатели могут получать вознаграждение от государства или общественных фондов, да и само вознаграждение не обязательно должно иметь денежное выражение.

С обществом знаний мы связываем надежды не на достижение высоких мест в международных рейтингах, а на решение одной из самых болезненных проблем экономико-технологической и научно-образовательной систем как современного российского, так и советского общества. Речь идет о взаимном стимулировании и успешном взаимодействии в рамках организаций и общества в целом подсистем, производящих знание, с подсистемами, производящими материальный продукт (имеется в виду материальный продукт в широком смысле этого слова, включающем и большие материально-организационные комплексы, необходимые для благоустроенной жизни людей). В этом контексте особую актуальность приобретают проблемы прохождения «долины смерти», которая лежит между научно-техническими идеями и их претворением в жизнь. Решения подобных проблем не могут возникнуть в приемлемые сроки из стихийного взаимодействия имеющихся тенденций социальной и экономической жизни. Такие решения требуют коренных изменений в характере самопознания и самопроектирования общества, осуществляемого на основе науки и во многом силами науки. Разумеется, это невозможно в условиях, когда сама наука приносится в жертву скороспелым «моделям», сводящим эту важнейшую и сложнейшую сферу общества к искажающим ее смысл системам индикаторов и показателей.

Общество знаний, которое вполне может стать перспективой России, отнюдь не следует представлять раем на земле. Здесь неизбежно будут свои (а также доставшиеся от прошлого) болезненные проблемы, порождаемые и экономическими, и промышленно-технологическими, и сложными культурными процессами и явлениями. И то, как осознаются и решаются такие проблемы, зависит не в последнюю очередь от нравственных позиций людей и духовных оснований общества в целом. Ценность этих позиций и оснований не может быть переведена на язык рынка, измерена и представлена в числовых показателях. «Общественная безнравственность, – писал В.С. Соловьев, – заключается не в индивидуальной и наследственной собственности, не в разделении труда и капитала, не в неравенстве имуществ, а именно в плутократии, которая есть извращение должного общественного порядка, возведение низшей и служебной по существу области – экономической – на степень высшей и господствующей и низведение всего остального до значения средства и орудия материальных выгод» [Соловьев 2012, 656]. Вряд ли способен вдохновить нас образ желаемого будущего, лишенный высоких нравственных заданий и идеалов, которые никогда не могут быть до конца осуществлены, но играют определяющую роль в формировании общественных установлений, служат основой оценки поступков людей, деятельности организаций и всего социального организма, порождают энергию, необходимую для творчества и развития.

На первый взгляд, вопрос о российском посткапитализме и вопрос о русской идее не имеют между собой ничего общего. Ведь посткапитализм как таковой – в виде общества знаний или любом другом виде – не способен и не должен стать общественным идеалом. Однако обозначаемые соответствующими терминами изменения в хозяйственной жизни и культуре в целом говорят о чрезвычайной важности интеллектуальной составляющей в жизни современного общества. Это обстоятельство не следует игнорировать тем, кто пытается сформулировать русскую (и российскую) идею как призыв к будущему, основанный на опыте прошлого, однако не возвращающий в прошлое. Такой призыв к будущему должен отражать и неудовлетворенность настоящим, называя то главное, что сегодня заслоняется и подменяется инструментальным (и в этом смысле второстепенным), однако остается необходимым для осмысленного бытия социального организма. Это главное сегодня может быть выражено в таких словах, как «разумность» и «доброта».

Исходя из сказанного, на вопрос: «Каким должно быть российское общество?» мы отвечаем: «Обществом доброй разумности». Именно идея доброй разумности имеет все основания быть понятой как русская идея сегодня.

Гуманитарные технологии и философская инженерия

Поиск верных формулировок для выражения современных общественных идеалов, как и создание адекватных языковых средств междисциплинарного диалога, лежат в русле того, что может быть названо философской инженерией. Речь идет о целенаправленном использовании накопленных философией знаний и опыта для решения конкретных задач, приобретающих особую значимость в определенных условиях для определенных групп людей.

Такие выражения, как «философская инженерия» и «философские технологии», как правило, весьма настороженно воспринимаются профессиональными философами. Вместе с тем растет осознание потребности современного общества в социогуманитарных технологиях. Речь идет, помимо прочего, об участии социогуманитарного знания в конвергентном развитии нано-, био-, инфо- и когнитивных наук и технологий. Это развитие столь стремительно и открывает возможности настолько важных изменений в жизни человека и общества, что позволяет говорить о феномене НБИКС-революции [Алексеева, Аршинов, Чеклецов 2013].

В.Е. Лепский небезосновательно считает использование социогуманитарных знаний решающим фактором формирования в XXI в. нового технологического уклада. Согласно концепции В.Е. Лепского, это седьмой технологический уклад, возникающий на основе шестого уклада, определяемого развитием нанотехнологий, биотехнологий, а также информационных и когнитивных технологий. Именно социогуманитарные технологии, подчеркивает этот автор, должны обезопасить общество от потенциальных угроз технологий шестого уклада [Лепский 2012, 13]. Авторы доклада о конвергирующих технологиях, подготовленного Национальным научным фондом США, прогнозируют создание новых научных методологий, парадигм инженерии и промышленных продуктов, которые усилят умственные и коммуникативные способности человека, позволят быстрее и лучше овладевать необходимыми знаниями и навыками [Конвергирующие технологии 2003, 97]. В докладе подчеркивается необходимость «просвещенного использования» научных открытий, гуманизации технологий в противовес дегуманизации общества и человека. Очевидно, немаловажную роль в обеспечении такого «просвещенного использования» призваны сыграть социальные и гуманитарные технологии.

Гуманитарными технологиями называют те, что основаны на гуманитарных науках и (или) сфокусированы на человеке. Различие между технологиями социальными и гуманитарными иногда связывают с тем, что первые направлены на социальные общности, а вторые – на индивида. И все же провести четкую границу между социальными и гуманитарными технологиями невозможно. Например, технологии рекламы, апеллируя к индивиду, направлены на целевую группу и могут использоваться для достижения определенных социальных эффектов.

Традиционно под технологией понималась совокупность методов, применяемых в процессе производства для получения готовой продукции. Эти методы включают обработку, изготовление, изменение свойств и формы сырья, материалов и полуфабрикатов. Таковы, например, технологии механической и термической обработки, сборки и т.д. «Обычные» технологии гарантируют получение ожидаемого продукта при использовании необходимых исходных материалов, средств, оборудования и выполнении необходимых операций с соблюдением соответствующих правил. Социогуманитарные технологии делают достижение ожидаемого результата лишь вероятным, поскольку сознание и поведение индивидов и групп в реальных условиях определяется множеством разнообразных факторов, далеко не все из которых могут быть учтены при разработке и применении технологий.

Б.Г. Юдин, отмечая, что в технологическом контексте вопросы истины и качества знания отходят на задний план, подчеркивает манипулятивный характер современных гуманитарных технологий [Юдин 2012]. Действительно, именно манипулятивные технологии наиболее активно продвигаемы и востребованы на рынке. Психологи подчеркивают, что манипулирование человеком позволяет скрытым образом влиять на его выбор и принятие решений, играть на его слабостях, программировать мысли и намерения, создавать иллюзию самостоятельного выбора и совершения поступка [Доценко 1997, 59]. Важным условием успеха манипуляции является синкретизм восприятия адресатом комбинированных информационных воздействий, существенно понижающий возможности рациональной оценки.

Очевидно, что социогуманитарные технологии, с которыми связаны перспективы выживания и развития человека и человечества в XXI в., должны иметь иной, неманипулятивный характер. Такие технологии могут основываться скорее на классических («устаревших») нормах и идеалах освоения человеком мира и взаимодействия людей, чем на «современных» способах повышения эффективности манипуляций. В этом контексте особенно интересны инженерные составляющие философии, связанные с логикой и теорией аргументации.

Теорию аргументации иногда называют логической инженерией, соотнося ее с риторикой как филологической инженерией. Признавая важнейшую роль логики в организации аргументационных воздействий и их оценке, мы склонны рассматривать теорию аргументации в более широком плане – как философскую инженерию. Нормативное ядро современной теории аргументации сохраняет связь с классическими идеалами, определившими когда-то характер Аристотелева учения о диалектике и риторике. Стремление приблизиться к истине и помочь в этом другому, честность и следование правилам логики, уважение к адресату и аудитории, умение представить мысли в форме, наиболее подходящей для восприятия слушателями или читателями – базовые требования к аргументирующему и основания оценки аргументации. Теория аргументации, апеллируя к рациональности адресата, его способности анализировать и критически оценивать рассуждения самых разных видов – включая те, где речь идет о мотивах и чувствах [Микели 2010] – объективно содействует повышению порога манипулятивной уязвимости личности. Основные установки теории аргументации предполагают, что адресат информационного воздействия обладает свободой в оценке информационных воздействий и осознает эту свободу.

Метакультура аргументации, определяемая идеей доброй разумности – одна из спектра метакультур, целенаправленное формирование которых является задачей философской инженерии. Мы полагаем, что именно метакультуры призваны компенсировать отсутствие объединяющей общество идеологии, о потребности в которой так много говорят сегодня, но которая вряд ли способна возникнуть в современных условиях. Создание метакультуры требует нахождения общих оснований, необходимых для взаимодействия и совместного развития разных культур и субкультур, в том числе формирующихся в различных социальных и профессиональных группах.

В данном контексте интересные перспективы открывает развиваемая В.С. Степиным концепция культуры как системы надбиологических программ человеческой деятельности, поведения и общения. Речь идет о программах исторически развивающихся, представленных в многообразии знаний и навыков, норм и идеалов, образцов деятельности и поведения, социальных целей и ценностей. Очерченная система содержит и реликтовые программы («осколки» культур прошлого), и современные (соответствующие запросам и потребностям сегодняшнего общества), и новаторские [Степин 2011, 43, 57–58] . Последние представляют собой программы видов и форм человеческой деятельности, возможных в будущем. Общество должно создавать запас подобных «проектов», лишь малой части которых суждено осуществиться на деле, но значимость тех, что будут претворены в жизнь, может оказаться огромной.

Исходя из понимания культуры как системы программ, правомерно обратиться к вопросу о языках, на которых такие программы создаются. Мы знаем, что на одном и том же языке программирования может быть написано множество самых разных компьютерных программ. Однако трудно представить себе, что новые программы культуры могут возникнуть без каких-либо изменений в языке. Такие изменения, как правило, не обходятся без появления новых слов и придания новых смыслов словам ранее известным. Порой обновления языка открывают возможности создания метакультур, не всегда осуществляемые на практике.

Показательно в этом отношении наделение новым смыслом слова «россияне», происшедшее в 90-х гг. прошлого столетия. В толковых словарях 80-х слово «россиянин» характеризовалось как высокопарное и устаревшее, синонимичное слову «русский». В начале 90-х официальные лица государства стали называть россиянами все население Российской Федерации, что поначалу встречалось с недоумением и иронией. Сегодня слово «россияне» стало привычным, оно обозначает людей, живущих в Российской Федерации или граждан данного государства. Однако «россияне» больше не является синонимом слова «русские» (например, живущие в Москве русские граждане Молдовы говорят: «Мы русские, но мы не россияне»). Так или иначе, придание нового смысла слову «россияне» открыло перспективу формирования новой российской метакультуры, однако это перспектива не только не претворена в жизнь, но и не осознана в достаточной степени. Препятствовала созданию такой метакультуры и активация архаичных программ, ведущих к размежеванию по религиозному признаку, и вопиющее имущественное неравенство, неожиданно пришедшее на смену почти достигнутому социальному равенству позднесоветского времени. Подобные трудности не имеют фатального характера, но их следует учитывать и осмысливать, создавая программу российской метакультуры, без которой страна рискует превратиться в формально-юридическое объединение в одном государстве все более отдаляющихся друг от друга социальных, религиозных, этнических групп.

Очевидно, что и внутри культур, и в метакультурах, и в отношениях между разными метакультурами возникают и будут возникать всякого рода противоречия. Важно, чтобы противоречия становились источником развития, а не вели к разрушению систем и системных объединений, в рамках которых они действуют, не причиняли ущерба людям и обществам. Соответствующий регулятивный принцип может быть назван принципом совместимых возможностей. Речь идет о возможности самосознания и самоосуществления человека в пределах более чем одной субкультуры, культуры и метакультуры. Например, соблюдение принципа совместимых возможностей необходимо в программировании таких метакультур, как российская, русская и евразийская.

Создание программ современной русской метакультуры – достойная задача гуманитарной инженерии. В эпоху, когда противниками русского единства вкладываются огромные усилия и средства в формирование «нерусской Украины» и воспитание «украинца, убившего в себе русского», следует особенно внимательно отнестись к языку программирования русской метакультуры как охватывающей великорусскую, белорусскую и украинскую. В этом контексте может оказаться полезным осовременивание некогда общепринятого деления русских на великороссов, малороссов и белорусов. Примечательно, что недавно почти забытое слово «малоросс» сегодня используется как самоназвание многими из тех украинцев, кто не желает противопоставлять себя русским. В то же время, немалое число их соотечественников воспринимают это название как пренебрежительное, подразумевающее «недорусский». Последнее толкование совершенно неверно, однако не считаться с его существованием неразумно. В этих условиях в дополнение к «малороссам» или вместо этого названия можно предложить слово «перворусы» («первороссы»). Мы сознаем, что непривычный конструкт «перворусскости» может вызвать возражения, однако его происхождение вполне законно. Ведь было время, когда Русью называлась только небольшая территория на северо-востоке современной Украины. Новгородец, отправившийся в Киев, считался поехавшим из Новгорода на Русь.

Дополнение евразийской экономической интеграции формированием соответствующей культурной идентичности осознается сегодня как практическая задача. Возможно, здесь уместно вести речь о создании системы программ евразийской метакультуры. В этом контексте актуализируются идеи евразийской «симфонии», выработанные горсткой русских эмигрантов в Европе 20-х гг. XX в., растет интерес к методологии ученых, создавших евразийство как интеллектуальное движение. Вместе с тем, интеллектуалы Северной Евразии ищут новые средства и методы самоописания и самопроектирования, отвечающие вызовам эпохи и задачам исторического творчества.

Посткапиталистическая перспектива России может мыслиться как общество знаний, характеризующееся интенсивным развитием социогуманитарных технологий неманипулятивного характера и философской инженерии. Идея доброй разумности задает интеллектуально-нравственные ориентиры такого общества, становится основанием оценки поступков людей и работы всего социального организма. Самопознание и самопроектирование общества предполагает сознательное культуросозидание, осуществляемое, в частности, через «программирование» метакультур.

Литература

Агацци 2012 – Агацци Э. Идея общества, основанного на знаниях // Вопросы философии. 2012. № 10.

Алексеева, Аршинов, Чеклецов 2013 – Алексеева И.Ю., Аршинов В.И., Чеклецов В.В. «Технолюди» против «постлюдей»: НБИКС-революция и будущее человека // Вопросы философии. 2013. № 3.

Белл, Иноземцев 2007 – Белл Д., Иноземцев В. Эпоха разобщенности. М.: Свободная мысль, 2007.

Бродель 2006 – Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII вв. В 3 т. Т. 1, 2. М.: Весь мир, 2006.

Вебер 1990 – Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем. М., 1990.

Доценко 1997 – Доценко Е. Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. М.: ЧеРо, Издательство МГУ, 1997.

Дракер 1999 – Дракер П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. М.: Academia, 1999.

Индекс экономики знаний 2008 web – Knowledge Economy Index (KEY) 2008 Rankings (http://siteresources.worldbank.org/INTUNIKAM/Resources/KEI2008Highlights_final12052008.pdf).

К обществам знания 2005 – К обществам знания. Всемирный доклад ЮНЕСКО. Париж: Издательство ЮНЕСКО, 2005.

Конвергирующие технологии 2003 – Converging Technologies for Improving Human Performance. Nanotechnology, Biotechnology, Information Technology and Cognitive Science. NSF/DOC-sponsored report / Ed. by M. Roco and W. Bainbridge. Dordrecht: Kluwer Acad. Publ., 2003.

Лепский 2012 – Лепский В.Е. Саморазвивающиеся инновационные среды в контексте становления VII социогуманитарного технологического уклада // Организация саморазвивающихся инновационных сред. М.: Когито-Центр, 2012.

Лоуренс 2011 – Лоуренс П. Потерянное при публикации: как измерение вредит науке // Игра в цыфирь или как теперь оценивают труд ученого. (Сборник статей по библиометрике). М., 2011.

Макаров 2003 – Макаров В.Л. Экономика знаний: уроки для России // Вестник Российской академии наук. Т. 73, № 5 (2003).

Микели 2010 – Micheli R. Emotions as Objects of Argumentative Constructions // Argumentation. 2010. Vol. 24, No 1.

Соловьев 2012 – Соловьев В.С. Оправдание добра. Основы нравственной философии. М.: Алгоритм, 2012.

Степин 2011 – Степин В.С. Цивилизация и культура. СПб.: СПбГУП, 2011.

Стратегия… 2012 – Стратегия-2020: Новая модель роста – новая социальная политика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 г. М., 2012.

Управление знанием в инновационной экономике 2009 – Управление знанием в инновационной экономике. Учебник. М.: Экономика, 2009.

Федотова, Колпаков, Федотова 2013 – Федотова В.Г., Колпаков В.А., Федотова Н.Н. Какая модернизация и какой капитализм нужны России? // Вопросы философии. №10. 2013.

Юдин 2012 – Юдин Б.Г. Социальные технологии, их производство и потребление // Эпистемология и философия науки № 1. 2012.

Юревич, Цапенко 2012 – Юревич А.В., Цапенко И.П. Фетишизм статистики: количественная оценка вклада российской социогуманитарной науки в мировую // Социология науки и технологий. 2012. Т. 3. № 3.

Примечания